Творец

Глава 4

Год назад

Одна из клиенток, считающая себя Сониной подружкой, однажды нагрянула с внеурочным визитом, пробежалась алчным, ликующим взглядом по обуви в холле, прислушалась к звенящей тишине дома и совершенно бездарно изобразила удивление:

— А где родственники?

— Кто? — Соня рассеянно оттирала тряпицей испачканные краской пальцы и мечтала, чтобы гостья поскорее ушла.

— Родня…, - клиентка сделала неопределённый жест рукой, — Сестричка с кучей детей.

Соня подняла на неё глаза. Что…?

Оказалось, что клиентка днём была в торговом центре и видела Женю с какой-то потасканной бабой и целым выводком разновозрастных ребятишек. Она, конечно, подошла поздороваться, и Женя, несколько изменившись в лице, заявил, что это его сестра с племянниками приехали погостить.

— Но, знаешь, что я тебе скажу, Соша, — доверительно шептала подружка, когда Соня нехотя проводила её на кухню и включила кофеварку, — Я сразу заподозрила нечистое. Так, как он тискал ее за пухлый бочок, ни один брат сестру тискать не будет. Вот и прибежала к тебе, проверить… Знаю, гонца с плохими вестями убивают, но, надеюсь, наша дружба это выдержит.

Позабытая струна внутри натянулась и оглушительно зазвенела, пробирая до костей, но Соня собрала в кулак всю свою волю и безмятежно улыбнулась.

— Не переживай, Ликуся. Это действительно его сестра… Приехала на выходные с детьми. Женя ей квартирку в городе снял. Не слишком гостеприимно, согласна, но ты ведь знаешь, я работаю дома, а у неё целая толпа сорванцов.

— Да уж… толпа — это точно, — пробормотала Лика с плохо скрываемым разочарованием и после неловкой паузы перешла на общие темы.

Только перед самым уходом, когда Соня уже закрывала за ней дверь, добавила:

— Вот не понимаю, Сошенька, как можно так часто рожать?! Дети — цветы жизни и всё такое, но мне и после одного пришлось делать изрядную пластику, а тут то ли пятеро, то ли шестеро. И знаешь, что? Я могу ошибаться, но, судя по размерам ее брюха, кажется, у твоего мужа скоро появится еще один племянник.

Лика звонко зацокала по дворовой плитке к своему надраенному Мерсу, а Соня так и осталась стоять перед приоткрытой дверью с застывшей улыбкой на губах.

Вечером вернулся с «рыбалки» Женя, с тревогой оглядел незапертую дверь и забегал по тёмным комнатам, зовя Соню. С грохотом спустился со второго этажа и, ворвавшись в гостиную, схватился за телефон — звонить в полицию. Попутно включил свет и тут же вскрикнул от неожиданности, обнаружив жену, едва различимую в уголке дивана, предназначенного для большой, шумной семьи.

— Почему дверь не заперта?! Почему темно?! Ты заболела? — он справился с первым испугом и оглядел жену. Глаза ее были припухшими, лицо и руки испачканы краской, так похожей на кровь, что он сначала решил, что она поранилась. А потом до него дошло, и он угрюмо произнёс:

— Я мог бы догадаться, что она прямиком полетит к тебе с «благой вестью».

Соня не шевелилась. Она боялась, что её вырвет, если она сделает хоть малейшее движение.

— Впрочем, это к лучшему, — Женя прошёлся по гостиной, посмотрел в тёмное окно, вернулся и, после некоторого раздумья, присел напротив, — Я давно уже собирался тебе рассказать. Было бы справедливее, если бы ты узнала от меня, а не от твоих пронырливых подружек. Ведь так?

Соня кивнула и прикрыла рот рукой, ибо желудок тут же взбурлил, стремясь вытряхнуть содержимое на ковёр. Соне совсем не хотелось это содержимое видеть. И чтобы его увидел муж …

А Женя, тем временем, заговорил. Сначала скупо, неуверенно, чутко следя за её реакцией, и готовый немедленно, в случае чего, остановиться. Но Соня молча слушала, лишь время от времени коротко кивая.

— Я любил тебя. Очень! Я тебя и сейчас люблю! Помнишь, как мы выживали? Как барахтались, работая лапами, как те лягушки из сказки? Но я так больше не могу. После смерти бабушки у меня никого не осталось, а ведь я с детства мечтал, что вырасту и заведу большую семью. Чтобы много детей, родни… Шумные застолья, гомонящая детская площадка, чтобы каждый месяц чей-то веселый День Рождения с тортом и свечами. Пусть в старом нашем бараке, пусть в тесной однушке. Плевать, это не главное! Но знаешь, о чем я никогда не мечтал? Жить в огромном, стерильном, звенящем тишиной доме вдвоем! Ты вечно в своей мастерской. Даже кошки нет… А потом я узнал, что это я у тебя вместо кошки…

Голос его дрогнул. Он отвернулся, кадык обиженно задёргался. Соня издала неопределённый звук.

— Нет, не говори ничего, — остановил он её, — Я знаю, что ты не хотела меня обидеть, и имела в виду нечто другое. Но это не меняет главного. Я, действительно, у тебя вместо кошки. А Нина… Многие меня не поймут. Уже совсем зрелая женщина, с кучей детей. Какой мужик в здравом уме на такое поведётся?..

Он помолчал, потом вдруг гулко стукнул себя кулаком в грудь и с пугающим исступлением поглядел на жену.

— А я повёлся! Это такое счастье — шлёпанье босых пяток по линолеуму из детской в нашу спальню, когда кому-то из маленьких приснился страшный сон; смех и ночные шушуканья старших, которые приходится усмирять. Проверять уроки, готовить завтраки не на двоих, а на семерых, стирать и гладить ежедневно целую гору одежды. Кого-то забирать из садика, а кого-то провожать в бассейн или на танцы. И вечера у телевизора. О, отнюдь не безмятежные, ибо старшие громким шепотом ссорятся, а младшие лезут на колени и засыпают вопросами! И все это на диване, который рассчитан едва ли на троих, а на него взгромоздились семь человек! И пусть нет ни камина, ни мансарды, а в детской — кровати в три яруса. Кто-то скажет — ужас! А я скажу: счастье! А Нина… Знаешь, есть такие женщины… А потом они понимают, что им сорок, и…

Женя умолк. Прошёлся рукой по короткому ежику волос, поджал губы, осознав, что Сонины уши вряд ли подходят для таких откровений. Но Соня тихо сидела и внимательно слушала, приподняв чуть подрагивающие брови.

— Я не жду, что ты простишь, но всё же надеюсь на простое, человеческое понимание, — наконец, решился он и несмело взглянул жене в глаза, — Она дала мне то, что ты не хочешь дать. А я могу дать ей то, что тебе не нужно… Уверен, что со временем ты встретишь подходящего тебе человека. Уверен, это будет совсем скоро и совсем не сложно при твоих внешности, уме, таланте и достатке.

Он поднялся и посмотрел сверху вниз в её глаза.

— Ты… меня понимаешь? — без особой надежды спросил он, но девушка тут же кивнула. Душу его захлестнуло восхищение этой хрупкой, чистой, талантливой женщиной, с которой он собирался прожить жизнь, состариться и умереть в один день. Что же пошло не так? И ведь ни слова упрёка. Наверное, она и сама понимает, что им, увы, не по пути. Её дело — искусство, а его — дети, семья… Всё к лучшему для них обоих…

Невольно он склонился к ней, отвел от лица кудряшки и коснулся холодного лба губами.

— Ты опять грызла кисть? — спросил он, мягко улыбнувшись и убирая пальцем с её губ рыжие ворсинки, — Помнишь, как закончил Гойя, облизывающий краску?

Женя несколько секунд вглядывался в обращённое к нему тонкое, бесстрастное лицо, пытаясь найти в нем что-то, что его остановит и поворотит назад, но так и не нашел, отвернулся и вышел из гостиной.

Соня прислушивалась к его шагам. Зашел на кухню, сунулся в холодильник, поднялся по лестнице, что-то жуя на ходу. Вот его шаги над головой, в спальне. Отодвинул двери платяного шкафа. Собирает вещи?..

Внутри неё боролись два совершенно противоположных чувства — глубокое, умиротворение вперемешку с чудовищной тошнотой. Когда звуки в спальне стихли, она метнулась в туалет и, не зажигая свет, упала на колени над унитазом.

Проведя ночь на диване в гостиной, поутру она провела ревизию. Пропали: сам Женя, женины футболки, трико, джинсы, трусы с носками и мотоцикл. В шкафу на своем месте остался одиноко висеть лишь новенький смокинг в чехле. Как молчаливый упрёк.

Предыдущий день вспоминался плохо, но пока это её даже радовало. Она была слишком слаба, чтобы переваривать ещё и его.

Переваривать…

Соня утробно рыгнула, ощутив во рту отвратительный, жирный привкус, и её снова затошнило. Зубы ныли, а челюсти отчаянно болели, словно весь день напролёт она грызла зелёные яблоки.

Закутавшись в тёплый халат, со стаканом минералки она вышла на террасу и уселась на качели. Студёный сентябрьский воздух успокаивал, приятно освежал лицо и словно очищал её изнутри.

Да, у неё снова случился «припадок». А ведь она была уверена, что они остались в далёком прошлом, что она научилась их избегать. Но, видать, её воображаемое убежище, та самая свалка, куда она загоняла прежде весь свой гнев, на этот раз оказалась слишком мала и тесна для такой страшной потери…

Соня отпила из стакана, прищурила глаза и мысленно приоткрыла «дверцу» во вчерашний день. Совсем чуть-чуть, чтобы успеть немедленно её захлопнуть, если то, что ей начнёт вспоминаться, окажется выше её сил.

Она вспомнила разговор с Ликой, и как смотрела ей вслед, когда мир вдруг снова перекосило и словно вывернуло оборотной, мультяшной стороной. Такие простенькие мультики хоть раз в жизни рисовал в блокноте каждый школьник. Кадр за кадром, а потом быстро пролистывал.

Неряшливо намалёванное солнце, разбрызгивающее пунктирные лучики, чёрные галки птиц в звенящей серости неба, пестрые кляксы листвы на деревьях. И Лика — дёрганая фигурка с ногами-ниточками, болтающимися по краям треугольного платья.

Когда та села в машину и уехала, Соня, как была в рабочем комбинезоне, заляпанном краской, вышла во двор, любуясь нелепым миром. Внутри росло воющее, сосущее чувство, похожее на дуло пылесоса — то ли голод, то ли жажда, и она даже не представляла, чем можно его утолить. Выйдя за ворота, она двинулась вверх по улице, жадно всматриваясь в редких прохожих. Проводила алчным взглядом ковыляющую старуху с магазинной сумкой, привязанной к ходункам на колесиках, двинулась было за ней, но увидела, как той навстречу спешит с приветственными возгласами какая-то женщина, и разочарованно отвернулась. Следом глаз зацепился за сопляка на велосипеде, который отчаянно накручивая педали, катился в небольшую, но очень густую и тенистую рощицу, расположенную напротив домов. Сейчас, в разгар рабочего дня там совсем пусто…

Соня сжала челюсти и решительно зашагала следом, но вдруг приметила в одном из дворов вынесенную на солнышко корзинку, в которой что-то повизгивало и копошилось. Красивая кованая калитка не была заперта….

Вечером пришел Женя, театрально размахивал руками, что-то ей объяснял. Потом… Она почувствовала, как желудок снова подпрыгнул, и поспешно отогнала неприятные воспоминания. Благостное умиротворение, в котором она накануне уснула, еще не прошло, но уже таяло, разбавлялось тоскливым ужасом. Она явно что-то натворила, и благословенная тишина в доме в кое веке не успокаивала, а, наоборот, нагнетала тревогу.

Ей вспомнился последний и самый фатальный из «припадков».

Каждый год её на всё лето отправляли в детский лагерь. Несмотря на то, что Соня уже давно научилась быть паинькой, бабка и мать боялись её, как чумы, и пользовались любым случаем, чтобы сплавить девочку из дома. Почти три месяца в неизменной толпе, будь то сон, туалет, душ или столовая, были страшным испытанием, но Софья держалась, в самые трудные минуты прячась в свое воображаемое убежище или беря в руки краски и кисти.

Держалась, пока у нее не появился… поклонник.

Тот мальчик… Слава. В памяти всплыли преданные телячьи глаза, большая родинка на щеке и оттопыренные уши. Вспомнилось, как его дразнили Чебурашкой, а он невозмутимо отвечал, что это не обидно, потому что он «всегда считал Чебурашку положительным, активным героем».

Он, в общем-то, был милым парнишкой, гораздо лучше многих. И если бы просто оставил её в покое, то жил бы и по сей день. Вспомнились масштабные разборки, лагерь, пестрящий милицейскими мигалками. Завывающая Славина мать, рвущаяся на берег, где водолазы прочёсывали озёрное дно. И тётка в форме, мягко допрашивающая её, Софью, как последнюю, кто его видел живым.

Соня тогда сказала, что ничего не помнит. Они купались. Её ногу скрутила судорога. Слава кинулся на помощь, а что дальше…

Но, несмотря на весь бесконтрольный ужас возможной расплаты, её еще долго не покидало умиротворение, так похожее на то, что постепенно таяло сейчас в её душе. Так хорошо и, одновременно, плохо, наверное, чувствует себя любой человек, когда после нескольких месяцев жестоких диет вдруг плюет на это дело и целиком сжирает торт. Сытость, счастье, покой, умиротворение. Но и разочарование, что все-таки не справился.

Стоило только вспомнить выпученные в мутной воде Славины глаза и облако рвущихся изо рта пузырей, как душу накрывало тёплым одеялом счастья. Она тогда и сама чуть не утонула, но железный самоконтроль помог ей передержать под водой мальчика, который, не готовый к её неожиданной, мертвой хватке, растерялся и быстро запаниковал. Она помнила, как он, прекратив, наконец, биться, начал опускаться вниз головой на тёмное дно. Её собственные легкие, растратив остатки кислорода, дёргались и полыхали огнём, но она держалась до тех пор, пока Слава не скрылся из виду в облаке поднявшегося со дна ила. Проводила… в последний путь…

Этот эпизод долгое время оставался одним из драгоценнейших воспоминаний, и она с удовольствием нарисовала бы такую картину, если бы не опасалась, что рисунок обязательно найдут любопытная Баба Зина или мать. Найдут и, без сомнения, отнесут в милицию.

Соня сжала челюсти, и они тут же отдались резкой болью, возвращая её в реальность. Она тряхнула кудрями и решила, что о припадке подумает потом. Сейчас надо заняться более насущными проблемами.

Изрядно продрогнув, она вернулась в дом и поднялась в свой кабинетик. Открыла ноутбук и путём нехитрых манипуляций быстро нашла у мужа «в друзьях» злосчастную семейку. Нашла и сразу расслабилась, как расслабляется любая женщина, когда осознаёт, что соперница и толще её, и старше, и с кучей детей.

Без сомнения, Женя немного поиграет «в дом» и сбежит обратно — к ней. Не может не сбежать, ибо только умственно отсталый согласится на такое «счастье».

… А после обеда неожиданно нагрянула делегация из соседей и их заплаканных детей. Раздавали листовки и опрашивали, не видели ли кого-нибудь чужого, подозрительного днём ранее. Соня смущенно улыбалась и с сожалением пожимала плечами. Она ведь работает, почти не выходит из дома, а в студии только мансардные окна. Так что…

Когда делегация удалилась, девушка присела на пуфик у входной двери, разглядывая врученную ей распечатку. На ней была запечатлена собачья семейка до нелепости напоминающая Соне её собственную неожиданно возникшую проблему. Дебелая, рыжая сука лабрадора в окружении толстеньких вислоухих комочков — щенков — и подпись:

Помогите найти щенков! Пропали со двора дома такого-то. Нашедших ждет вознаграждение! Телефон такой-то или обращайтесь по адресу…

Соня припомнила повизгивающую корзинку и в изнеможении облокотилась спиной о стену. Слава Богу! Всего лишь собаки!.. А потом желудок снова задёргался. Остаток вчерашнего дня начал неумолимо проступать на белом фоне, как старая чёрно-белая фотография.

Она поднялась в мастерскую и, мгновенье помедлив, включила свет, обшаривая взглядом помещение. Когда внутри уже зарождался выдох облегчения, взгляд уцепился за дальний угол, в котором холмиком горбился отрез старой ветоши.

«Значит, все-таки…»

Додумывать мысль она не стала, подошла к кучке и приподняла край тряпки. Там было что-то — изжёванное, раздавленное, скрученное, смятое в единый влажный рыжеватый комок, заляпанный кровью. Соня коснулась дрожащими пальцами губ, вспомнив прощальные Женины слова: «Ты опять грызла кисть?»…

Свя́тый Боже! Она их что? Сожрала? Тут же в голове замельтешили беспорядочные кадры, настолько чудовищные, что мозг тут же их отринул, как невозможные. Что-то внутри умоляло немедленно найти телефон местного ПНД и записаться на приём. Но как Соне озвучить врачу (!) свои подозрения?!

Нет, не сможет она сказать некоему гипотетическому доктору в очках и несвежем белом халате: «Кажется, я сожрала соседских щенков. Может, вы дадите мне какие-нибудь таблетки, чтобы я не сожрала кого-то еще?..».

Нет, это крест на всей жизни! На карьере!

И вообще…

Она отпустила край заляпанной ветоши и отступила назад.

Подумаешь — щенки! Несколько поганых, гадящих под себя и издающих отвратные звуки кусочков мохнатого мяса. Невелика потеря. Может, Соня даже сделала соседям одолжение… Пусть скажут спасибо, что ей под руку не попались их визжащие детёныши, вроде того коротышки на велосипеде. Надо было держать свою живность под замком.

«А что, если камеры?!», — дыхание сбилось, глаза забегали, — «Нет. Тогда они не стали бы докучать соседям листовками, а прямиком отправились бы в полицию…»

Но чтобы сожрать… Такого никогда не было. Говорит ли это о том, что её состояние ухудшилось? Риторический вопрос…

Соня до боли надавила кончиками пальцев на внутренние уголки глаз, прогоняя все мысли. Всё из-за Жени. Такой удар… Она не была подготовлена, сорвалась. Ничего страшного. Просто стравила избыточное давление. Теперь она в порядке. Пусть! Это всего лишь блохастые шавки, и теперь всё позади… Больше такого не повторится.

Соня собрала останки животных в коробку, а ночью сожгла в камине, прячась в мастерской от заполнившего дом запаха палёной шерсти.