Творец

Глава 3

С тех пор много воды утекло. Бабушка давно была похоронена, Соня окончила училище и постепенно пошла в гору. Уже давно она не выходила на «Арбат», так как у нее появились богатенькие клиенты, которые пачками заказывали портреты для украшения собственных жилищ и подарков родственникам и рекомендовали её своим, таким же богатеньким, знакомым. Молодожены съехали сначала на съемное жильё, потом купили в ипотеку крошечную квартиру.

Тогда у Жени и началось некоторое отторжение. Он мечтал о детях, которых Соня не могла ему дать. Ее корёжило от одной только мысли, что она может допустить самое чудовищное из возможных вторжений — беременность — а потом исторгнуть из себя синий, окровавленный, визжащий комок плоти, и посвятить его нуждам свою единственную жизнь!

Долгое время она отговаривалась тем, что их жильё не позволяет иметь семью, ведь детям нужно пространство. И Женя согласился, умолк и отступил, пока они не начали строительство домика в пригороде.

Она работала почти круглыми сутками — писала свадебные портреты и детские, групповые и индивидуальные. Ей казалось, она запечатлела уже весь городской «цвет нации», но заказы продолжали литься рекой. Вскоре вошли в моду портреты «пост-мортем», и её начали приглашать писать портреты в стиле Викторианской эпохи.

Эта работа была не так уж и плоха. В ритуальных залах, где она работала, было тихо и прохладно, а на покойников ей было наплевать. Они не дрыгались, не просились поминутно в туалет или попить, не утомляли Соню сплетнями или болтовней по телефону. А родные платили за такую работу в несколько раз больше, чем за обычный портрет.

Только однажды Соне довелось писать покойного в «домашних» условиях. Это был труп широко известного художника Иля Бронштейна. Его жена — Ида — тоже была художницей, но на пике своей карьеры с ней произошёл несчастный случай, повлекший ампутацию кисти правой руки. Левой работать она так и не научилась. Тогда её знамя и подхватил доселе никому не известный муж, и даже, по отзывам, превзошёл её по мастерству и таланту.

Ида Бронштейн была старухой консервативных взглядов и твердо решила хоронить мужа по старинке — из дома. Чтоб с еловыми ветвями, оркестром и пышными поминками в родных стенах. Поэтому три дня до похорон Иль провел в погребе, который в июльскую жару разогревался не меньше, чем остальной старый, деревянный особняк. И Соня эти дни провела вместе с ним, погибая от жары и вони начавшего разлагаться трупа. Но работала на совесть и ни разу не пожаловалась, рассчитывая не столько на гонорар, сколько на поддержку именитой вдовы в дальнейшей карьере. Как она и надеялась, старуха трепетно прониклась к храброй, молоденькой девочке и её таланту, взяла над ней шефство, пропихивая наверх в творческих кругах, и используя свои связи, чтобы та получила несколько жирных грантов, которые и позволили Соне начать строительство дома.

Поначалу Соня испытывала к Иде те же чувства, что и к остальным миллиардам человеческих существ — раздражение, отвращение, злость — но, в то же время, в душе её зародилась и простая человеческая благодарность за помощь, участие и доброту. Более того, ознакомившись с работами старухи, она наполнилась невольным восхищением её талантом и даже испытала нечто вроде сочувствия, что даровитой художнице по воле случая не удалось в полной мере себя реализовать, пройдя по жизни лишь бледной тенью звездного супруга. То, что Ида никогда не ныла и не сетовала на злодейку-судьбу, будило в Соне искреннее уважение, которое постепенно переросло в симпатию. И, спустя некоторое время, она с удивлением поняла, что может, даже не слишком кривя душой, назвать старуху своей подругой.

Когда домик был достроен, Женя снова заговорил о детях. Соня отмахивалась и отшучивалась, Женя устраивал сцены.

А потом произошел последний скандал.

— Зачем такой дом, если в нем нет детей?! Можно было бы остаться жить в однушке! Там хоть нет этого пустого эха! — орал Женя, обводя руками стены их большой, стерильно чистой гостиной и топая ногами по мраморной плитке, чтобы продемонстрировать эхо, — Зачем это все, если у тебя даже собаки нет?!

— У меня есть ты, — ответила Соня, как могла проникновенно, но тут же прикусила язык. Она вовсе не это хотела сказать, но слово — не воробей…

Женя застыл в нелепой позе с разведенными в стороны руками, а потом его гнев как-то сразу угас, он развернулся и ушёл наверх. Соня понимала, что надо пойти за ним, объяснить, успокоить, помириться, но не двигалась с места. Она впервые прямо дала ему понять, что в её жизни нет места ни детям, ни другой живности. Если она пойдет за ним, он может принять это за слабинку и продолжит давить. Пусть, наконец, переварит и смирится. Потом, может, она разрешит ему завести какую-нибудь зверюгу. Из тех, что поменьше живут. Хомяка или золотую рыбку… Клетку или аквариум можно будет поместить в гаражной кладовке. Она туда всё равно никогда не заходит…

Но ни о животных, ни о детях Женя больше не заикался, и в доме воцарились долгожданные мир и согласие. То есть, это Соне так казалось. Женя отдалился, скользя тихим призраком по периферии. Приходил, уходил, возился в гараже со своим ржавым мотоциклом, устраивал одинокие поздние ужины, глядя по телеку бокс и меланхолично жуя так любимые им многослойные бутерброды с майонезом, луком и ливерной колбасой. Иногда не приходил вовсе, оставляя в мессенджере скупую записку «Я в ночь. Сверхурочные» или «С мужиками на рыбалку, буду через 3 дня».

Соня не была дурой и прекрасно знала, чем пахнут все эти сверхурочные и рыбалки, но это у «других». Ей и в голову не могло прийти, что подобное может случиться с её Женей — единственным в мире существом, с которым она готова была делить кров, стол и постель…

А потом он и вовсе перестал скрываться.

Домой Соня вернулась в глубокой задумчивости. Тихонько поднялась наверх и убедилась, что постель аккуратно заправлена, а Адик в мастерской — колдует над собственным шедевром. Удивительно, как легко она пустила чужого в свою мастерскую, куда даже Женя не смел совать нос. Теперь же в её жизни появился человек, с которым она смогла перешагнуть и этот последний барьер…

Не желая его тревожить, она спустилась в чистенькую (никаких вчерашних крошек на столешнице) кухню и принялась готовить поздний завтрак. Первый фейерверк обуявшего её злорадства и чувства собственного справедливого отмщения угас, и она могла более трезво оценить рассказ Жени.

То, что один из мелких подсвинков пропал — это феерично, конечно, но вполне предсказуемо, с такой-то матерью, но вся остальная нелепая составляющая с участием в похищении самого Жени… полный абсурд, и он, наверное, был прав насчет когнитивных способностей воспитательницы. Или?..

Она кинула взгляд на потолок, словно ожидая уловить за толстыми перекрытиями шаги Адика, но в доме стояла благословенная тишина. Что она ему рассказывала о бывшем муже? Не мог ли он взять на себя отмщение за предательство любимой? Не его ли это проделки?

Она задумчиво взбивала венчиком яйца, понимая, что за этот безумный, фантастический месяц, пока Адик жил в её доме, она не то, что ни разу не заговорила о Жене, но даже и не вспомнила о нём, полностью погрузившись в негу наконец-то обретённого счастья. Нет, Адик ничего не знал о том, в каком аду она прожила последний год, и кто был тому виной. Никто не знал, кроме Иды Бронштейн, обладающей особой, старческой проницательностью.

«Просто совпадение», — решила она и, сунув пару кусочков хлеба в тостер, пошла звать любимого к завтраку, — «Но за новостями лучше последить»

Вдали от навалившегося на семью горя бодро топала по лужам Маргаритка. Дни, когда маму с папой заменяли какие-то заплаканные тёти, ушли в прошлое и уже подзабылись. Мама вернулась, а тёти снова пропали. Они были добрые. У тёти Люси были длинные волосы, и она разрешала заплетать ей косы. Рита обожала плести косы и всегда плакала, когда мама её подстригала под мальчика.

Разве что без Мишки скучно. Но Мишка уплыл в кругосветное путешествие, и, когда Маргаритка подрастёт, она тоже поедет в путешествие и догонит Мишку. И будут у неё длинные косы. И никакая мама с ножницами её не поймает.

Вон мама. Сидит на лавочке и читает книжку. А принцеса в пышном платье на обложке — вверх ногами.

Маргаритка разбежалась в своих пёстрых резиновых сапожках и прыгнула в лужу, подняв целый фонтан брызг. Сразу натекло холодное в сапоги. Девочка испуганно съёжилась, ожидая от матери нагоняй, но та не отрывалась от книжки. Может, снова уснула? Она теперь всё время спит.

Осмелев от неожиданной свободы, она нацелилась на соседнюю лужу, по виду глубокую и полную палой листвы. Но вдруг позабыла про неё, заулыбалась и побежала, радостно крича!

Теплые, сильные руки подхватили её, подбросили в воздух и снова поймали. Рита захохотала. Один сапожок свалился с ноги, но она этого даже не заметила.

— Мороженое хочешь?

Девочка с готовностью кивнула, устраиваясь поудобнее на сгибе папиного локтя.

Из мутного забытья Нину вырвал какой-то неожиданный звук, и она не сразу сообразила, что это крик «Апа!», обычно сопровождающий возвращение Жени домой.

Но больше нет Жени.

На днях приходил Борис Тимофеевич — следователь — снова задавал одни и те же вопросы. А о Мише и Васе — ни слуху, ни духу. Воспитательница уже была не уверена, что ребёнка забрал Женя. Она, оказывается, и не видела его толком, так как находилась в группе, а Мишу отдавала нянечка на прогулке. Говорит, в окошко приглядывала за процессом, потому что нянечка недавно работает и ещё плохо знает мам-пап. Но очень похож был. Да и Мишенька к нему спокойно пошёл. Она только отметила, что тот в парадном костюме был, с бабочкой, но не слишком удивилась. Как раз в филармонию москвичи приехали. Она и сама планировала сходить послушать. Вот и решила, что сразу на концерт собрались…

«Дался им этот парадный костюм…», — устало прошелестело в затуманенном успокоительными таблетками мозгу, — «Ей-Богу, смешно…»

Она почувствовала, что снова начинает кемарить, тряхнула головой и огляделась. Пустой, октябрьский двор. Капает с мокрых тополей. Где-то каркает ворона, да в луже пестрит что-то красно-зеленое.

Внезапно Нина подскочила на затёкшие ноги.

«Рита!», — завопила она и побежала к луже, уверившись на миг, что девочка утонула, но, выловив из лужи лишь дочкин сапожок, принялась растерянно озираться. Что её напугало? Что вывело из мучительной, вязкой дремоты? Где малышка?..

И тут вспомнилось жуткое и фатальное «Апа!», и всё внутри взвилось беззвучной, но оглушительной сиреной.

Солнце заливало крошечный Сонин «кабинет». Это даже был и не кабинет, а просто кладовка с узким окном-бойницей, из которой она когда-то собиралась сделать гардеробную, но трезво поразмыслила, что и обычного шкафа ей будет вполне достаточно. Поэтому в комнатушку она впихнула небольшой стол с ноутбуком и кресло, а тонкоствольные молодые березы за окном добавляли помещению уюта и какого-то ангельского покоя.

Соня уже несколько дней подряд тщательно проверяла городские криминальные сводки, и вот оно! Еще один подсвинок. Вернее, свинка. Интернет пестрел объявлениями о пропавшей девочке. Увели у матери из-под носа, пока та считала ворон. Соня с удовольствием разглядывала любительское фото, на котором в объектив лыбилась беззубым ртом мелкая дура в шапке с ушами. Соня не сомневалась, что фотографировал Женя, совершенно не умеющий строить даже элементарные композиции. За спиной девчонки скромно притаились чьи-то ноги в стоптанных башмаках и толстых колготах. Свиноматери? Видимо, снимок старый, еще весенний. Соня зашла на её страничку «В контакте» и обнаружила там то же фото с кратким описанием. Пропала тогда-то, была одета в то-то, что либо знающих просьба…

И тут же фото подозреваемого — Жени.

«Есть свидетели, что ребенка из двора увел отчим Шаронов Евгений Юрьевич 1985 г.р. Находился под следствием в связи с похищением другого ребенка женщины, но за отсутствием веских доказательств был выпущен под подписку о невыезде. По свидетельствам психиатров может страдать своеобразной формой фетишизма, так как похищения неизменно совершает в смокинге, белой сорочке с бабочкой и остроносых лаковых туфлях без шнурков. Жизнь девочки под угрозой! Будем рады любой информации о местонахождении мужчины и ребенка».

Последние сомнения развеялись.

Несколько минут Соня сидела без движения, снова и снова пробегая глазами по невероятным, фантастическим, волшебным строчкам. Потом, на негнущихся ногах, очень осторожно прокралась к мастерской и заглянула в щёлку неплотно прикрытой двери.

Мансардные окна едва пропускали осеннее солнце. У рабочего места горела пара винтажных керосиновых ламп, заливающих тёплой желтизной почти завершённый портрет. На портрете, как всегда, была она, Соня, с развевающимися на ветру кудрями, на фоне залитой кровавым закатом пустыни. Она не была уверена, но ей даже казалось, что она видит вдалеке неясные очертания приземистого, неказистого, но вполне узнаваемого строения. И это тоже было волшебно, ибо Адик (как и все остальные) понятия не имел о её давнем воображаемом убежище.

Она скользнула взглядом по своему мужчине, отметив, что с недавних пор он постоянно носит на бедрах широкое банное полотенце, а ведь прежде с детской беззаботностью ходил обнажённый… И в рационе его все чаще стало появляться мясо, хотя до этого он слыл заядлым вегетарианцем…

Взволнованная и окрылённая, она вернулась в спальню и распахнула двери платяного шкафа. Лицо её было бесстрастно, но сердце скакало радостным аллюром. Она сдвинула вешалки со своими нарядами и сняла тяжёлый чехол, в котором хранилось единственное, что у нее осталось от бывшего мужа.

«Придется все-таки купить ему какую-то одежду», — подумала Соня, потянула вниз молнию на чехле и вгляделась в его содержимое.

Тремя месяцами ранее.

— Милая моя, нельзя же так…, - взволнованно бормотала Ида, накрывая стол к чаю.

— Все в порядке, — пробормотала Соня, но губы, против воли задрожали, и она спрятала их за ладонями.

Старуха погладила её по взлохмаченным чёрным кудрям, с тревогой отметив, что они явно лезут и потеряли прежний задорный блеск, и присела рядом.

— Ты ведь ещё такая молодая! Ушел и скатертью дорога! Что ты, мужика себе не найдешь?

— Не могу… Никто… Ты не понимаешь. Это просто… невозможно, — слышался невнятный бубнёж, — Это Ад…

— Больше полугода изводишь себя! За это время дитя можно выносить и родить…, - Ида прикусила язык, чувствуя, что в сложившихся обстоятельствах ляпнула явно не то. Пожевала губами, с въевшимися в морщинки остатками помады, и переменила тему, — А что с творчеством? Пишешь?

Соня устало опустила руки на стол и кивнула. Выражение лица было как всегда ангельски безмятежным, но по едва заметным признакам Ида поняла, что её молодая подруга, действительно, на грани. Подрагивающие брови, словно каждую секунду борющиеся с желанием сойтись на переносице, лопнувшие капилляры в глазах, какая-то желтушность на скулах, а в уголках по-негритянски пухлых губ появились складки.

— С этим всё в порядке, — девушка горько усмехнулась, — На удивление. Хоть сейчас выставку собирай. Пять скульптур, два десятка картин и автопортрет. Только…, - она осеклась и кинула быстрый взгляд на подругу, — он ещё не закончен.

— Ну, вот! — ободряюще отозвалась Ида, — К этому и топай! Представь только, как вытянется его физиономия, когда прочтёт о тебе в газетах!

— Он не читает газет… и не интересуется живописью. Его интересует только…

— А ты приглашение ему отправишь! — поспешно прервала её старуха, — Вместе с тем костюмом, что ты ему купила.

Соня помотала головой. Смокинг, который она, полная радужных перспектив, купила мужу чуть больше года назад, по-прежнему висел в ее платяном шкафу. Он примерил его всего однажды, а, когда ушел к Свиноматери, и костюм, и дорогущие туфли были единственными, что он не стал забирать. И это при том, что кропотливо выгреб из грязного белья даже старые, протертые на пятках носки.

Старуха придвинула ближе к Соне вазочку со смородиновым вареньем и тонко нарезанный багет.

— Ты эдак себя в гроб загонишь, — увещевала она, — Ты хорошая, добрая девочка, и всё у тебя наладится. Надо только немного… отпустить ситуацию.

Девушка пригубила из кружки и поморщилась. Чай отчетливо отдавал голубичной наливкой, которую она помнила ещё со времен похорон Иля. Судя по всему, у старухи был бесконечный запас этого приторного пойла, если учесть, что семь лет прошло, как Иль отдал Богу душу.

— Нет у меня сейчас ни сил, ни времени оббивать пороги, чтобы собирать выставку, — вяло отмахнулась она.

— А я тебе помогу! Тебе только и придётся, что подписать кой-какие бумаги и отобрать работы для экспозиции.

Соня слабо улыбнулась и благодарно пожала усыпанную перстнями старушечью руку. Женщины некоторое время молчали, думая каждая о своём. Ида с мечтательной грустью разглядывала украшающий стену огромный портрет Иля. Не тот, конечно, что писала Соня после его смерти, а другой, где он, всё ещё лучащийся здоровьем и счастьем, восседал на любимой завалинке с рюмкой наливки собственного производства в руках. В её глазах вдруг что-то переменилось.

— Слушай, Софушка, — произнесла она, — Допивай-ка чай и отправляйся домой. Мне тут пришла одна мыслишка… Как я раньше до нее не дотумкала?.. Словом, если все выгорит, то, поверь, ты про своего Женю и думать забудешь.

— О чем ты? — вяло поинтересовалась Соня, отставив от себя едва отпитый чай. Ей вовсе не хотелось ехать через весь город подшофе.

— Пока ни о чём. Просто свяжусь кое-с-кем и приглашу кой-кого на твою выставку. Воспользуюсь, так сказать, нашими с Илюшей заслугами…

— Ну, уж нет! — Соня моментально ощетинилась, — Я не потерплю никакого сводничества!

— Что? — Ида захлопала глазами, а потом рассмеялась, — Бог с тобой. Я вовсе…

— Или, если ты хочешь связаться с Еней и…?

— Не томи меня, — старуха, загоревшаяся некой идеей, живо отобрала у подруги вазочку, — Твой Еня — отрезанный ломоть. Плюнь и разотри. Неужели ты приняла бы его обратно, даже если бы он вернулся? Это после того, как он заделал той бабе еще одного ребёночка?

Соня замешкалась с ответом, потом неуверенно произнесла:

— Ещё не известно — его ли…

Ида отмахнулась и стала энергично выпроваживать подругу.

— Может, всё-таки объяснишь?

— Если выгорит, тебе всё популярно объяснят. А я права такого не имею. Да и что может не выгореть? Тут сам Господь велел…, - бормотала уже явно сама для себя женщина, выталкивая Соню за дверь и закрываясь на все засовы ветхого особняка.

Соня постояла на деревянном крыльце, глядя на хилые смородиновые кусты в старом саду и размышляя, уж не запасы ли наливки так действуют на старушечьи мозги. Потом плюнула и поехала домой. То, что Ида организует ей выставку — первую настоящую, а не в куче с остальными новобранцами — воодушевляло, не смотря на всю пропасть её отчаянья.