Убийца во мне

16

Я выждал несколько мгновений в полной тишине.

— Гм, — наконец произнес я, — плохо. Все четыре, да?

— Плохо? Лу, вы, наверное, хотели сказать: забавно? Чертовски забавно?

— Ну, вроде того, — проговорил я. — Забавно то, что я ничего такого не слышал в департаменте.

— Было бы значительно забавнее, если бы слышали. Потому что он не заявлял о краже. Я бы не назвал это величайшей тайной в мире, но по какой-то причине ваши ребята в департаменте не очень-то интересуются нашими ребятами из профсоюза — за исключением тех случаев, когда мы выходим на митинг.

— Ничем не могу помочь…

— Не берите в голову, Лу. Это к делу не относится. Тот человек не заявил о краже, но рассказал о ней на очередном заседании отделения плотников и каменщиков во вторник. Как выяснилось, один из них купил две из четырех покрышек у Джонни Папаса. Они… Лу, вам не холодно? Кажется, вы заболели?

Я прикусил сигару. И промолчал.

— Ребята вооружились дубинками и отправились к Джонни. Его не оказалось ни дома, ни на заправке Слима Мерфи. Его там и не могло быть: ведь он болтался на собственном ремне, закрепленном на решетке в камере. На заправке они нашли его машину, а на ней — вторую пару украденных покрышек. Они сняли их — Мерфи, естественно, тоже не заявил в полицию, — и на том дело закончилось. Однако они продолжают обсуждать это событие, Лу. Продолжают, несмотря на то что — и это вполне естественно — никто не придал ему особого значения.

Я прокашлялся.

— Я… а что в нем такого особенного, Джо? — спросил я. — Что-то я вас не понимаю.

— Вы что, забыли, Лу? Покрышки были украдены после девяти тридцати в ночь смерти Элмера и его подружки. Если допустить, что Джонни выждал некоторое время после того, как хозяин припарковал машину — и даже если он не выжидал, — то мы неизбежно приходим к выводу, что до начала одиннадцатого он занимался абсолютно невинным делом. Другими словами, он никак не мог участвовать в жутких событиях, случившихся вон в том домике.

— Не понимаю, почему, — сказал я.

— Не понимаете? — Его глаза расширились. — Да, конечно, Декарт, Аристотель, Диоген, Евклид и прочие уже давно в могиле, но вы, я думаю, найдете здесь немало тех, кто будет защищать их теории. Я очень сомневаюсь, Лу, что их удовлетворит ваше предположение, будто тело может находиться одновременно в двух местах.

— Джонни вращался среди довольно беспринципных парней, — сказал я. — Думаю, один из его приятелей снял для него эти покрышки и отдал ему для продажи.

— Понятно. Понятно… Лу.

— А почему бы нет? — спросил я. — Для него не составило бы труда сбыть их на заправке. Слим Мерфи никогда ни во что не вмешивался… Черт, Джо, полагаю, все именно так и было. Если бы у него было алиби на момент убийства, он бы рассказал мне, правда? И не стал бы вешаться.

— Он любил вас, Лу. И доверял вам.

— И у него для этого были веские причины. Он знал, что я ему друг.

Ротман сглотнул, потом издал странный звук, похожий на смешок, — такой звук издают люди, когда не знают, то ли смеяться, то ли плакать, то ли сердиться.

— Отлично, Лу. Замечательно. Каждый кирпичик на своем месте, а каменщик — честный, добросовестный трудяга. Однако он сам и его работа продолжают вызывать у меня вопросы. Я все никак не могу понять, почему он так стремится защитить свое сооружение из всяческих «возможно» и «вероятно», свое убежище из логических допущений. Не понимаю, почему бы ему не послать к черту какого-то типа из профсоюза.

Вот… Вот мы и приехали. Я приехал. А он? Он кивнул так, будто я задал ему вопрос. Кивнул и сел так, чтобы быть подальше от меня.

— Шалтай-Болтай Форд, — сказал он, — сидел на верхушке Дворца труда. Как и зачем он там оказался — не имеет значения. Лу, вам все равно придется сделать шаг. Быстро. До того как кто-нибудь… как вы упадете вниз.

— Я подумывал о том, чтобы уехать из города, — сказал я. — Я ничего не сделал, но…

— Конечно, ничего. Иначе, будучи красно-фашистским республиканцем, я не считал бы себя вправе выдернуть вас из когтей клеветников и гонителей — ваших возможных гонителей, я бы сказал.

— Вы думаете, что… вы думаете, что, вероятно…

Он пожал плечами.

— Думаю, Лу. Я думаю, что у вас могут возникнуть небольшие проблемы с отъездом. Я почти уверен в этом и поэтому связался со своим другом. Он один из лучших адвокатов по уголовным делам в стране. Вы, наверное, слышали о нем. Дружище Билли Уолкер. Однажды — там, на Востоке, — я сделал дружище Билли одолжение. На фоне массы недостатков у него есть одно достоинство — долгая память на одолжения.

Я слышал о дружище Билли Уолкере. Думаю, о нем слышали все. Он был губернатором Алабамы, или Джорджии, или какого-то другого южного штата. Еще он был кандидатом в президенты по деньгоделильному списку. Потом его пытались пристрелить, и он оставил политику и вернулся к судебной практике. Он действительно был отличным адвокатом. Все сильные мира сего издевались над ним за то, как он оплошал в политике. Однако я заметил, что, когда у них или их родственников возникали проблемы, они стремглав бежали к дружище Билли Уолкеру.

Меня обеспокоил тот факт, что Ротман решил, будто я нуждаюсь в адвокате.

Это встревожило меня и заставило задаться вопросом: с какой стати Ротману и его профсоюзу взваливать на себя лишние проблемы и искать мне адвоката? Что боится потерять Ротман в том случае, если правосудие начнет допрашивать меня? И тут я понял: если мой первый разговор с Ротманом выйдет наружу, любой суд присяжных решит, что это он натравил меня на Элмера Конвея. Другими словами, Ротман хотел с помощью одного адвоката спасти и свою и мою шкуру.

— Возможно, он вам и не понадобится, — продолжал он. — Но все же лучше иметь его под рукой. Он не из тех, кто может уделить вам внимание по первому требованию. Как скоро вы уедете?

Я заколебался. Эми. Как мне все это провернуть?

— Я… я не могу ехать прямо сейчас, — ответил я. — Я должен кое-где намекнуть, что давно подумываю об отъезде, а потом планомерно работать в этом направлении. Знаете ли, будет выглядеть довольно забавно…

— Да, — нахмурился он, — но если они узнают, что вы готовитесь к прыжку, они попытаются перекрыть вам все пути… И все же в ваших словах есть смысл.

— А что они могут сделать? — спросил я. — Если бы они могли перекрыть мне все пути, они давно бы это сделали.

— Не забивайте себе голову. И хватит об этом. Шевелитесь — начните шевелиться как можно быстрее. Вряд ли у вас это займет больше двух недель.

Две недели. Еще две недели для Эми.

— Ладно, Джо, — сказал я. — И спасибо за… за…

— За что? — Он открыл дверцу. — Я ничего не сделал — для вас.

— Не уверен, что успею за две недели. Возможно, уйдет чуть…

— Хорошо бы, — сказал, — чтобы ненамного.

Он вылез наружу и пошел к своей машине. Я дождался, когда он развернется и поедет в сторону Сентрал-сити, потом тоже развернулся и поехал назад. Я ехал медленно, думая об Эми.

Много лет назад в Сентрал-сити был ювелир. Он преуспевал, у него была красивая жена и двое очаровательных детишек. Однажды он поехал в командировку в городок при педагогическом колледже и познакомился с девушкой, очень милой и привлекательной. Вскоре он уже спал с ней. Она знала, что он женат, и была согласна оставить все как есть. Жизнь складывалась идеально. У него была и любовница, и семья, и успешный бизнес. Но в одно прекрасное утро его и девушку нашли мертвыми в мотеле — он застрелил ее и застрелился сам. Помощник шерифа отправился к его жене, чтобы сообщить о трагедии, и обнаружил, что и жена, и дети тоже мертвы. Ювелир и их пристрелил.

У него было все, но почему-то он посчитал, что лучше не иметь ничего.

История звучит довольно сумбурно, и, возможно, она не имеет ко мне никакого отношения. Сначала я считал, что имеет, а сейчас, проанализировав ситуацию — гм… не знаю. Просто не знаю.

Я понимал, что должен убить Эми. И мог вполне логично объяснить это. Но каждый раз, думая об этом, я останавливался и снова спрашивал себя зачем. Я занимался чем-то, например читал или просто сидел с ней. И внезапно меня оглушала мысль, что я убью ее, и эта мысль казалась мне настолько сумасшедшей, что я едва не начинал хохотать. Потом я начинал анализировать и понимал причину, понимал, что этого не избежать, и…

Ощущения те же, как когда ты спишь, бодрствуя, и бодрствуешь, когда спишь. Фигурально выражаясь, я щипал себя. И не один раз. Я просыпался и попадал в своего рода противоположность: я возвращался в кошмар, в котором должен жить. И все становилось ясным и обоснованным.

Однако я до сих пор не знал, как это провернуть. Я не мог придумать способ, который помог бы мне остаться чистым или хотя бы относительно чистым. И нужно учитывать еще кое-что. Я действительно Шалтай-Болтай, как сказал Ротман, и не могу долго балансировать на краю.

Я никак не мог придумать способ и при этом должен был постоянно помнить, зачем я это делаю. И наконец меня осенило.

Я нашел способ, потому что другого выхода не было. Я больше не мог тянуть.

Это произошло через три дня после моего разговора с Ротманом. Была суббота, день зарплаты. Я должен был дежурить, но по какой-то причине не смог заставить себя пойти в департамент. Весь день я провел в доме с опущенными жалюзи, слоняясь из комнаты в комнату. Наступила ночь. Я продолжал сидеть в отцовском кабинете с включенной настольной лампой. Внезапно я услышал легкие шаги на террасе и шорох открывающейся наружной двери.

Для Эми слишком рано. Я не испугался: люди часто вот так вот приходили в наш дом.

Я приблизился к двери кабинета в тот момент, когда он вошел в холл.

— Сожалею, незнакомец, — сказал я. — Доктор больше не принимает. Табличка осталась как память.

— Все в порядке, приятель. — Он пошел на меня, и я вынужден был попятиться. — Просто небольшой ожог.

— Но я не знаю…

— От сигары, — сказал он. И вытянул руку ладонью вверх.

И тут я узнал его.

Ухмыляясь, он сел в просторное кожаное кресло отца и положил руку на подлокотник, при этом сбив со стола чашку и блюдце.

— Есть разговор, приятель, и еще у меня в горле пересохло. У тебя есть виски? Запечатанная бутылка? Я не такой наглец, как можно подумать, но есть места, понимаешь ли, где мне хотелось бы видеть пломбу на бутылке.

— У меня есть телефон, — сказал я, — и тюрьма в шести кварталах отсюда. А теперь убирай поскорее свою задницу, иначе окажешься за решеткой.

— Э-эх, — вздохнул он. — Если хочешь воспользоваться телефоном, приятель, флаг тебе в руки.

Я направился к телефону. Я прикинул, что он испугается, а мое слово будет иметь гораздо больший вес, чем слово какого-то бродяги. Ни у кого на меня ничего нет, и я все еще Лу Форд. Не успеет он и рта раскрыть, как кто-нибудь уже запихнет ему кляп.

— Давай-давай, приятель, только это тебе дорого обойдется. Очень дорого. Дороже, чем обожженная ладонь.

Я положил руку на телефон, но трубку не снял.

— Ладно, — сказал я, — давай поговорим.

— Я заинтересовался тобой, приятель. Я целый год провел на гороховой ферме в Хьюстоне и видел ребят вроде тебя. Я понял, что наблюдение за тобой может принести немалую выгоду. В ту ночь я следил за тобой. Слышал, как ты разговаривал с тем парнишкой…

— Как я вижу, это дало тебе пищу для размышлений, да? — спросил я.

— Нет, сэр, — покачал он головой. — Это вообще ничего не дало. И ничего не давало до тех пор, пока пару дней назад ты не приехал на ту старую ферму, где я обитаю. Но и тогда это ничего не дало, однако потом… Так у тебя есть виски, приятель? Непочатая бутылка?

Я сходил в лабораторию и принес бутылку, прихватив с собой стакан. Он вскрыл бутылку и налил себе полстакана.

— Ты хозяин — ты и выпей, — сказал он и протянул мне стакан.

Я выпил — мне нужно было выпить, — а потом отдал ему стакан. Он бросил его на пол к чашке и блюдцу, приложился к бутылке, сделал большой глоток и вытер губы.

— Нет, сэр, — продолжал он, — тогда это ничего не значило. Только я не мог болтаться там постоянно. Утром в понедельник я отправился на «трубу» в поисках работы. Меня поставили на отбойный молоток в бригаду, которая работала у черта на куличках — аж на реке Пекосе. Так далеко, что я не смог добраться до города в день моей первой получки. Нас было трое, отрезанных от проклятого мира. А вот следующий день получки был совсем другим. Мы закончили на Пекосе, и я получил свои денежки. Я узнал новости, приятель, и вот тут все, что ты говорил и делал, стало значить очень много.

Я кивнул. Я ощущал странную радость. Я уже ничего не мог изменить, время поджимало, и все детали мозаики постепенно вставали на свои места. Я понял, что должен сделать это, и не собирался откладывать.

Он снова приложился к бутылке и достал из кармана рубашки сигарету.

— У меня хорошие мозги, а закон ни разу не помог мне, следовательно, я тоже не должен помогать ему. Пока не припрет. Сколько, по-твоему, стоит возможность жить на свете?

— Я… — Я замотал головой. Спешить нельзя. Иначе я выдам себя. — У меня нет денег, — сказал я. — Только то, что я зарабатываю.

— У тебя есть этот дом. Думаю, за него дадут кругленькую сумму.

— Да, но, черт, — проговорил я, — это все, что у меня есть. Если мне негде будет жить, нет смысла платить деньги за то, чтобы ты держал язык за зубами.

— Ты, приятель, можешь и передумать, — не очень уверенно сказал он.

— Как бы то ни было, — сказал я, — его продавать нецелесообразно. Люди начнут спрашивать, что я стану делать с деньгами. Мне придется отчитаться за них перед властями и заплатить огромный налог. Так что, мне кажется, ты немного спешишь…

— Тебе правильно кажется, приятель.

— К тому же понадобится немало времени, чтобы продать его. Я бы хотел продать его врачу, тому, кто заплатил бы мне за отцовскую практику и оборудование. Так я получил бы на треть больше. Однако такие сделки в спешке не делаются.

Он с подозрением разглядывал меня, стараясь определить, пытаюсь ли я обмануть, и если да, то насколько. Я же фактически не лгал, только чуть-чуть.

— Не знаю, — протянул он. — Я плохо разбираюсь в таких вещах. Может… как ты смотришь на то, чтобы взять кредит под этот дом?

— Ну, мне бы чертовски не хотелось это делать.

— Я, приятель, спросил тебя совсем о другом.

— Послушай, — возразил я, — а как, по-твоему, я верну кредит со своей зарплатой? Кредит мне не потянуть. Вряд ли я получу больше пяти тысяч после того, как они возьмут свой процент и плату за услуги посредника. Мне придется взять новый кредит, чтобы оплатить первый, а так дела не делаются. Если же ты дашь мне четыре-пять месяцев, чтобы найти того, кто…

— Ха-ха. А сколько времени тебе понадобится на то, чтобы взять кредит? Неделя?

— Гм… — Я должен дать ей еще немного времени. Мне хотелось этого. — Думаю, неделя — слишком мало. Скорее всего, две, только я против того…

— Пять тысяч, — заявил он, взбалтывая виски в бутылке. — Пять тысяч через две недели. Начиная с сегодня. Ладно, приятель, назовем это сделкой. А разве это не сделка, а? Я совсем не жадный. Я получу свои пять тысяч, и мы с тобой больше никогда не увидимся.

Я сердито посмотрел на него, чертыхнулся и сказал:

— Ладно.

Он запихнул бутылку в карман и встал.

— Отлично, приятель. Сегодня вечером я возвращаюсь на «трубу». Это не очень-то подходящее место для хорошей жизни, поэтому я пробуду там до следующей зарплаты. Только не вздумай сбежать от меня.

— А как я могу? — пожал я плечами. — Что я, сумасшедший?

— Ты задаешь неприятные вопросы, приятель, и можешь получить неприятные ответы. Просто будь здесь через две недели с пятью «штуками», и тогда тебе не грозят никакие проблемы.

Я решил воспользоваться еще одним убедительным доводом: мне все еще казалось, что я слишком легко сдался.

— Возможно, тебе не стоит приходить сюда, — сказал я. — Вдруг тебя кто-нибудь увидит, и…

— Никто не увидит. Я буду осторожен, как сегодня. Я не меньше, чем ты, хотел бы избежать проблем.

— Ну, — сказал я, — я просто думал, что будет лучше, если мы…

— Слушай, приятель, — он покачал головой, — что произошло, когда ты в последний раз оказывался вблизи старых заброшенных ферм? Ничего хорошего, верно?

— Ладно, — наконец согласился я, — пусть будет по-твоему.

— Я к этому и веду. — Он посмотрел на часы. — Итак, мы все решили. Пять тысяч, две недели, считая с сегодня, девять часов. Смотри, не ошибись.

— Не беспокойся. Ты все получишь, — заверил его я.

Он на мгновение замер у входной двери, оценивая ситуацию снаружи, потом быстро сбежал с террасы и исчез среди деревьев.

Я усмехнулся. Мне было немного жаль его. Забавно, как все эти люди сами лезут на рожон. Вцепляются мертвой хваткой, несмотря на то, что ты изо всех сил пытаешься стряхнуть их, и взахлеб рассказывают, как они этого хотят. Ну почему они все приходят ко мне затем, чтобы быть убитыми? Ну почему они не могут сами убить себя?

Я смел осколки в кабинете, поднялся наверх и лег в ожидании Эми. Ждать мне пришлось недолго.

Она была такой же, как всегда, энергичной, хотя и пыталась приструнить свой энтузиазм. Однако я почувствовал разницу. Появилось напряжение, которое возникает в тех случаях, когда человек хочет что-то сказать или сделать, но не знает, с чего начать. Возможно, она тоже ощутила во мне эту напряженность. Возможно, мы оба почувствовали напряженность друг в друге.

Моя догадка оказалась верной, потому что мы обнаружили эту напряженность практически одновременно.

— Лу, почему бы нам…

— Эми, почему бы нам… — Все это мы сказали хором.

Мы засмеялись, воскликнули: «Загадай желание», и Эми заговорила первой:

— Так ты хочешь, да, дорогой? Только честно и откровенно.

— Я секунду назад собрался попросить тебя. Разве ты не поняла? — сказал я.

— Как… когда ты намерен…

— Ну, я думал, что пары недель…

— Дорогой! — Она поцеловала меня. — Именно это я и хотела предложить!

Оставалось еще кое-что. Последнюю деталь мозаики надо было немножко подтолкнуть, чтобы она встала на место.

— О чем ты думаешь, дорогой?

— О том, что мы всегда делаем то, что от нас ожидают окружающие. Я имею в виду… А о чем думаешь ты?

— Ты первый, Лу.

— Нет, ты первая, Эми.

— Ну…

— Ну…

— Почему бы нам не сбежать, — хором проговорили мы.

И опять засмеялись. Она бросилась мне на шею, прижалась ко мне, дрожащая, но теплая, сильная, но мягкая. Она зашептала мне на ухо, а я зашептал ей:

— Загадывай желание…

— Удача, не покидай мою любовь.