Убийца во мне

24

— Где он? — орал он. — Что вы сделали с беднягой? Вырвали ему язык? Поджарили на медленном огне? Где он, я спрашиваю?

Он шел по коридору и орал во всю силу своих легких. Я слышал, что рядом с ним идут люди и пытаются его утихомирить, но это им плохо удавалось. Я никогда его не видел, — только слышал несколько раз по радио, — и все же я знал, что это он. Наверное, я бы понял, что он идет, даже если бы он не орал. Не обязательно видеть или слышать дружище Билли Уолкера, чтобы понять: он где-то рядом. Это можно почувствовать.

Они остановились перед моей дверью, и дружище Билли начал колотить в нее так, будто ему срочно нужно вышибить ее, потому что ни у кого нет ключа.

— Мистер Форд! Бедный вы мой! — кричал он, да так громко, что его можно было услышать на другом конце Сентрал-сити. — Почему вы молчите? Вы меня не слышите? У вас лопнули барабанные перепонки? Вы так ослабли, что не можете кричать? Держитесь, мой бедный друг!

Он продолжал в том же духе — колотил в дверь и орал. На первый взгляд это может показаться забавным, но почему-то ничего забавного в этом не было. Даже зная, что ничего из того, о чем он орал, со мной не сделали, я не видел в этом ничего забавного. Напротив, я готов был поверить, что они все это сделали.

Им удалось отпереть дверь, и Билли Уолкер ворвался в палату. Он выглядел забавно — он и должен был выглядеть забавно судя по его воплям, — однако у меня не возникло ни малейшего желания смеяться. Он оказался толстым коротышкой с огромным пузом, обтянутым сорочкой с двумя оторванными пуговицами. На нем был мешковатый черный костюм и красные подтяжки. Большущая черная шляпа с обвисшими полями едва держалась на голове. Все в нем казалось бесформенным и не по размеру большим. Но я не видел в этом повода для смеха. Как и нянечка, и санитары, и док «Костлявая рожа».

Дружище Билли сгреб меня в объятия, назвал «беднягой» и погладил по голове. Для этого ему пришлось подняться на цыпочки. Он не достал до макушки, и это тоже не показалось забавным.

Резко повернувшись, он схватил нянечку за руку.

— Это та женщина, мистер Форд? Она била вас цепями? Фу! Омерзительно! — Глядя на нянечку, он вытер руку о штаны.

Санитары помогали мне одеваться, при этом они почему-то спешили. Надо было слышать, как на это отреагировал дружище Билли!

— Друзья мои! — закричал он. — Неужели вы всегда будете рабами своих садистских наклонностей? Неужели вам приятно любоваться делом ваших рук? Неужели нельзя спокойно облачить в одежды эту измученную плоть, это сломленное создание, которое когда-то было создано Господом по Его образу и подобию?

Нянечка что-то бормотала, брызжа при этом слюной. Она то краснела, то бледнела, причем ее кожа меняла оттенки с неимоверной скоростью. Дружище Билли Уолкер схватил ночной горшок и сунул в него нос.

— Вы из этого его кормите, а? Я так и думал! Хлеб и вода в помойном ведре! Позор, позор, фу! Это так? Отвечайте, любезный! Это так? Фу, мерзость, гадость! Лжесвидетель, подстрекатель! Отвечайте — да или нет?

Док замотал головой, потом кивнул. Он качал головой и одновременно кивал. Дружище Билли бросил горшок на пол и взял меня за руку.

— Не беспокойтесь о своих золотых часах, мистер Форд. Не беспокойтесь из-за денег, которые они у вас украли. У вас есть одежда. Доверьтесь мне — и я верну вам остальное. И даже больше! Значительно больше, мистер Форд.

Он вытолкнул меня в коридор, нарочито медленно повернулся и обвел рукой палату.

— С вами, — тихо проговорил он, указывая на всех по очереди, — с вами, с вами и с вами покончено. Вам конец. Конец.

Он заглянул в глаза каждому, и никто не сказал ни слова и не шевельнулся. Затем он взял меня под локоть, и мы пошли по коридору. Все три двери открывались перед нами прежде, чем мы приближались к ним.

Дружище Билли сел за руль машины, которую он арендовал по приезде. Он рывком, с перегазовкой, тронулся с места, и мы через ворота выехали на шоссе. Возле ворот стояли два щита, обращенных в противоположные стороны:

Дружище Билли приподнялся над сиденьем, полез в задний карман брюк и вытащил брикет прессованного табака. Он предложил его мне, я отказался, и он отломил здоровый кусище.

— Дурная привычка, — сказал он совершенно обычным тоном. — Пристрастился еще в юности и вряд ли когда-нибудь брошу.

Он выплюнул жвачку в окно, вытер рукой подбородок, а потом вытер руку о брюки. Я достал табак и бумагу и принялся сворачивать сигарету.

— Кстати, о Джо Ротмане, — проговорил я. — Я ничего о нем не сказал, мистер Уолкер.

— Я так и думал, мистер Форд! Мне и в голову не приходило, что вы что-то расскажете. — Так это или нет, понять было трудно, но, судя по его голосу, он в этом действительно не сомневался. — Знаете что, мистер Форд? Все то, что я делал здесь, оказалось абсолютно бессмысленным.

— Да, — согласился я.

— Да, сэр, бессмысленным. Я вынюхивал и рыл землю четыре дня. Вряд ли кто-то усердствовал больше, чем я, даже когда Христа снимали с креста. Полагаю, все обстоит так же, как с привычкой жевать табак: знаешь, что это плохо, и продолжаешь жевать. Мистер Форд, я не освободил вас. Ничего не поделаешь. Они позволили мне получить судебный приказ. Они позволили мне узнать, где вы находитесь. Вот поэтому вы здесь, мистер Форд.

— Я знаю, — сказал я. — Я догадывался, что будет именно так.

— Вы понимаете? Они не хотят отпускать вас. Они зашли слишком далеко, чтобы идти на попятный.

— Я понимаю, — сказал я.

— У них что-то есть? То, что вы не можете опровергнуть?

— Есть.

— Может, расскажете?

Я заколебался. Подумав немного, я отрицательно помотал головой.

— Нет, мистер Уолкер. С этим вы ничего не сможете поделать. И я тоже. Зря потратите время и, не исключено, поставите в сложное положение себя и Джо.

— Гм… — Он снова сплюнул в окно. — Думаю, мистер Форд, о некоторых вещах лучше судить мне. Вы… э-э… возможно, мне не доверяете, да?

— Вам же известно, что нет, — ответил я. — Просто не хочу кому-то еще причинять боль.

— Понятно. Давайте говорить гипотетически. Скажем, существуют определенные обстоятельства, которые нанесли бы вам серьезный удар — если бы касались вас. Обрисуйте мне ситуацию так, как если бы она не имела ничего общего с вашей.

Итак, я рассказал ему, что именно у них есть и как они собираются это использовать — гипотетически. Я говорил сбивчиво, потому что это оказалось очень трудным делом — гипотетически описывать свою ситуацию и имеющуюся у них улику. Однако он все понял и ни разу не попросил меня повторить.

— Это все? — спросил он. — Значит, у них нет — вернее, они не смогут получить более веские свидетельские показания?

— Я полностью уверен, что нет, — ответил я. — Вероятно, я ошибаюсь, но я почти на сто процентов уверен, что они не смогут ничего вытянуть из этой… улики.

— И? Поскольку вы…

— Знаю, — кивнул я. — Им не удастся застать меня врасплох, как они планировали. Я… я имею в виду того парня, о котором мы говорим…

— Продолжайте, мистер Форд. Рассказывайте от первого лица. Так проще.

— Короче, я не позволю себе сорваться в их присутствии. Думаю, не позволю. Но рано или поздно это произойдет, в присутствии кое-кого другого. И будет лучше, если это случится сейчас, чтобы покончить с этим.

Он на мгновение повернул голову и пристально посмотрел на меня. Поля его шляпы хлопали на ветру.

— Вы сказали, что не хотите кому-то еще причинять боль. Вы это серьезно?

— Абсолютно. Нельзя причинять боль тому, кто уже мертв.

— Верно, — проговорил он.

Не знаю, понял ли он, что я действительно имел в виду, и устроил ли его мой ответ. Вряд ли его представления о хорошем и плохом совпадали с книжными.

— Ненавижу сдаваться, — нахмурился он. — Так и не научился этому.

— Вы не можете назвать это поражением, — возразил я. — Вы заметили, что за нами следует машина? И впереди нас сопровождают — вон та машина, что только что встала перед нами? Эти машины принадлежат округу, мистер Уолкер. Вы не сдаетесь. Дело давно проиграно.

Он посмотрел в зеркало заднего вида, сплюнул через окно и опять вытер руку о штаны.

— Мистер Форд, нам еще долго ехать? Миль тридцать, верно?

— Вроде того. Может, чуть больше.

— И все же было бы лучше, если бы вы рассказали мне. Вы не обязаны, как вы понимаете, но это было бы очень полезно. Вероятно, я смог бы помочь кому-то еще.

— Вы думаете, я мог бы… я могу рассказать вам?

— А почему бы нет? — пожал он плечами. — Несколько лет назад у меня был клиент, мистер Форд.

Чрезвычайно способный врач. Один из тех людей, с кем приятно иметь дело. У него было больше денег, чем он мог потратить. Он сделал свыше пятидесяти абортов, прежде чем на него вышли. Как удалось выяснить властям, все пациентки, приходившие к нему на аборт, умерли. Он специально делал так, чтобы через месяц они умирали от перитонита. И он объяснил мне зачем — он больше никому не смог этого рассказать. У него был младший брат, который оказался «недоделанным»: мальчик родился раньше срока с чудовищными отклонениями в результате неправильно сделанного аборта на позднем сроке беременности. Он в течение многих лет видел, как мучается этот полуребенок. Он так и не оправился от шока — как и женщины, которым он делал аборт… Сумасшедший? Ну, у нас есть единственное легальное определение сумасшествия: состояние, которое неизбежно влечет за собой ограничение свободы личности. Следовательно, раз его свобода не была ограничена в тот момент, когда он убивал тех женщин, значит, он находился в здравом уме. Как бы то ни было, мне он показался очень даже разумным.

Он передвинул жвачку на другую сторону рта, пожевал немного и продолжил:

— Я, мистер Форд, никогда не учился на юриста. Все свои знания я почерпнул из книг в адвокатской конторе. Все мое образование — два года в сельскохозяйственном колледже. Причем это время пропало даром. Севооборот? Как с ним быть, если банки ссужают деньги только под залог урожая хлопка? Охрана и правильное использование почв? Как можно проводить террасирование, осушение и контурную вспашку, если нужно выплачивать по акциям? Разведение чистопородного скота? Конечно. Возможно, вам удастся обменять вашу тощую скотину на породистую зверюгу… Из колледжа, мистер Форд, я вынес две полезные вещи. Первая — это вывод о том, что я могу преуспевать не хуже тех, кто сидит в седле, так не лучше ли попытаться скинуть их на землю и самому сесть в седло? Вторая — это определение, вычитанное в учебниках по агрономии. Думаю, оно важнее вывода. Оно изменило мои взгляды — если у меня до того момента и были взгляды. Прежде все представлялось мне черно-белым, я делил все на плохое и хорошее. Но после того как я увидел это определение, я понял: то, как ты называешь ту или иную вещь или явление, зависит от того где стоишь ты и где находится эта вещь или явление. А… а в учебнике определение звучит так: «Сорняк — это растение, которое растет не на своем месте». Позвольте мне повторить: «Сорняк — это растение, которое растет не на своем месте». Я нахожу алтей розовый на своем кукурузном поле, и он оказывается сорняком. Я нахожу его в своем саду, и он оказывается цветком. Так что, мистер Форд, вы находитесь в моем саду.

…И я рассказал ему, как все было, а он кивал, сплевывал в окно и вел машину, этот пузатый коротышка, который обладал одной способностью — понимать. Он понимал меня лучше, чем я сам.

«Да, да, — говорил он, — вы вынуждены были любить людей. Вы вынуждены были повторять себе, что любите их. Вам нужно было компенсировать глубокое подсознательное чувство вины». Иногда он, перебивая меня, говорил, что «да, конечно, вы знали, что никогда не уедете из Сентрал-сити. Излишняя опека выработала в вас ужас перед внешним миром. Более того, он стал частью того бремени, которое вы вынуждены были нести, чтобы остаться здесь и страдать».

Он действительно понимал.

Думаю, в высших кругах дружище Билли Уолкера поносили на чем свет стоит. Но я впервые встретил человека, который так мне понравился.

Наверное, отношение к нему зависело от того, где кто стоит.

Он затормозил перед моим домом. К этому моменту я уже давно закончил свой рассказ. Однако он продолжал сидеть, сплевывать в окно и размышлять.

— Мистер Форд, вы не против, если я зайду к вам?

— Вряд ли это разумно, — сказал я. — У меня сложилось впечатление, что это долго не протянется.

Он вытащил из кармана старые часы-«луковицу».

— До поезда у меня есть пара часов, но… м-да, возможно, вы и правы. Сожалею, мистер Форд. Я надеялся, что увезу вас с собой.

— Я бы все равно не смог уехать, как бы ни сложилась ситуация. Вы же сами сказали: я привязан к этому городу. Пока я жив, я никогда не освобожусь…