Удел сироты

Глава восемнадцатая.

На следующее утро Твай стояла на дорожке, покрытой гравием, которая разделяла Капитолийскую эспланаду перед Смитсониевским институтом[50] и Космическим музеем и читала сообщение на свое наладоннике.

– Хорошо, но вы ничего не можете испортить сегодня! – закричала она, обращаясь ко мне.

Утренний поток людей, занимающихся бегом, огибал нас с обеих сторон.

Твай кричала, потому что неподалеку работали две гидравлические лебедки, установленные на двух дизельных трейлерах, достаточно больших, чтобы переместить внутрь здания «Отважную звезду» Озейвы Мини, на рассвете приземлившуюся на мертвую траву Эспланады. Вдоль борта «Звезды» шла картинка: синий флаг ООН и американский звездополосатый флаг.

Твай поправила очки и указала мне:

– Ты должен сидеть там, вместе с другими ветеранами. Помощник Генерального Секретаря ООН вручит соответствующие бумаги директору Смитсониевского…

– Это будет американский корабль!

– Технически, он собственность Космических сил ООН. Вот шанс для всего мира поблагодарить Америку. Большинство из тех, кто составлял Экспедиционные силы Ганимеда были американцами. Это – проклятый символ. Вроде тебя.

Проклятый символ. «Звезда» обожженная космическим излучением, могла сесть на аллее перед музеем еще год назад. Но тогда ее распотрошили бы, забрав большую часть приборов и авиадвигатели. Тогда «Звезда» стала бы еще одной реликвией в ангаре, среди трофеев других войн. Я постарался отогнать навернувшиеся слезы.

Твай заглянула мне в глаза.

– Сейчас это всего лишь кусок титана.

Я претворился, что чешу нос, и смог незаметно смахнуть слезу.

– Гиббл тоже тут будет. И Шария с ее маленьким сыном. И ваш возлюбленный сержант Брамби, – она провела пальцем вдоль чистого основания экрана наладонника. – Следующие два дня вы сможете отдохнуть. После церемонии постарайтесь воссоединиться с реальностью. Расслабитесь. Оставьте позади все проблемы.

Я выпрямился и улыбнулся.

Церемония прошла без помех. У меня не было никаких обязанностей. Политики говорили о чем-то, а мне ничего не оставалось, как сидеть рядом с Говардом и делить свое внимание между брюнеткой в деловом костюме, находящейся на открытой трибуне и трехлетним Уди Муншара-Мецгер, восседающим на коленях своей матери. Брамби сидел возле Пигалицы. Он постоянно кривился, словно искал на ком бы сорвать свою злость.

Позже руководство Смитсониевского института расщедрилось и устроило буфет для участников церемонии на территории Воздушного и Космического музеев.

Брамби, Пигалица и Уди, Говард и я заняли отдельный столик. За другим столом расположилась брюнетка в деловом костюме. Она сидела ко мне лицом и улыбалась. Знаменитость всегда имеет хорошие шансы.

Брамби равнодушно жевал чизбургер от службы обслуживания Национального парка.

– Они должны позволить президенту Айрон принять это судно.

Пигалица прочитала ярлык на сэндвиче с цыпленком и развернув его стала нарезать для Уди.

– Толпа освистит ее, если она поднимется на сцену. Они думают, что это она повинна в развале экономики.

– Тут и толпы не было бы, если бы не было ее, – взмахнул сэндвичем Брамби. – И слизняки тут как бы не при чем.

– Кстати, Брамби, мне интересно, какое новое назначение ты получил? – спросил я. Твай поставила меня в такие условия, что я теперь должен был говорить осторожно, даже когда беседовал с друзьями.

– А ты не слышал? – заморгал он. – В следующем месяце я демобилизуюсь. Поступаю на медицинский.

У меня челюсть отпала. Я почувствовал, что настолько погрузился в окружение дорогих отелей и флиртующих брюнеток, что утратил контакт с человеком, который был мне как брат.

– Почему?

– Тот парень, которого я треснул кулаком на «Эскалибуре»… Они проверили меня в Вифезде[51] и наблюдали за мной. Посттравматическая, вызванная стрессом, дезориентация.

– Они думают, что гражданский с этим диагнозом, лучше чем военный?

– Гражданский обычно не носит оружия, – только сейчас я заметил, как трясутся его руки. Наконец он прижал пальцы к краю стола и успокоился. – Все в порядке… К тому же, должен я спросить, что со мной будет через двадцать лет, если я останусь в армии? Сержант Орд отправил мои бумаги в Пентагон, насколько я слышал. Я могу получить Пенсию Благодарности, если завтра сделаю правильный выбор.

Конгресс хотел как можно быстрее утвердить пенсии ветеранам Экспедиционного корпуса Ганимеда, тем, кто хотел демобилизоваться. Брамби мог получить свою пенсию в соответствии с действующим разрядом рангов. Для страны дешевле платить нам пенсию, чем реальную зарплату, тренировать и содержать нас. В конце концов, осталось всего семь сотен выживших.

Я и сам думал об этом. Пенсия генерал-майора – хороший куш. Но тут, прежде чем я окончательно погрузился в печальные думы, вступило в действие новое лицо.

– Говард, что у тебя новенького?

Он разминал в пальцах незажженную сигарету.

– Мы расшифровали данные обзора Ганимеда, которые сгрузили с Джиба. Ты должен был позволить мне продолжать охоту за трофеями. Футбольный мяч? Он оказался не одинок. Такие же штуки распиханы по всему Ганимеду, словно пасхальные яйца.

Я с удивлением посмотрел на Говарда.

– Пасхальные яйца прячут только для того, чтобы кто-то их нашел. Зачем они слизням?

Говард пожал плечами.

– Может это какое-то послание. Мы ожидали, что люди Брэйна вскроют «футбольный мяч». Но теперь это напоминает блошиный цирк… Сам все увидишь.

– Не могу дождаться.

Как самый маленький среди подростков, Уди стал беспокоиться, когда перед ним оказались и Брамби, и Говард. Я прошел вместе с Пигалицей и моим крестным по Эспланаде, к нанятому ею автомобилю. Если новых автомобилей не выпускали, то автомобилей, которые можно взять в ренту, не было и подавно. Но Дядюшка Сэм оказался щедр, потому что Пигалица – единственная женщина, в истории человечества, родившая ребенка вне Земли. Ее психическая реабилитация проводилась в Центральном армейском госпитале имени Уолтера Рида[52]. Ехать туда недалеко.

Мы могли бы стать семьей. И трехлетний Уди стал бы моим сыном, а не крестным. У него были светлые волосы Мецгера и кожа cafe au lait[53], как у Пигалицы. А я белый, как истинный европеец. Меня ничуть не интересовала судьба «Звезды», выкрашенной в небесно-голубой и перенесенной в Смитсониан. А Уди она нравилась, впрочем как нравилась бы и любому трехлетнему пацану.

Пигалица поймала мой локоть пальцами в перчатке и прошептала:

– Смотри!

Игрушечный планер дугой пролетел в холодном, сухом воздухе, потом на мгновение замер на месте и аккуратно приземлился. Уди, находившийся метрах в трех от него глупо захихикал.

Хихикая он побежал прямо к нам, размахивая маленьким голубым клином, точно флагом.

– Упал! Снова упал!

Пигалица побледнела, не смотря на свои cafe au lait. Она обняла себя за плечи, спасаясь от вашингтонского холода.

– Что-то не так?

Может, она боялась, что сын ее станет пилотом? И умрет также как его отец?

– Они все считают моего малыша уродом, – покачала она головой. – Что-то со скоростью реакции. Но больше они не могут найти никаких отличий.

Уди уселся на траве, скрестив ноги, руками он водил по воздуху планер, изображая полет, при этом ревел словно маленький двигатель – слюни летели во все стороны.

– Он всего лишь ребенок, Пигалица… Симпатичный, сильный, здоровый ребенок.

– А может всему виной гамма лучи, – нахмурилась она. – Низкая гравитация. Кто знает, что делает его другим?

Я закатил глаза.

– Я что-то не вижу у него третьего глаза.

Она повернулась ко мне, уронив руки.

– Дело не в этом. Я все равно буду любить его, каким бы уродом он не оказался. Это – они.

– Кто они?

– Доктора. Любознательные ученые. Интеллектуальные твари. Они считают, что зачатие и рождение вне Земли автоматически превращает человека в лабораторную крысу. А я думаю о нем, как о моем сыне.

– Ты преувеличиваешь.

– Я? Оглянись вокруг.

Я не должен был этого делать. В двадцати ярдах, изображая туристов, прогуливалась компания из мужчин и женщин в полевой форме ВП[54].

– Ты знаменитость. Точно так же как Уди. Есть множество психов, которые до сих пор сходят с ума от того, что отец Уди уничтожил единственный встреченный нами иной разум.

Она засунула руки в карманы куртки и прошипела:

– Это точно.

Я улыбнулся.

– Ваша безопасность и ваше радостное настроение – единственные причины, по которым я радуюсь тому. Что ты осталась на службе. Мне нужен пример кого-то, кто более параноидален, чем я.

Нагнувшись, она стала стирать травинки с носка своего ботинка.

Наконец она выпрямилась и посмотрела на меня.

– Я все думала, как тебе сказать. Завтра, я ухожу.

– Уходишь?

– Уезжаю из Вашингтона, ухожу из армии.

С тем же успехом она могла дать мне пощечину.

– Но…

Она оглянулась в сторону военных полицейских.

– Джейсон, даже если бы я доверяла правительству, зачем мне оставаться в армии?

– Но теперь я останусь один.

– Я буду неподалеку. Я тут присмотрела одно местечко. В Колорадо.

– Ты не вернешься назад, в Египет?

– Это не мой дом. Каира как такового больше нет. Моя семья погибла. С другой стороны в Америке самое свободное общество на планете.

– Ты думаешь? – я ткнул пальцем в сторону военных полицейских.

– В Америке тайная полиция это что-то вроде шутки. На Среднем востоке она реально существует. Реальная демократия внове для Египта. В США я смогу купить свои сорок акров земли и спокойно растить сына. Естественно, обзаведясь парой хороших ружей, – я-то видел, как Пигалица стреляет. Любой потенциальный похититель Уди будет порезан на тонкие ремни. – Если завтра я подам в отставку, то я стану получать свою пенсию и пенсию Мецгера. Так что ты думаешь обо всем этом, Джейсон?

Уди вытянул к ней руки, и она не останавливаясь подхватила его.

Отвернувшись, я посмотрел на Капитолий и дальше на Эспланаду. Мне ничего не оставалось, как пожать плечами.

– Не знаю.

А потом я рассказал ей о Гродте, о книге.

Она нахмурилась.

– Как думаешь, стоит ли мне подписаться под такой книгой?

Она пожала плечами, в то время как Уди играл ее волосами.

– Если ты хочешь что-то изменить в этом мире, то, пожалуй, да. Думаю, так. Но это не жизнь. Рано или поздно все эти поездки закончатся… Вообще, все это не для тебя.

Мы подошли к арендованной машине, и я открыл и придержал дверцу, так чтобы Пигалица могла усадить Уди и удержать его, пока садиться сама. Я отвернулся.

– Джейсон? Ты заедешь к нам на обед?

Закат уже разгорался по ту сторону Вашингтонского монумента.

Я покачал головой.

– Мне надо все обдумать.

Она высунулась из машины и коснулась моего рукава.

– Не распускайся.

Я прикрыл дверцу машины. На прощание Уди попытался отдать мне честь. Я отвернулся, и машина урча покатила по улице, чтобы влиться в редкий городской поток автомобилей. За ним неспешно последовал «Форд» арендованный правительством.

Сунув руки в карманы, я вернулся назад на Эспланаду, к Вашингтонскому монументу. Налетел ветер с Потомака[55], и мне пришлось склонить голову, сопротивляясь порывам ветра. Я подумал, что в этот день слишком рано похолодало. Мне казалось, что сейчас стало холодно, как на Юпитере.

Я был сиротой. Моя приемная семья – армия, вновь стала такой же нелепой, как перед войной. Женщина, которую я любил, похоронили в трехстах миллионах километров от Земли. А теперь я оказался лицом к лицу со следующим кризисом. И не важно, чтобы я не стал делать, но я потерял женщину, которая была мне как сестра.

Я брел между бурых лужаек Вашингтона и раздумывал над тем, чем мне придется заниматься остаток жизни.

Через четверть часа я достиг изгороди Белого Дома и остановился, глядя через решетку на южные лужайки.

Белый дом, словно призрак, маячил в полумраке ночи. Внешние потоки света порождали неверные, расточительные тени, и казалось, что весь мир скорбит о тяготах военного времени. Только внуки Уди Мецгера смогут расплатиться за дефицит бюджета, порожденный войной со слизнями.

Но существовал ли выбор у человечества? Многие люди думали именно так. Маргарет Айрон, первая афроамериканка, не говоря уже о том, что она была женщиной, вошла в Белый Дом как президент. Она не смогла согласиться с этими людьми. Пока я воевал вдали от Земли, выигрывал войну, несмотря на собственную некомпетентность, Айронс попросили. Я так никогда и не смог проголосовать за нее.

Я повыше поднял воротник, отвернулся от изгороди и пошел дальше, во тьму хитросплетения теней.

Пешком прошествовал я мимом покрытого рябью Озера Отражений. Лед сошел, так как был июль. Люди оставались в закрытых помещениях, как привыкли в течение войны. Пыль, поднятая во время удара, полностью затмила как лунный, так и звездный свет, к тому же по вечерам, даже в июле, стоял холод, промораживающий до костей.

Я прошел к мемориалу ветеранам Второй Мировой войны, потом к мемориалу ветеранам Корейской войны и, наконец, к мемориалу ветеранам Вьетнама – грустные напоминания об исторических ошибках прошлого.

Когда-нибудь, как я подозревал, и ветеранам Войны со слизняками будет поставлен мемориал. В Вашингтоне полно пустых лужаек. Но Америка с этим не торопилась. Нам довелось участвовать в иной войне. В мире биллионы людей, и только десяти тысячам из нас довелось сражаться. И нас подобрали один к одному. Все мы были сиротами войны. Никто не скорбел бы о нашей гибели. Наша миссия изначально была так секретна, что биллионы, которые не знали нас, и не подозревали, что мы идем в битву, до тех пор, пока война не закончилась. И из нас вернулось всего семь сотен.

Что мир запомнил о войне, во время которой погибли шестьдесят миллионов гражданских? Эта война настолько подрубила мировую экономику, что через три года, после того как она закончилась, даже в Вашингтоне не могли зажечь ночных огней.

Не удивительно, что дома нас встречали без особой радости.

У бордюра притормозила машина. Стекло у пассажирского сидения опустилось.

– Не хочешь согреться, солдатик?

Брюнетка в деловом костюме высунулась из машины.

Я едва не выпрыгнул из штанов. Глазеющие на тебя женщины, это одно. Фактически интересующиеся тобой – совершенно другое. Моя любимая погибла три года назад. Мы были вместе так недолго. Всего 616 дней прошло между тем мгновением, когда я впервые заговорил с ней, и тем – когда я положил последний камень на ее могилу. Мои родители были женаты восемь лет, когда мама потеряла папу. Задумывалась ли моя мама об этом?

Моя голова медленно опустилась.

– Я польщен. Вы очень привлекательны, но…

Ее голова тоже медленно поникла.

– Я не охочусь на вас. Я замужем. Узнала вас, когда вы попали в свет фар моей машины. Сейчас очень холодно. К тому же мне кажется, что вам хочется с кем-нибудь поговорить.

Вот это точно.

Резкий порыв ветра ударил мне в лицо, и я не раздумывая нырнул в машину.

– Лиин Дэй, – представилась она, и мы пожали друг другу руки.

– Что вы делали на приеме?

Она пожала плечами.

– Я пишу. Технически считаюсь внештатной журналисткой. Я думала, не написать ли статью о «Звезде».

– И?

Она рассмеялась.

– Статья-то, я уверена, получиться. Вот только кто ее купит. Технология слишком устарела.

– Но ведь служба обслуживания Национального парка до сих пор делает чизбургеры.

В ответ на это мы оба рассмеялись.

Мы сидели и говорили. Маленькая машина стояла у обочины, а вокруг свистел ветер.

Она и ее муж приехали в Вашингтон из Миннеаполиса[56]. Литературные негры могли позволить себе жить припеваючи. Большинство бюрократов и двух слов связать не может.

Какое-то время Дэй внимательно разглядывала меня.

– Рассказы о путешествие возбуждают. Люди вас любят. Почему же вы всегда такой мрачный?

Я пожал плечами.

– Я говорю миру, что слизняки ушли, и что мы не должны больше тратить денег на оборону.

– А что, разве это не так?

– Не знаю. Между нами, Линн, я хотел бы, чтобы люди были более осторожны.

Мы проговорили около часа. О последнем Кубке мира, Бронкос против Викингов. О ее детях. О том, как сделать хороший чизбургер. Мы много смеялись.

Она предложила отвезти меня в отель, но я улыбнулся, выбрался из машины и закрыл за собой дверцу.

– Нет. Это привычка, выработанная в пехоте. Я дойду пешком.

Я улыбался еще полчаса, до полуночи, пока снова не свернул на Эспланаду. Люди вроде Линн Дэй возрождали во мне веру в человечество.

– Генерал Уондер? – закричал кто-то, пытаясь пробиться сквозь завывания ветра. Я аж подпрыгнул и обернулся.

Узнавший меня носил гражданское пальто, и воротник его был поднят так высоко, что ему приходилось смотреть в щель меж отворотами. Но его глаза внимательно изучали меня, словно глаза солдата ищущего слабое место в обороне противника.

– Если вы хотите предложить мне «сеанс терапии», то на сегодня свое я уже получил.

Незнакомец, казалось, удивился.

– Нет, сэр. Ничего такого. Я агент Карр. Секретная служба Соединенных Штатов, сэр.

В ухе у него был наушник. Служба защиты, а они не тратят зря деньги налогоплательщиков. Я покачал головой.

– Что вам от меня надо?

– Ничего, сэр, – он повернул голову и кивнул. Тут же зажглись фары лимузина, который стоял у тротуара метрах в десяти от меня. – Один человек очень хотел бы встретиться с вами.

Я поправил воротник. В лимузине-то ветра не было. Похоже, в этот вечер я то и дело стану прятаться от ветра в различных автомобилях.

Агент-телохранитель открыл заднюю дверцу, и его рука исчезла во тьме, царившей в салоне.

Я сунул голову внутрь. Мне понадобилось секунды четыре, прежде чем я разглядел женщину, прижавшуюся к противоположной дверце.

Я сразу узнал ее.