Удержать высоту

ТАРАН И ЩИТ

…По календарю уже давно наступил декабрь, а зима все не могла вступить в свои права. Снежные вьюги, заносы вдруг сменялись резкими оттепелями и затяжными дождями, скованные морозной коркой, выбеленные сугробами поля превращались в болотное, слякотное бездорожье, а затихающие по ночам, засыпающие под ледяным одеялом реки чернели в полдень непроницаемо темным, будто покрытая пылью крышка рояля, мутным стеклом.

Фронт стабилизировался. Недавно еще Калининский, переименованный в 1-й Прибалтийский, с новым командующим генералом армии И. X. Баграмяном, он полностью перешел к обороне, готовясь к большому стратегическому наступлению, к операции, которая через много лет после победы войдет во все военные энциклопедии мира под кодовым названием «Багратион». А пока если и случались схватки с фашистскими войсками, то, несмотря на их масштаб и продолжительность, все они носили, так сказать, тактический характер и в сводках Совинформбюро числились не иначе как под общей шапкой «бои местного значения».

В то декабрьское утро, оказавшееся, как по заказу, тихим, безветренным и не по-зимнему солнечным и ясным, Шутов получил приказ сосредоточить полк у деревни Котово, куда перемещался штаб 306-й стрелковой дивизии для отдыха личного состава, ремонта и доукомплектования техники, пополнения боеприпасами. Подполковник отдал необходимые распоряжения командирам дивизионов, указав по радио районы сосредоточения и маршруты выдвижения к ним, а сам, пока позволяло время, сел за стол на чердаке сельской семилетней школы, превращенной заботами управления полка одновременно и в НП, и в штаб, и в узел связи, чтобы ответить на письма матери и жены. Вторую неделю таскал он их в полевой сумке, а все не мог выкроить минутки, чтобы написать.

А написать нужно было обязательно. Особенно маме. Последнее ее письмо было полно горя и боли — погиб еще один сын, младший брат Петра — Федор. И тоже, как и Ваня, на Днепре, хотя и чуть севернее, при освобождении Киева.

«Проклятая для нашей семьи река, — писала мама, — двух сыночков отняла у меня. Теперь ты, Петенька, остался самым младшеньким среди братьев. Береги себя, не ездий на тот Днепр».

Петр грустно покачал головой.

«Ездить, не ездить. Разве сам себе выбираешь дорогу? Война диктует ее. А у нее, как и у судьбы, свои законы. Поди пойми их, постигни. Предугадай, где тебя настигнет вражеская пуля или осколок. Был средним из пятерых, стал младшим. Отчего так любит смерть именно молодых? И если следовать ее логике, то настал его черед. Тем более что от Котова до Днепра — рукой подать… Фу, ты. Что за чертовщина?! — возмутился своим мыслям Петр. При чем тут Днепр? Очередность? В этом деле никакой логики нет и не бывает. Надо так и написать маме, успокоить ее, утешить. Только где найти такие слова, чтобы унять боль материнского сердца?»

Возле школы оборвался на самой высокой ноте звук автомобильного двигателя. Старший лейтенант Варенкин, наблюдавший за дорогой, доложил:

— Подъехал командующий артиллерией 43-й армии генерал-майор Балтийский.

С письмом опять ничего не получилось. Ладно, в другой раз. Петр быстро сложил недописанный листок, спрятал его в планшетку. Одернул гимнастерку, сбросил с плеч шинель. А по деревянной лестнице, ведущей на чердак, уже гремели тяжелые сапоги генерала.

— Здравствуй, Шутов, — приветливо улыбаясь, протянул он руку Петру, не дожидаясь окончания доклада. А затем шагнул к печной трубе, прижался к ней.

— Хорошо ты устроился, Петр Васильевич, — добродушно заметил Балтийский. — Опередил командира 306-й. Занял единственный дом, а в нем самое теплое местечко.

— Почему же? — смутился подполковник. — Классы свободны. Там тоже печи есть.

— Не прибедняйся. Печек много, а труба одна. Кто бы ни топил, тебе не холодно, — хохотнул генерал. — Хитер ты, брат.

И сразу же, сменив на ходу тон разговора, заговорил серьезно, без тени улыбки и подтрунивания:

— Я к тебе зачем пожаловал? Звонили мне от генерал-полковника Хлебникова. Командир Чапаевской артиллерии, а нынче наш с тобой начальник — командующий артиллерией фронта — собрался заехать в твой штаб. Вот я и решил его опередить. Ты жаловался, что много установок вышло из строя, не подлежит ремонту. Вот и попроси Николая Михайловича помочь.

Шутов пожал плечами:

— Удобно ли? Он, говорят, человек крутой. Не любит, когда к нему с разными просьбами лезут.

— Ты же не поблажки себе просишь, не отпуск с фронта, а боевую технику.

Генерал подошел поближе к подполковнику, склонился над ухом, зашептал:

— Слыхал я, в верхах кое-что замышляется. Внимание к нам будет повышено. Генштаб резервы подкинет, сколько попросим. А у Хлебникова — прямая линия на Сталина. Так что не упускай момент.

— Товарищ генерал, товарищ подполковник, — внезапно прервал их разговор Варенкин и протянул бинокль. — Кажется, немцы.

— Что значит «кажется»? — вскипел Шутов и быстро прошел к слуховому окну. — Разведчик, тем более на третьем году войны, не имеет права на «кажется», он должен точно определять, кто перед ним.

— Точно немцы, товарищ подполковник, — тут же поправился старший лейтенант. — Я просто удивился, откуда они взялись здесь, ведь до линии фронта больше двадцати километров?

Шутов прильнул к стереотрубе. Чернеющая на горизонте роща, несжатое хлебное поле перед ней с полегшими, мокрыми стеблями были видны в голубых окулярах, как на ладони. Выползающие на ниву танки с белыми крестами на башне — тоже.

— …Три… Пять… Семь… Десять, — громко считал их старший лейтенант Варенкин.

За танками показалась пехота. Фашисты шли развернутым строем, прямо на деревню Котово, словно заранее знали, что в ней должен разместиться штаб стрелковой дивизии и гвардейского минометного полка.

На чердаке затрезвонили телефоны. Сержант Волынкин едва успевал поднимать трубки.

— Пехота, товарищ подполковник, — извиняющимся голосом пояснил он. — Просят огонька. Их артиллерия вся на марше. Впереди только 43-й полк полковника Дедышко. Но у него лишь одна батарея.

— Да, да, Шутов, открывай огонь, — приказал командующий артиллерий армии. — Мне Белобородов говорил, что в наши тылы прорвался какой-то фашистский танковый полк, усиленный пехотой. Я не придал значения этому сообщению, думал, кто-нибудь быстро укоротит гитлеровцев. А оно вот как вышло. Так что действуй, Петр Васильевич.

— Есть действовать, товарищ генерал.

Из боевых порядков стрелковых частей раздались первые орудийные выстрелы. Их, понял Шутов, действительно было слишком мало, чтобы остановить танки, тем более что из леса выкатывались на поле все новые и новые фашистские цепи. До них от НП оставалось чуть больше двух километров. До батареи Дедышко и того меньше.

Петр связался с полковником, запросил координаты его батареи, установки, на которых стреляют орудия. В дивизионы нужно сообщить точные данные, времени на пристрелку нет. Но кому поручить залп? Ведь и его «катюши» все на марше. Может быть, капитану Козлову? Его боевые машины ближе всего.

— Козлов, — поднял Шутов к губам микрофон. — К бою! Запиши установки… Огонь открыть немедленно!

— Есть!

Потянулись томительные секунды, затем минуты. Пять, десять, пятнадцать. Залпа нет.

— Козлов, почему нет огня?

— Товарищ подполковник, — чуть не плача доложил капитан, — машины завязли на огневой, «мессеры» не дают поднять головы. Перепахали все поле, в исправности только семь установок.

— Кондрашов, — вызвал Шутов на связь командира 252-го дивизиона. — Где находитесь?

— На шоссе Смоленск — Витебск. Атакован фашистскими танками. Они очень близко, меньше трех километров. Стрелять по ним не могу.

У Шутова похолодело у сердца. Вот оно — Днепр, атака фашистских танков, словно с неба свалившихся, и материнское письмо, пришедшие некстати мысли о смерти. «Неужели это предчувствие?»

Но Петр тут же отогнал непрошеное сомнение. Взял себя в руки. Никто и не успел заметить его легкого замешательства.

— Где танки, Кондрашов?

— На дороге.

— Прямая наводка возможна?

— Да, но…

— Никаких «но», Сергей. Съезжайте в кювет, подкапывайте землю под передними колесами.

Подполковник Шутов прекрасно понимал, чем вызвано это «но» майора Кондрашова: «катюши» не приспособлены для стрельбы прямой наводкой — слишком высок угол наклона плоскостей с эрэсами. Но безвыходных положений не бывает. В любой ситуации нужно искать, думать, как победить. Думать, искать и действовать.

Кондрашов будет действовать, в этом он уверен. Но как быть им? Еще две-три минуты, и фашистские танки прорвутся к батарее 43-го полка, проутюжат окопы стрелков. Промедление смерти подобно. Осталась последняя надежда, на дивизион Абайдулина.

— Товарищ подполковник, вас просит капитан Абайдулин, — доложил ему радист.

Шутов не успел удивиться, почему Абайдулин на связи, хотя он еще и не вызывал его. Схватил гарнитуру. В наушниках раздался спокойный, негромкий голос командира 251-го дивизиона с мягким татарским акцентом.

— Товарищ подполковник, разрешите мне открыть огонь вместо Козлова?

— Координаты знаешь?

— Знаю, мой радист, сержант Дубиненко, записал их, когда вы диктовали установки Козлову. Я уже развернул батареи и прицелы прикинул.

Инициатива и смекалка подчиненных всегда вызывали в сердце у командира полка добрые чувства. Этому он и учил своих офицеров, ведь командир должен повторить себя в учениках. А иначе зачем ему дано право командовать и управлять? Хотелось обнять Абайдулина, поблагодарить за находчивость, но поздравления, объятия не опоздают и после боя. Шутов приказал:

— Огонь, дорогой! Огонь!

Привычно, как огромный оркестр, загрохотали, сходя с направляющих боевых машин, реактивные снаряды и, словно стая огненных птиц, пронеслись над крышей школы, полетели, брызжущие пламенем, к фашистским танкам.

Генерал Балтийский впился глазами в бинокль.

Но уже и без приборов было видно, что снаряды «катюш» накрыли две трети боевых порядков фашистов. Шутов внес небольшие поправки и снова скомандовал:

— Огонь!

Остатки гитлеровцев бросились врассыпную, едва унося ноги из огненного половодья.

— Молодец, Петр Васильевич, — восторженно крикнул командующий артиллерией. — Сколько ни смотрю на работу гвардейских минометов, не устаю восхищаться — чудо-оружие!

Шутов хотел сказать, что и он гордится своим оружием, влюблен в него, как мальчишка, но пока было не до этого. Из дивизионов Козлова и Кондрашова не поступало никаких известий. И если за Козлова не так болела душа — «мессеры» не задержатся в воздухе, горючего не хватит, то танки так просто не уйдут. А на направляющих боевых установок дивизиона только один залп. Транспортные машины движутся по другому маршруту. Они явно не успевают на подмогу.

— Кондрашов, как дела?

— Откапывать ямы под передние колеса не успеваю.

— Тогда съезжай на обочину и передком — в кювет.

— Так и сделал. Тут у меня лейтенант Илларионов из политотдела. Он предложил сделать так.

— Правильно, — похвалил Шутов. — А дальше?

— Принял решение: первую батарею оттягиваю назад, на прямую наводку, вторую — увожу подальше в сторону для второго залпа. На ней старшим — мой замполит майор Картушин.

— Одобряю, — согласился с ним подполковник. — Но не уходи с линии, держи меня на связи.

— Понял.

До дивизиона майора Кондрашова было далеко, около пятнадцати километров, но Шутов явственно, словно это происходило на его глазах, представил, как сползали с дороги в кювет на виду у изумленного врага боевые машины. Как они опускали почти вплотную к закрытой бронированными щитками кабине водителя стальные рельсы направляющих.

Фашисты, видимо, пытались разгадать маневр. В наушниках у Шутова не слышно было ни единого выстрела. Только обычный эфирный шум, потрескивание да приглушенные расстоянием команды, которые отдавал подчиненным Кондрашов.

«Хотят взять дивизион в плен, — догадался командир полка. — Обходят батарею с флангов. Сколько охотились за нашими «катюшами», а они вот, на расстоянии протянутой руки. Осталось только дотянуться».

Грохот залпа сладкой музыкой салюта ворвался в наушники командира. Он не дождался доклада Кондрашова, опередил его вопросом:

— Что там, Сергей?

— Горят, горят, черти полосатые! — радостно прокричал в трубку майор.

От сердца у Шутова отлегло. «Ну вот, землячок, а ты боялся», — устало подумал он, а в микрофон громко произнес:

— Очень хорошо. Поздравляю. Но не задерживайся на марше. Ужин ждет тебя на «чердаке».

Несмотря на то что почти все переговоры с дивизионами во время боя он провел открытым текстом, называть местоположение штаба полка подполковник не стал. Оно и так было известно Кондрашову. А об осторожности и осмотрительности забывать тоже не приходилось. Война еще далеко не кончилась.

К школе подъехал запыленный ЗИС командующего артиллерией фронта. Высокий, затянутый в портупею лейтенант — порученец генерал-полковника — соскочил с переднего сиденья машины, открыл заднюю дверцу, помогая выйти Н. М. Хлебникову.

Генерал Балтийский шагнул к нему навстречу, приложил ладонь к фуражке.

— Артиллеристы подполковника Шутова отбили контратаку фашистского танкового полка.

— Видел я их работу, — улыбнулся генерал-полковник и обнял Шутова. — Спасибо, Петро, порадовал старого командира.

Он повернулся к Балтийскому.

— Мой воспитанник, — с гордостью произнес он, указывая на подполковника. — Начинал взводным в Коломне в полку, которым я тогда командовал, и вот на какую высоту поднялся — стал Героем, командиром гвардейского минометного. Одного из лучших на фронте. А как воюет, тебе, Семен Иванович, рассказывать не приходится. Спасибо, Петро. От всего фронта спасибо.

И суровый седой генерал, крутого нрава которого побаивались даже в штабе фронта, еще раз крепко, по-отечески обнял командира.

— Теперь, Шутов, нацеливайся на Витебск. У немцев там крупная группировка, сосредоточено более пяти дивизий. Так что ждут тебя большие дела. Не удивлюсь, если после этого города полк твой станет орденоносным, Витебским… Пора, давно пора…

За ужином генерал-полковник рассказал Балтийскому и Шутову об обстановке на фронте, об общих замыслах стратегической наступательной операции в Белоруссии, которую намечается провести силами нескольких фронтов, сказал о той роли, которая отводится для совершения прорыва артиллерии, и в частности их гвардейскому минометному полку.

— Детали наступления будут прорабатываться в Генеральном штабе, а после того, как ее утвердит Государственный Комитет Обороны и Верховный Главнокомандующий, нас вызовут в Москву, поставят конкретные задачи, будем знать, куда нацелят 43-ю армию и твой, Петр Васильевич, полк, — сказал командующий. — Так что готовься, набирайся сил, готовь технику, пополняй боеприпасы.

Генерал-майор Балтийский несколько раз толкал коленкой под столом Шутова: мол, давай, самый удобный момент завести разговор с Николаем Михайловичем о доукомплектовании боевыми машинами. Когда еще представится такая возможность — поговорить наедине, по-свойски, непринужденно, почти что в домашней обстановке? Тем более что командующий остался доволен твоими действиями на поле боя и вообще знаком с тобой давно, любит тебя, считает своим учеником… Он тебе ни за что не откажет.

Но Петр делал вид, что не чувствует этих толчков, не замечает тех прозрачных намеков, которые делает ему начарт армии. Конечно, ничего предосудительного в его просьбе действительно нет. Не о себе лично хлопочет — о деле. Но тем не менее не лежала у него душа, не мог он просить исключительного внимания к своему полку, зная, что и у других командиров реактивных частей фронта положение не лучше.

Балтийский понял его нерешительность по-своему. Шанса получить вне очереди недостающую для артиллерии армии, для минометного полка технику он упустить не мог.

— В связи с предстоящими событиями вас, Николай Михайлович, и в Кремль, наверное, пригласят, — начал он издалека. — Слышал я, Верховный вас лично знает, часто звонит по телефону.

— Не знаю, как насчет Кремля, — отметил Хлебников, — а на уровне Генерального штаба задачи будут ставить, это точно. Так всегда бывает перед началом операции. И товарищ Сталин, случается, звонит. Но, конечно, строго по делу. Интересуется состоянием артиллерии, ее вкладом в решение стратегических вопросов, наличием боеприпасов, тем, как показывают себя опытные образцы оружия…

— Да-а-а, — протянул Балтийский. — Состояние боевой техники — проблема очень острая. И для нас тоже. К сожалению, орудия часто выходят из строя. И не по конструкторской или заводской вине — война. Фашистская авиация лютует. Вот у Шутова в одном из дивизионов почти половина машин разбита, в других — дела чуть получше. Ему доукомплектовать бы полк новенькими установками, боевая мощь возросла бы, пожалуй, вдвое… А фронт пока нам помочь ничем не может. Да и у него резервы не бездонны. И ГАУ не очень щедро. Может, намекнуть об этом товарищу Сталину?

Шутов сидел за столом, опустив глаза, ни жив ни мертв от смущения. Ему казалось, что уши у него горят, как два факела, а генерал-полковник Хлебников смотрит осуждающе на него одного, считая, что он подстроил весь этот разговор. Еще мгновение, и терпение командующего кончится и он, несмотря на доброе отношение к Петру, выскажет все, что думает по этому поводу.

Но Николай Михайлович словно бы и не замечал «дипломатии», что развернулась вокруг новой техники, тон его беседы даже не изменился.

— Просить, конечно, можно, друзья мои, — задумчиво проговорил он, — и, наверное, к началу операции орудий большой мощности, в том числе и «катюш», нам подбросят, но куда ее распределить, будет видно из замысла Ивана Христофоровича Баграмяна. Хотя если становиться на позицию ГАУ, то ясно, что наш фронт не единственный, кому требуется помощь и поддержка, да и полков, как у Шутова, сегодня хватает. Думаю, вам не нужно напоминать, на какие жертвы идет наш народ, чтобы армия ни в чем не нуждалась… Требовать от него чего-то еще дополнительного?! У меня, например, язык не поворачивается.

Командир полка был уже и не рад, что завязался такой разговор, досадовал на себя, что не уговорил генерала Балтийского не начинать его. И хотя Хлебников не сделал им никакого явного упрека, понятно было, что их «дипломатия» провалилась с треском.

— А где же выход? — не отступал начарт армии.

— Выход? Я вижу его пока во внутренних резервах. В работе наших ремонтных служб, снабженцев. В мобилизации коммунистов и комсомольцев на ударный труд по ремонту и подготовке техники. Несколько месяцев относительного затишья я вам могу обещать. Эпизод вроде сегодняшнего будем считать случайностью. Вот и используйте предоставившуюся возможность, что называется, на полную катушку, с пользой для дела.

Генерал-полковник встал из-за стола, поблагодарил за хлеб-соль, начал прощаться.

У Петра легче стало на душе. Мысли Николая Михайловича Хлебникова натолкнули его на свои размышления, созвучные высказанному за столом. Действительно, разве только в бою коммунист должен быть образцом для всех, использовать каждый шанс для победы? А разве в часы и дни передышек его роль сходит на нет? Так не должно быть.

Начальник политотдела полка подполковник Александров, зампотех майор Удальцов, другие коммунисты управления — все они люди толковые. Они поймут его. А может, стоит вынести разговор на полковое партийное собрание? Вернется Александров, надо будет обсудить этот вопрос.

Они вышли на крыльцо. Хлебников повернулся к сопровождавшим его офицерам. Пожал им руки.

— Так держать, Петр Васильевич, — улыбнулся он Шутову и в темноте. — Тебе, командиру, особое доверие, но и спрос, конечно, особый. Повышенный.

Он уехал.

Следом стал прощаться генерал-майор Балтийский, слегка попенял Шутову за нерешительность, но тоже в конце концов согласился, что резервы свои они до конца еще не исчерпали. На том и расстались.

— Желаю удачи, — козырнул на приветствие подполковника генерал.

Петр Васильевич поднялся к себе на чердак. Сел за убранный после ужина стол. Впечатления прошедшего дня, мысли, рожденные им, не уходили из головы. Он долго сидел, глядя на колышущееся под стеклом керосинового фонаря пламя. Потом ярче подкрутил фитилек, обмакнул перо в чернильницу и, не доставая начатого еще утром письма, вывел на чистом листе бумаги ровным, четким «артиллерийским» почерком:

«Здравствуйте, дорогие мои мама и папа. С фронтовым сердечным приветом к вам ваш любящий сын Петр…»

Партийное собрание полка состоялось в начале января 1944 года в просторной землянке, вырытой солдатами в школьном саду. С докладом выступал начальник политического отдела.

Подполковник Александров бережно положил на сколоченный из снарядных ящиков стол свою кубанку, с которой, казалось, никогда не расставался, прошел к трибуне.

— Товарищи! — рубанул он ладонью воздух. — В повестке дня нашего собрания стоит один вопрос: «Пример коммуниста. Как мы его понимаем?..»

Человек простой, порывистый и неравнодушный, комиссар и говорил так же, без затей, но взволнованно и горячо, и каждое его слово доходило до ума и сердца слушателей, будило в них отзвук, звало к поступку.

— Молодец, Абайдулин, — вспоминал Александров, — я был у него на огневой и видел, как в критической ситуации он проявил смекалку и находчивость, помог уничтожить прорвавшиеся танки. Не подкачали и встретившись лицом к лицу с фашистской броней Кондрашов, Картушин, другие коммунисты 250-го дивизиона, офицер политотдела Илларионов. Но разве только отвагой в бою славятся наши товарищи?

Сегодня нам, как воздух, необходимо горючее. Килограмм бензина можно приравнять к снаряду. И солдаты парковой батареи во главе с членом КПСС Нестеровым стали соревноваться за экономию горюче-смазочных материалов. Сберегли уже несколько бочек топлива. Это начинание нужно поддержать и огневикам.

А наши автомобилисты?! Известно, на драной покрышке или чихающем двигателе далеко не уедешь. И мы должны выразить благодарность зампотеху полка коммунисту Удальцову и его подчиненным — машины наши всегда на ходу. Их ремонт, профилактика, обеспечение запчастями — на должном уровне.

Но сказать об артиллеристах-ремонтниках, что они исчерпали свои резервы, пока, к сожалению, нельзя. Много они делают полезного, доброго. Часто обходимся мы без фронтовых заводов, но, бывает, обстановка осложнилась, требуется поломать голову, помозговать, как поставить в строй установку, искореженную взрывом, и слышишь: «Здесь без отправки в тыл не обойтись. Капитальный ремонт нужен».

Почему автомобилистам удается из двух-трех машин собрать одну целую, а артмастера перед такой задачей пасуют? Сварщики у нас есть. Слесари тоже. Токари… Не хватает иногда понимания, что надеяться не на кого. Мы вправе и обязаны делать все сами.

Александров называл фамилии тех, кто, по его мнению, недорабатывает, невзирая на боевые заслуги, критиковал тех, кто где-то подкачал. И люди не обижались на него. Взыскательность, прямота и честность не бывают несправедливыми. Доклад никого не оставил равнодушным.

Коммунисты выходили к трибуне, а часто и с места дополняли комиссара, рассказывали о самоотверженности бойцов полка, не стеснялись и бросить упрек нерадивым.

— Разве можно мириться с тем, что наводчик боевой установки сержант Караулин потерял каллима-тор? — возмущался лейтенант Брыль. — Понятно, на нас пикировали штурмовики, рвались на огневой бомбы. Но вот рядовой Подопригора не растерялся, сел за руль и вывел машину из-под бомбежки, а Караулин «забыл» в этот момент про прибор… Как теперь стрелять? Где искать запасную точку наводки?

— Мы должны упрекнуть и рядового Тополева, — поднялся с места рядовой Шишегов. — Чем, кроме халатности, можно объяснить, что он не отсоединил электроразъем на одном из эрэсов, и тот сошел с направляющей во время марша. Говорим об экономии, а тут целый снаряд бухнули без толку…

— Хорошо хоть «бухнули», а не посеяли, а то бы особист замучил, послал искать секретный снаряд на всю ночь, как прошлый раз, — шумнул кто-то в задних рядах.

Ему ответили. Реплика потянула за собой новую. В землянке стало шумно. Заговорили все разом. Ничего нельзя было понять.

Шутов толкнул плечом председателя: наводи порядок.

Майор Удальцов встал с места, постучал ладонью по столу:

— Товарищи! Давайте по порядку. Кто еще хочет выступить?

Руку вскинул инструктор политотдела по пропаганде майор Сова:

— Мы тут правильно говорили о нерадивости и халатности. Критика всегда была и будет лекарством. Хоть горьким, но полезным. Много добрых слов сказано и о доблести наших товарищей. Честь им и хвала. Но нельзя не вернуться к вопросу о наших потерях. С упреками в адрес артмастеров можно и нужно согласиться, хотя их работа не решит проблемы…

Собрание затихло, слушая выступающего, а коммунист сделал паузу, словно собирался с мыслями, посмотрел на сидящих впереди товарищей, чьи лица он узнавал и в полумраке землянки, и продолжил:

— Вот о чем мне хотелось сказать. Там, в тылу, наши отцы и матери, жены и сестры трудятся не покладая рук, чтобы обеспечить фронт всем необходимым. Мало того, на добровольные их взносы в Фонд обороны для нас строят танковые колонны, эскадрильи самолетов, бронепоезда. А почему мы отстаем?

В душе у Шутова будто запели трубы. «Молодец, Александр Иванович!» — с благодарностью подумал он о политработнике. Мысль такая теплилась в его груди уже несколько дней, с памятного разговора с генерал-полковником Н. М. Хлебниковым, но высказать ее он все как-то не решался, даже в тесном кругу с руководством полка. Не хотел, чтобы она выглядела как нажим. Не все же идеи должны исходить от командира, тем более о добровольных взносах. Спасибо Александру Сове, что он тоже об этом подумал.

— Что же вы предлагаете? — раздался вопрос выступающему.

Майор Сова поднял руку, призывая всех к тишине, и, чеканя каждое слово, произнес:

— Предлагаю собрать деньги на постройку гвардейских минометов.

На мгновение в землянке установилась полная тишина, и тут же она взорвалась громом аплодисментов. Шутов поднялся с места и шагнул к майору, крепко пожал ему руку:

— Замечательное предложение, товарищ Сова.

Расстегнул полевую сумку и вынул из нее бумажник. Положил его на стол:

— На строительство боевых машин.

Майор Удальцов еще не успел поставить на голосование предложение Александра Совы, а со скамеек к президиуму уже передавали зеленоватые трешки, синие пятерки, желтенькие десятки, сиреневые двадцатипятирублевки… Скоро весь стол был завален купюрами. Вперемежку с ними из рук в руки плыли облигации.

— В Фонд победы!

— На родную «катюшу»!

— На гвозди Гитлеру в гробовую доску!

— Смерть фашистским извергам!

— За нашу любимую Отчизну!

— Даешь «эрэсы»! Даешь, «бээмки»!

— Денег не жаль, жизни не жаль — только бы скорее до логова зверя добраться!

Горячие возгласы бойцов, будто кипучая волна озера, взволнованного весенним ветром, раскатывалась по землянке, поднимая в сердцах людей никогда не остывавшие чувства единства и сплоченности, фронтового братства, готовности сделать все, что в их силах, во имя своей социалистической отчизны, во имя победы над ненавистным врагом.

Вскоре о патриотической инициативе коммунистов узнали в дивизионах, батареях, взводах. Полк горячо откликнулся на призыв партийного собрания. За два дня гвардейцы собрали 130 тысяч рублей наличными и 200 тысяч в облигациях.

Подполковники Шутов, Александров, майоры Удальцов и Сова, избранные боевым коллективом в состав специальной делегации, отвезли деньги в финансовую службу 43-й армии, оттуда переслали их в Москву, в Фонд обороны, о чем доложили телеграммой на имя Верховного Главнокомандующего, попросив его удовлетворить просьбу гвардейцев.

Через два дня в полк пришел ответ на правительственном телеграфном бланке: «Полевая почта 02276. Командиру части товарищу Шутову, передайте личному составу части, собравшему 130 тысяч рублей наличными деньгами и 200 тысяч рублей облигациями займа на строительство гвардейских минометов, мой боевой привет и благодарность Красной Армии. Пожелание личного состава части будет исполнено. И. Сталин».

Витебск гвардейцы освобождали на новых боевых машинах. Сбылось пророчество генерал-полковника Хлебникова: за мужество и героизм, проявленные при освобождении Белоруссии и ее областного центра, 39-й гвардейский минометный полк получил почетное наименование «Витебский», он был награжден орденом Красной Звезды. В четвертый раз за годы Великой Отечественной ордена Красного Знамени был удостоен и его командир Герой Советского Союза гвардии полковник Петр Васильевич Шутов.

Ему исполнился в то лето 31 год.