Удержать высоту

НА СМОЛЕНСКОМ НАПРАВЛЕНИИ

— Если есть у нас враг, кроме фашиста, это это только грязь и бездорожье. Будь они трижды прокляты все вместе!

Майор Кондрашов зло сплюнул себе под ноги и повернулся к инструктору политотдела по комсомольской работе лейтенанту Илларионову. В хмурых, как осеннее небо, глазах командира дивизиона медленно закипало раздражение.

— Нет, ты только представь себе, — сердито воскликнул он. — Откроешь карту, а на ней, словно в насмешку, рассыпаны по всему маршруту названия, от которых при такой погоде оторопь берет. Разгружался дивизион на станции Малый Торопец. Когда спешишь, предупреждение «торопись помаленьку» совсем не в жилу. Сосредоточивались в лесу у деревни Грязодубово. И точно — грязи там было по колено. Да и дубов хватало. Шли через деревеньки Лешево, Понизовье, Месиво, а прибыть нужно в Трясино и Колышки. Я не суеверный, но этим кого хочешь озадачишь. Что огневые займем на колышках, еще куда ни шло, но в трясине?

Илларионов улыбнулся:

— Так это же не буквально.

— Знаю, что не буквально. Но очень близко к сути названия, как все на Смоленщине. Народ наш просто так имя ничему не давал. Как прилепит, так прилепит.

Майор ткнул рукой за гребень холма:

— Впереди у нас переправа через реку Касплю. Слышал, как солдаты ее окрестили?

— Слышал.

— Вот-вот. Не в бровь, а в глаз. Но мне от этого не легче. В 14.00 дивизион должен быть на том берегу, а еще до этого тащиться и тащиться… Даже на связь с командиром полка боюсь выходить. Спросит, где нахожусь, стыдно признаться — в грязи буксую…

Кондрашов оглянулся на растянувшуюся по дороге колонну, на облепленные мокрыми пятнами брызг, ошметками грязи брезентовые чехлы установок. Натужно ревя моторами, лязгая и гремя намотанными на колеса цепями, боевые машины с трудом вскарабкивались на пригорок, как бы замирали на нем, словно для передышки, чтобы набрать в грудь побольше воздуха, собраться с силами, а затем исчезали за гребнем, будто скатывались по склону вниз, к поблескивающей вдалеке среди деревьев стальной ленте реки. Одна из установок, разорвав дивизион на две неравные части, не удержалась на осклизлом подъеме, поползла в кювет и застряла там.

— Эх ты, черт возьми, — ругнулся Кондрашов. — Это как раз твой Макогон, один из тех, кому ты собираешься вручать комсомольский билет… Набрали молодежь, теперь мучайся с ними…

— А ты куда?! Ну, куда?! — закричал он, увидев, как другой «студебеккер» развернулся поперек дороги, закрыв проезд остальным, а его водитель, выскочив из кабины, начал разматывать лебедку, чтобы помочь попавшему в беду товарищу.

Майор повернул жеребца, поскакал вниз, к намечающейся пробке.

Лейтенант Илларионов, выехав на обочину, тоже послал своего коня туда, где Кондрашов, не переставая ругаться, растаскивал затор. Майор приказал водителю второго «студебеккера» не отрываться от колонны, а сам, направив машины в объезд застрявшей в кювете установки, начал организовывать ее эвакуацию. Пригнал из технического замыкания пару гусеничных тягачей с жесткими сцепками. Поднял с сидений за кабиной водителя дремлющих там орудийных номеров, которые даже не заметили, что чуть не перевернулись вместе с автомобилем. Поставил им задачу рубить ваги, ветви, подкапывать землю под колесами, чтобы помочь рядовому Макогону вывести «катюшу» на твердый грунт…

Они прибыли к реке, когда весь дивизион уже сосредоточился в небольшой рощице на ее берегу, а саперы заканчивали наводить переправу.

Кондрашов подъехал к ней поближе и чуть было не схватился за голову от досады.

Переправа представляла собой ряд утлых плоскодонных лодок, скрепленных между бортами металлическими крючьями, поверх которых были проложены истертые многими шинами и траками щербатые доски настила. «Виллис», «эмка», другие легковушки прошли бы по такому мосту запросто. Полуторки с пехотой, пожалуй, тоже. Но тяжелые «студебеккеры» с грузом ракет на направляющих не проедут ни за что. Это майор понял сразу, едва бросил взгляд на вздрагивающую на каждой волне, танцующую на воде хрупкую ленту понтонов.

— Ты что, издеваешься? — подлетел он к командиру инженерно-саперного батальона. — Да на такой мост не то что боевую установку — козу без привязи пустить нельзя.

Маленький пожилой капитан со сморщенным, как печеное яблоко, лицом и пустым рукавом, заправленным под ремень шинели, потупил усталый взгляд:

— Прости, земляк. Чем богат… Настила мы еще добавим, укрепим сваями съезд… А лодки, сам видишь, — какие есть. Больше взять их мне негде. Рожать я не умею.

Кондрашов зло чертыхнулся. Но костерить саперного капитана не стал, чувствовал — бесполезно. Лодок тот действительно не родит. Что же делать?

— Товарищ майор, вас командир полка вызывает, — услышал он голос сержанта Козловского.

Радист протягивал ему гарнитуру.

— Нахожусь в квадрате «14–17», — доложил Шутову Кондрашов. — Перед «гармошкой» (так в кодовой таблице обозначалась понтонно-мостовая переправа). Почему не вышел на «огород»? (На огневую.) «Гармошка» никуда не годится, «гопака» нашего не выдержит.

Его ответ подполковника не удовлетворил. Козловский заметил, как поскучнело лицо майора, потемнело еще больше, и на все слова командира полка он отвечал только по-уставному коротко и односложно: «Так точно», «Есть». Вернув наушники радисту, широко развел руки и с силой хлопнул себя по бокам:

— Так я и знал.

Кондрашов поднял на Илларионова обиженные глаза.

— Теперь из-за твоих новоиспеченных комсомольцев да этой развалюхи, — ткнул он пальцем в переправу, — я виноват, что не открыл огонь по фашистам с запланированных позиций, задержал наступление на Ивошино. А «батя» ни про распутицу, ни про грязь, про эту Касплю-соплю слушать ничего не хочет. Будь они неладны.

— Ладно, руганью тут не поможешь, — остановил его лейтенант. — Что-нибудь придумаем.

— Что тут придумаешь? — безнадежно махнул рукой Кондрашов и зашагал к саперам.

Через несколько минут, взвизгнув тормозами и разбросав по сторонам грязь, на берегу остановился «виллис» командира полка. Шутов вышел из машины и зашагал к переправе. К нему поспешил с рапортом командир дивизиона. Но подполковник не дал ему договорить.

— Сам все вижу.

— Значит, убедились, что переправиться невозможно, — облегченно вздохнул Кондрашов.

— А в этом-то я как раз и не убежден, — задумчиво проговорил Шутов и, помолчав, сурово добавил, пристально всматриваясь в майора. — При любых обстоятельствах приказ должен быть выполнен. Чего бы это ни стоило. Думаю, это понятно и без моих напоминаний.

Командир дивизиона взмахнул растерянно руками и тут же опустил их, сделал шаг в сторону, всем своим видом словно подчеркивая: мол, теперь вы тут самый главный. Вот и попробуйте выполните такой приказ.

А Шутов, еще раз внимательно осмотрев переправу, прошелся по ней несколько метров вперед-назад и направился к рощице, к установкам, возле которых стояли небольшими группками, покуривая самокрутку и о чем-то переговариваясь, водители боевых машин. Увидев подходящего к ним командира полка, они прекратили разговоры, подтянулись, старательно пряча в рукавах окурки, а командир отделения тяги старший сержант Шаронов, затоптав свой бычок, шагнул навстречу командиру.

— Товарищ гвардии подполковник, — вскинул он руку к шапке. Шутов молча выслушал доклад, скомандовал:

— Вольно.

Подошел поближе к водителям:

— Что курите, мужики?

— А что дают, — ответил за всех старожил дивизиона сержант Горошилов, с которым Петр познакомился еще год назад, когда принимал полк в Хорошевских казармах. Остряк и балагур, разбитной московский таксист, он никогда не терялся, разговаривая с начальством, пересыпал свои слова шутками и прибаутками, которых знал великое множество, а иногда, казалось, и сочинял на ходу. Вот и сейчас он не преминул вставить поговорку:

— Малаховский самосад русскому как раз, а немцу — вырви глаз.

Солдаты рассмеялись.

Приободренный ими, Горошилов в тон первой расщедрился на вторую.

— Рады бы и вас угостить, да вы не курите, хотите долго жить.

Подполковник тоже улыбнулся:

— Спасибо, Павел Петрович. Верно — не курю, хотя на паек и выдают мне папиросы.

Он полез в карман, вытащил оттуда коробку «Казбека», протянул солдатам. Папиросы пошли по рукам и где-то в задних рядах исчезли безвозвратно. А впереди побросали самокрутки, затянулись сладковатым после махорки табачком фабричной марки.

— Я хотел с вами вот о чем посоветоваться, — продолжил Шутов. — Переправа, каждому видно, хлипкая. Как считаете, можно через нее проскочить? Нам на тот берег позарез нужно. Атаку задерживаем. А отсюда эрэсами никак не дотянуться.

Веселый гомон утих. Даже Горошилов перестал щерить зубы.

— Смотрели мы на тот мосток, товарищ подполковник, — тяжело вздохнул он. — На своей довоенной «эмке» я бы вмиг слетал туда и обратно, как говорят, без доплаты. А на наших «крейсерах» не получится. Никак не получится.

— Это еще бабушка надвое сказала, — растолкав товарищей, вышел вперед коренастый чернобровый сержант. — Я проеду, товарищ подполковник.

Всем своим спокойным, полным внутреннего достоинства, уверенным видом, решительным взглядом умных, сметливых глаз сержант сразу же напомнил Шутову кого-то очень хорошо знакомого. Но кого?

— Вечно ты, Захарченко, поперед батьки в пекло лезешь, — съязвил Горошилов. — Перелететь через эту переправу можно, кто спорит, переехать — ни за что. Только машины потопим. И все увидят, какой ты, Вася, авантюрист.

— Нет, не авантюрист, — не отступал сержант. — Я все рассчитал.

— Мы тут заспорили, — пояснил командир отделения Шутову. — Еще до вашего приезда. Захарченко утверждает, что проскочит через переправу, а Горошилов смеется над ним. Остальные, правда, тоже сильно сомневаются, что можно проехать.

— А вы как?

— Я еще думаю, — уклончиво ответил Шаронов.

— Что тут думать?! — вскипел Захарченко. — Вы только разрешите, товарищ подполковник.

Он зашагал к переправе, приглашая последовать за собой командира и водителей, объяснил на ходу свою идею.

— Лодки свяжем дополнительными тросами — они на каждой установке имеются. Укрепим сваями съезд и выезд, самые опасные места на стремнине. Разрядим машины, а без эрэсов я проскочу по этим мосткам за милую душу. Только бы скорость набрать как следует.

Идея Шутову понравилась, но он все же засомневался, выполнима ли она. Саперы набили на лодки все доски, которые у них были, по колее получилось почти один к одному с шириною колес. Чуть вильнул рулем водитель, и купания не миновать. А это задержка уже не на час и не на два. Но и другого выхода нет. Переправа — единственная.

— Как думаешь? — повернулся подполковник к командиру дивизиона. — Справится Захарченко?

Тот неуверенно покрутил головой:

— Не знаю. Надо попробовать.

— Ну, что же, — принял решение Шутов. — Пробуйте, Захарченко.

— Есть, — расплылся радостью сержант и поспешил к однорукому капитану, показывать, где нужно забить под настилом дополнительные сваи, чтобы, упираясь в грунт, они понадежнее держали и лодки, и расстеленные на них доски моста.

На реке закипела работа. Но буквально через несколько минут чей-то пронзительный голос крикнул:

— Мины!

Шутов бросил взгляд вверх по течению и увидел: из-за поворота выплыли, покачивая усиками на серой глади воды, черные бокастые немецкие мины. Он сразу же понял: в двух километрах выше понтонного моста проходила линия обороны гитлеровцев. И те, видимо догадываясь, что русские будут организовывать на реке переправу, постарались предупредить ее, сорвать сосредоточение техники на плацдарме.

— Майор Кондрашов, — приказал он. — Займитесь минами.

Командир дивизиона стащил с плеча автомат, побежал к берегу, отдавая на ходу короткие, быстрые распоряжения.

В мертвой тишине, которая установилась над рекой при виде фашистских мин, звонко треснули автоматные очереди. Фонтанчики брызг запрыгали по воде, все ближе и ближе подбираясь к усатым бочонкам, и два мощных всплеска, один за другим, почти рядом с мостом, подбросили вверх две волны, раскачали, как качели, утлые лодки понтонов, заскрежетали их тонкими бортами, металлическими скобами.

Но мост устоял. А сержант Захарченко, разрядив с расчетом свою установку, уже подъезжал к переправе.

— Разрешите?

Он высунулся из кабины и, обращаясь к Шутову, спросил:

— Разрешите, товарищ подполковник, дать немного назад, на горку, чтобы набрать побольше скорость.

Офицеры отошли в сторону, чтобы освободить ему проезд.

«Кого же он мне напоминает?» — вгляделся в лицо сержанта командир полка, но ответа не находил.

Из-за леса на бреющем полете выскочили три «мессершмитта», пронеслись над самой переправой. Один из них, несмотря на затарахтевшие, тут же спаренные крупнокалиберные зенитные пулеметы, развернулся и свечой пошел вверх, чтобы набрать высоту, и как коршуну ринуться из-под облаков на деревянный мост, обрушить на него весь свой боезапас. Два других проскочили дальше, но, судя по нарастающему гулу моторов, тоже развернулись, начали заходить в атаку.

Первому «мессеру» вернуться не удалось. У самых туч его нагнала пулеметная очередь и, вспыхнув белопенным разрывом, он прямо на глазах у восхищенных солдат стал разваливаться, рассыпаться на куски. А наперерез оставшимся спешили краснозвездные «ястребки». Закрутилась над рекой карусель воздушного боя. Наблюдать за ним Шутову было некогда.

— Вперед, Захарченко! — махнул он рукой.

«Студебеккер» попятился назад, словно рак, взбираясь кормой на скользкий и крутой подъем дороги, а затем остановился, подрагивая и покачиваясь в стороны, сдерживаемый силой тормозов, и вдруг пулей полетел к мосту, разбрызгивая по сторонам грязную жижу.

Доски настила запрыгали за ним, как клавиши аккордеона, утопленные сильной и быстрой, виртуозной рукой. Понтоны только брякнули на стыках.

Увлеченные воздушным боем, расстреливая плывущие по реке мины, солдаты не успели заметить, что боевая установка уже на противоположном берегу, а сержант Захарченко бежал по щербатому настилу назад и все его лицо светилось спокойным достоинством уверенного в себе, в своем мастерстве человека.

«Сержант Добрыдень! Тезка — Петро Добрыдень!» — словно обожгла Шутова догадка.

Так вот кого напомнил ему сержант Захарченко! Больше трех лет прошло с тех дней, с финской войны, а смекалка, истинное ратное мастерство не забываются. Где сейчас добродушный увалень-сержант? Жив ли? Опять строит мосты, прокладывает дороги, ставит минные поля? Или погиб смертью героя, как погибли уже многие и многие замечательные люди, которых Петр успел узнать и полюбить, кто навек поселился в его сердце. Может, слышал о нем однорукий сапер-капитан? Хотя откуда, фронт велик. Саперов — тысячи. Правда, такого, как Добрыдень, нельзя не запомнить. «Спрошу у комбата об этом позже», — решил Шутов.

Сержант Захарченко уже прикладывал руку к шапке:

— Разрешите следующую установку переправить?

Рядом с ним стоял командир отделения тяги старший сержант Николай Шаронов:

— И мне разрешите, товарищ подполковник. Пройду вслед за Захарченко.

Подошел сержант Горошилов:

— Если уж кировчане проскочили, то нам, москвичам, сам бог велел.

Шутов кивнул головой:

— Разрешаю. Но только этим троим. Остальные пусть постоят, поучатся.

Воздушная карусель откружила. Фашистские стервятники так и не смогли обрушить свой смертоносный груз на переправу. Побросав бомбы где-то далеко в стороне, они, низко прижимаясь к деревьям, убрались восвояси, подгоняемые «ястребками», под разухабистое улюлюканье саперов и артиллеристов.

Вскоре на противоположном берегу уже стоял весь дивизион. Солдаты опять заряжали установки. Набрасывали на них забрызганные грязью брезентовые чехлы.

— Сержанта Захарченко, Шаронова, Горошилова представить к наградам, — сказал повеселевшему майору Кондрашову командир полка, занимая свое место рядом с водителем в открытом «виллисе». И, проехав через шатающуюся под колесами переправу, попросил Марченко подрулить поближе к боевым машинам. Остановился возле них, протянул водителям блок папирос. Свою месячную норму.

— Курите, мужики.

Через полчаса дивизион открыл огонь по запланированным участкам. Осеннее наступление 1943 года на смоленской земле продолжалось.