Удержать высоту

ОТВЛЕКАЮЩИЙ УДАР

Штаб 4-й армии, в подчинение которому был отдан 9-й отдельный гвардейский минометный дивизион, располагался в начале ноября в деревне Большой Двор, в пятидесяти километрах восточнее занятого фашистами Тихвина.

Зима выдалась ранняя, и дорога к штабу была занесена снегом. Сугробы окружали и деревянный пятистенок в центре села, рядом со стынущими на морозе вековыми соснами, разлапистыми северными елями. Казалось, что подъезжаешь не к недавнему сельсовету, а затерявшемуся в чаще бревенчатому дому хозяйственного, крепко стоящего на ногах лесника. Разве что радийные машины с поднятыми над крышей стальными стержнями антенн да закутанные в тулупы часовые с автоматами на изготовку, прохаживающиеся вдоль штакетника и стоящие у входа, недвусмысленно подчеркивали: тут не до будничных хлопот лесника, бери много выше — сюда сходятся все болевые точки очень ответственного участка фронта.

Шутов протянул порученцу командующего, высокому стройному капитану, свое предписание, снял по его знаку шинель, повесил ее в сенях на крючок и стал ждать вызова к К. А. Мерецкову. Не прошло и пяти минут, как его пригласили войти. Он шагнул в горницу:

— Товарищ генерал армии, командир 9-го отдельного гвардейского минометного дивизиона в ваше распоряжение прибыл.

За крестьянским дубовым столом, застеленным картами, сидел коренастый мужчина с пятью крупными звездами в малиновых петлицах. На кителе горела золотом Звезда Героя и алый значок депутата Верховного Совета СССР. Лицо командующего было волевым, открытым, строгим. Генерал бросил в тетрадку карандаш, протянул капитану руку:

— Проходите.

И вдруг неожиданно спросил:

— Погодите, погодите. Шутов. Знакомая фамилия. Мы с вами уже встречались?

— Так точно.

Мерецков сделал предостерегающий жест ладонью: не надо подсказывать, сейчас вспомню. И точно, мгновенно вспомнил.

— Карелия. Февраль сорокового. Деревня Сипрола. Совещание в штабе 402-го гаубичного полка. Лейтенант, который предложил бить по финским дотам прямой наводкой из 203-мм.

Петр улыбнулся:

— Так точно, товарищ генерал армии.

— Постой, Шутов. Но ведь ты — Герой Советского Союза. Я лично подписывал тебе представление. Почему же вы, товарищ капитан, позволяете себе являться для представления к командующему с грубым нарушением формы одежды?!

В голосе Мерецкова зазвучали суровые нотки.

Петр даже опешил.

— Был приказ «не сверкать наградами», товарищ генерал армии.

— Вредный приказ, — нахмурился командарм. — Я его уже отменил.

И, заметив, как Шутов тотчас полез в карман, доставая оттуда Золотую Звезду, прикрепил ее к гимнастерке, потеплел взглядом:

— Правильно, капитан. Гори звездой. Армии сегодня очень нужны люди с такими наградами. Солдат должен знать, кто ведет его в бой, какой командир. Пусть гордится им, верит в него. Нам этой уверенности как раз и не хватает, ох как не хватает!

Мерецков вышел из-за стола, обнял Шутова за плечи и как-то совсем по-домашнему подвел к столу, к карте оперативной обстановки.

— Ну, докладывай, что у тебя за оружие такое, невиданное? В чем его сила? Каковы возможности? Сколько пусков уже провели?

Командующий слушал внимательно, не перебивая, а Петр откровенно рассказал ему о том, как сформировался дивизион, как учились его солдаты и офицеры, как готовились к боевым действиям под Москвой и что пусков, к сожалению, у них пока еще не было.

— Ничего, — сказал Мерецков. — Проверите себя в бою на нашем участке фронта. Обстановка у нас сложная. Даже очень сложная.

Он помолчал и добавил, вводя командира дивизиона в курс положения на фронте и в войсках армии:

— Захватив Тихвин, немцы перерезали очень важную магистраль, по которой мы могли снабжать Ленинград боеприпасами и продовольствием. Сегодня связь с Питером только по воздуху и через Ладогу. Как понимаешь, этого крайне мало. В городе — голод, норма хлеба снизилась до 250 граммов в сутки на рабочего, на служащих и детей — до 150…

Голос командующего опять стал суровым, звенящим от ненависти к врагу.

— Фашисты стараются задушить город в тисках блокады. Они четко рассчитали: возьмут Ленинград, не устоять и Москве. Мы с тобой, капитан, этого никак не можем допустить. И не допустим. Твоя задача — наносить по врагу, по его живой силе и технике разящие, сокрушающие удары, сеять в его рядах ужас и панику… Защищая город Ленина, мы сковываем здесь крупные силы гитлеровцев, не даем повернуть их на Москву, а значит, защищаем и нашу столицу… Так и передай это своим бойцам.

Мерецков склонился над картон, взял в руки карандаш.

— Действовать будете только по моему указанию и по заданиям командующего артиллерией армии полковника Дегтярева. Свяжитесь с ним. Он поставит конкретные боевые задачи на предстоящее наступление. Где сосредоточен дивизион?

— На восточной окраине Неболчи, в лесу.

— Связь есть?

— Подана вчера вечером.

— Хорошо, — кивнул командарм и опять протянул руку. — Давай, капитан, действуй. Надеюсь на тебя. Думаю, воевать будешь не хуже, чем под Выборгом…

— Буду стараться, товарищ командующий.

Шутов отдал честь и, повернувшись кругом, вышел из штаба. Встреча с генералом армии Мерецковым оставила в его душе двойственное впечатление: радость от того, что воевать выпало под руководством такого опытного и умелого командующего, которого он знал и уважал еще с финской войны, и ощущение огромной ответственности за своих людей, за свои действия. Ничем, ни одним своим поступком, никакой ошибкой, даже маленькой, он не мог подвести командарма. И дело тут было не просто в боязни не оправдать доверия — другое волновало его: наступали самые решительные дни, переломные дни войны. И от того, как станут действовать и он, капитан Шутов, его дивизион, во многом будет зависеть оборона и Ленинграда и Москвы.

Возвратившись от командующего артиллерией полковника Г. Е. Дегтярева в дивизион, капитан Шутов собрал офицеров, рассказал об обстановке, сложившейся на фронте, о поставленных перед ними в штабе армии задачах.

В частях и дивизиях шла подготовка к решительному наступлению с целью освобождения захваченного врагом Тихвина, удару основными силами на Будогощь и Грузино, с выходом к реке Волхов и железнодорожной магистрали. А пока дивизион должен нанести отвлекающий удар по скоплениям пехоты фашистской 16-й армии, чьи войска сосредоточились несколькими полками в деревнях Нижнее и Верхнее Заозерье, глубоко вклинились в систему обороны наших стрелковых частей.

— Ваша задача, товарищ старший техник-лейтенант Долгополов, — повернулся Шутов к помощнику по технической части, — особое внимание уделить машинам. Зима суровая. Морозы под тридцать градусов. И разморозить хотя бы один двигатель — значит совершить тягчайшее воинское преступление. Моторы прогревать каждые пятнадцать минут.

— Есть.

— Вам, лейтенанты Карпенко и Млинарский, выбрать места для огневых позиций, наметить ориентиры, запасные точки наводки, привязаться к местности. А также разведать маршруты выдвижения и отхода. Помните, в лесу много прикрытых снегом, но незамерзших болот и небольших озер. Да и заносы сейчас нередки. А несколько дорог нам потребуется заранее…

Он ставил задачи офицерам и за довольно обычными и привычными словами боевых распоряжений не мог, да и не старался скрыть своего волнения. Еще бы — их первый залп по врагу из «чудо-оружия». Как много он значил для каждого!

Не прятали своего возбуждения и офицеры. Несмотря на строгую обстановку штабного совещания, на обилие указаний, которые записывали в свои блокноты, они успевали переброситься друг с другом репликами, и командир дивизиона не одергивал их, не делал замечаний, как обязательно поступил бы в ином случае. Он понимал, все это сейчас от будоражащего людей чувства лютой ненависти к врагу, стремления отплатить ему за горе и страдания.

И хотя в дивизионе почти не было бойцов, чьи близкие родственники остались на оккупированной фашистами территории, — таких старались не набирать в специальные, «секретные» части, — почти в каждой почте, приходящей в батареи, встречались письма от жен, матерей, детей, которые делились со своими мужьями, сыновьями, отцами горем, что принесла война. Уже к ноябрю сорок первого не осталось у них никого, кто бы не испытал боли потерь.

«Дорогой папочка! — зачитал на митинге старший политрук Николай Калитин письмо, пришедшее из осажденного Ленинграда наводчику боевой машины младшему сержанту Федору Гончарову. — Пишу тебе из больницы, что недалеко от нашего дома, на Песочной… Попала сюда случайно. Возвращались мы с мамой с Ситного рынка, обменяли ее пальто с заячьим воротником на десяток картофелин. А тут начали падать бомбы. Маму убило. Мне оторвало ногу. Сначала было очень больно, сейчас уже нет. В больнице хорошо. И суп каждый день. Жалко только, что нет больше с нами нашей любимой мамочки. Как вспомню об этом, думаю, пусть бы мне оторвало обе ноги, лишь бы она жила…

Дорогой папочка! Очень прошу тебя, отомсти проклятому Гитлеру за нашу родную маму, за мою ногу.

Остаюсь твоя дочь, десятилетний инвалид войны Катя Гончарова».

Кровью обливалось сердце, когда слушали эти слова. А разве легче было на душе, когда они проезжали через сожженные села, где черные, закопченные пожаром печные трубы торчали из белого, чистого снега памятниками разорения и горя, когда встречали на обочинах бредущих куда-то беженцев, замотанных в лохмотья, с холщовыми сумками-торбами за плечами, когда по нескольку недель, мучаясь безвестностью, ждали писем. Какую весть принесут они? На радость рассчитывать не приходилось.

Получил два письма и Шутов. Первое было от Тони, из города Абдулино Чкаловской области. Сообщала она, что устроилась вроде неплохо: поселились, как и на Таганке, четыре семьи в доме у пожилой казачки, чьи сыновья и муж на фронте. Живут дружно, хотя и не очень сытно, как все. Правда, работы постоянной нет. Осенью копали картошку по деревням. Сейчас, зимой, грузят вагоны, уходящие к фронту, стирают, штопают белье для формирующихся частей. Говорят, будут создавать пункт сборки снарядов, хочет устроиться туда. Хоть как, но помогать армии. Толик, когда она занята, с детьми других командирских жен. Старшие присматривают за младшими…

Второе письмо пришло из Вознесенска Починковского района Горьковской области. Писала мать — Евдокия Егоровна. О том, что в боях на Днепре, под городом Каневом, погиб его брат — Иван, сапер. Как сообщил командир, случилось это на переправе, которую он строил и защищал. Другие братья — Сергей, Михаил, Федор тоже в армии, на фронте. Сережа — политрук, Миша — старшина в артиллерии, Федя закончил краткосрочные авиационные курсы и летает штурманом на бомбардировщике. Ушел на эти курсы прямо из института. А отца из-за возраста, ему уже 58, пока не берут. Работает он в колхозе, плотничает, ухаживает за скотиной, сторожит народное добро. Весной, даст бог, не подпустят немца до их деревни, будут сеять, — он и за полевода сгодится. Больше мужиков нет, одни бабы остались да детишки маленькие, а старики все постарше отца лет на десять. Какие из них работники! Силенки не те… Одна надежда — вернутся когда-нибудь с победой сыны… «Так что ты, Петя, — просила мать, — береги себя…»

Капитан сложил листки, спрятал их в полевую сумку. Тяжко вздохнул. А боль, поселившаяся в сердце, не проходила.

«Вот и забрала война одного из пяти братьев Шутовых. Кто следующий на очереди?»

Каким замечательным парнем был их Ванюшка! Самый младший и самый, наверное, способный среди братьев. Веселый, белозубый, на гитаре играл. Своими руками собрал детекторный приемник, и они, передавая друг другу черные коробочки наушников, с волнением в груди впервые услышали сквозь шорох эфира голос Москвы.

Ваня по примеру Петра поступил в военное училище. Только выбрал инженерное. Мечтал стать строителем, возводить мосты.

— Они, как и дороги, соединяют людей и города, — говорил он.

И вот теперь нет уже больше Ванюшки. Неосуществленной осталась его мечта. Как же так?! В это не хотелось верить. Но если так случилось, то пусть первый залп их «катюш» по врагу станет и огненным салютом в память Ивана, в память жены младшего сержанта Гончарова, в память тысяч погибших.

Командующий артиллерией армии полковник Дегтярев прислал им для пристрелки 76-мм. С ее расчетом в дивизион прибыл и начальник полковой артиллерии. Старший лейтенант представился командиру, и Петр с удивлением узнал в нем своего сокурсника по школе ВЦИК Егора Пантелуса.

Они обнялись, забросали друг друга вопросами. Но времени было мало. На общие воспоминания его не оставалось.

— Что от меня требуется? — сразу перешел к делу Егор.

Шутов развернул планшетку с картой.

— Вот села Нижнее и Верхнее Заозерье, Зеленцы, Лезно. Нужно пристреляться по одному из них, да так, чтобы враг не догадался об этом. Нельзя его спугнуть раньше срока. Пусть думает, что выстрелы случайные. А нам без репера никак нельзя.

— Понял тебя.

…Вечерело. Ломая хрусткий наст, на огневую позицию потянулись боевые машины батареи старшего лейтенанта Млинарского. За ними минут через пятнадцать — двадцать, убедившись, что за ружейно-пулеметной перестрелкой, редкими уханьями снарядов полковой артиллерии с той и с другой стороны фашисты не подозревают готовящегося артналета, вышли на лесную поляну, заранее устланную бревенчатыми щитами для большей устойчивости, отмеченную на координатной сетке карты, установки старшего лейтенанта Карпенко. Изготовились к пуску.

Свой КП капитан Шутов расположил чуть в стороне от огневых, но так, чтобы из-за припорошенных снегом красноствольных красавиц сосен видны были очертания поднятых по диагонали стволов его батарей. Тишина стояла такая, что Петр даже расслышал в наушниках присевшего на снарядный ящик радиотелефониста хриплый голос Пантелуса.

— Репер 7… Влево 2-54…

Командир дивизиона взял в руки микрофон и, стараясь быть как можно спокойнее, негромко скомандовал:

— Первая… Вторая… Цель 43, 47… Прицел… Доворот… Уровень… Залпом… Огонь!

Треснула и раскололась грохотом рыжего пламени чернота ноябрьской ночи. Из клубков белого дыма, окутавшего боевые машины, красные стволы сосен, их седые от заиндевелого на морозе снега колючие кроны, вырвались ослепительные молнии и, догоняя друг друга, помчались в небо, заполнив все вокруг свистящими, подвывающими звуками бури. Это стартовали с направляющих брызжущие фосфорическим пламенем снаряды. Будто действительно одновременно загудели сотни огромных флейт двух разделенных между собой лесной дорогой стальных оркестров.

288 снарядов обрушились разом на скопление фашистских войск. И хотя никому из гвардейцев не довелось увидеть результаты своей боевой работы, у них на душе было ощущение праздника. Дивизион открыл личный боевой счет.

Машины взревели двигателями и, круто развернувшись на пятачке лесной поляны, спешно, пока не очухались гитлеровцы, не засекли их позицию, не открыли по ней огонь тяжелой артиллерии, не нанесли бомбовый удар, начали уходить с огневых.

А Шутов не торопился. Он достал блокнот, раскрыл его и, подсвечивая себе фонариком, размашисто написал: «19 ноября 1941 года 9-й отдельный гвардейский минометный дивизион совершил первый огневой налет на живую силу и технику войск 16-й фашистской армии в районе населенных пунктов Нижнее и Верхнее Заозерье, Зеленцы, Лезно…»

Он не знал, да и не мог знать, что ровно через год в этот же день с сокрушающих залпов советской артиллерии начнется вошедшее в историю Великой Отечественной контрнаступление войск Юго-Западного, Донского, Сталинградского, левого крыла Воронежского фронтов на великой русской реке Волге, у стен Сталинграда. Оно приведет к окружению 300-тысячной армии фельдмаршала Паулюса, к коренному перелому во второй мировой войне, решающему повороту к разгрому фашистского агрессора, освобождению отчизны, стран Европы и Азии от гитлеровской заразы. А день этот станет всенародным праздником — Днем ракетных войск и артиллерии. Тех войск, которым он посвятит всю свою жизнь.

Одно он знал совершенно точно: сколько бы потом ни сделал боевых пусков, в каких бы операциях ни участвовал, — не вызов к военинженеру 1-го ранга В. Аборенкову и не вручение ему круглой гербовой печати ознаменовали собой рождение дивизиона, а именно этот день боевого крещения. День мщения врагу, салюта в память погибших. Он положит начало отсчету их боевой славы и традиций. Традиций гвардейских минометов.

9 декабря 1941 года войска 4-й армии под командованием генерала армии К. А. Мерецкова участвовали в освобождении от захватчиков Тихвина. План гитлеровского командования полностью изолировать Ленинград и задушить его в тисках блокады был сорван. Удары советских войск на тихвинском направлении сковали силы немецко-фашистской группы армий «Север» как раз в тот момент, когда под Москвой Советская Армия перешла в решительное наступление. Упорные боевые действия советских танкистов, артиллеристов, пехотинцев не позволили фашистам перебросить из состава группы армий «Север» ни одной дивизии, ни одного полка под Москву, на укрепление своих частей.

Коммунистическая партия и Советское правительство высоко оценили подвиги Красной Армии под Тихвином. Указом Президиума Верховного Совета СССР 9-й отдельный гвардейский минометный дивизион был награжден орденом Красного Знамени. Такой же награды был удостоен и его командир капитан Петр Шутов.

…Гвардейцы возвращались из деревни Ларионов Остров, на центральной площади которой генерал армии К. Мерецков вручил им высокую награду Родины, остановились за околицей, чтобы дивизионные художники младший сержант Ф. Бугров, рядовые С. Шалаев и Н. Козулин нарисовали с помощью заранее вырезанных из картона трафаретов на дверце каждой установки орден Красного Знамени. В район дислокации хотелось вернуться торжественно.

Шутов объявил привал. Кто-то протирал ветошью, смоченной в спирте, дверцы ЗИСов, чтобы лучше ложилась краска, не скатывалась на морозе с металла. Кто-то размешивал на дощечке олифу, белила, кармин, золотистую охру. Другие готовили кисти, тампоны. Остальные перекуривали, смеялись, шутили, весело советуя художникам не занимать одним рисунком слишком много места, оно пригодится и для других наград.

Из-за поворота дороги, медленно переваливаясь на ухабах и рытвинах вышли потрепанные, побитые полуторки с фанерными кабинами без стекол.

— Стой! — бросился Петр к головной машине. — Остановись! Откуда едете?

Немолодая женщина в латаном ватнике молча нажала на тормоза.

— Не видно, что ли?! Блокадные, из Ленинграда.

В кузовах закутанные в солдатские одеяла, в пестрых, рваных платках, отцовских и материнских пальто, фуфайках, тесно прижавшись друг к дружке, согнувшись от холода, сидели на лавках дети — изможденные, с черными кругами под глазами, с желтой, пергаментной, как у покойников, тоненькой, просвечивающейся кожей на лицах.

Шутов выхватил из кабины своего ЗИСа вещмешок, забрался в кузов полуторки и стал раздавать ребятишкам хлеб, сало, сахар, тушенку — все, что было припасено в его багаже. К машинам устремился весь дивизион.

Дети брали из рук солдат еду, прятали ее в карманы, за пазуху. Но никто из них не стал тут же есть хлеб или сахар, хотя по глазам было видно, что такого обилия еды они давно уже не знали. То ли не хватало сил, то ли уже привыкли, как взрослые, думать о завтрашнем дне, рассчитывать пищу надолго. Только тихо шептали:

— Спасибо. Спасибо.

И благодарно кивали бойцам. По лицу у них текли слезы.

Не удержались от слез и многие воины. Не раз смотревшие в глаза смерти, хоронившие товарищей, побывавшие в таких переделках, что иному и за всю жизнь не приснится, они не могли спокойно глядеть на страдания этих маленьких сирот.

Младший сержант Гончаров упал на колени перед какой-то девчушкой и громко причитал, уткнувшись головой в одеяло, прикрывшее ее ноги.

— Родненькая… Родненькая моя…

Рыдания сотрясали его широкие плечи.

Нет. Эта девочка не была его дочкой. Только очень походила на его Катю.

После той встречи на дороге никакие успешные бои не могли утолить жажды гвардейцев мстить ненавистному, заклятому врагу.

…В начале марта Шутова вызвал к себе командующий Волховским фронтом. Им стал теперь генерал армии К. А. Мерецков. В его приемной Петр увидел того же самого капитана Бороду, с которым познакомился полгода назад в деревне Большой Двор, в штабе 4-й армии.

«Кирилл Афанасьевич своих привязанностей не меняет», — с улыбкой подумал командир дивизиона. Но тут же поймал себя на мысли, что капитан нравится и ему. Спокойствием, деловитостью и аккуратностью, полным отсутствием суеты и высокомерия по отношению к войсковым офицерам, которое иногда так свойственно некоторым штабистам.

— Раздевайтесь, — как и в первый раз, вежливо и уважительно предложил ему капитан Борода. — Командующий разговаривает по телефону со Ставкой. Закончит, я приглашу вас.

Ждать не пришлось. Через минуту-другую Шутов уже стоял перед генералом армии.

Мерецков окинул довольным взглядом ордена на груди у капитана. Приветливо пожал ему руку.

— Сражался ты, Шутов, хорошо. Как и подобает Герою. Молодец. Дивизион твой наделал много шороху во вражеских тылах. Спасибо.

Командующий помолчал, прошелся по комнате взад-вперед и продолжил:

— Не хочется отпускать такого командира, но и задерживать тебя тоже не имею права. Пришла телеграмма. Вот, читай…

Он протянул Петру листок.

«…Предлагаю отправить в распоряжение командующего минометными частями Ставки Верховного Главного Командования капитана Шутова Петра Васильевича с командой старшего и среднего комсостава в количестве 6 человек…»

Петр поднял глаза на Мерецкова.

— Я не просил отзывать меня с фронта.

— Знаю, — кивнул командующий. — Но у нас обстановка пока стабилизировалась. Главную задачу свою мы выполнили, отстояли дорогу на Ленинград. А где-то, видимо, очень нужны гвардейские минометы и такие опытные командиры, как ты. Может, появилась возможность создавать не только дивизионы «катюш», но уже и полки. У тебя получается. Мы рекомендовали тебя на эту должность. Не подведи карельцев и Волховский фронт. Буду рад, если вновь доведется встретиться.

— Спасибо, товарищ генерал армии. Не подведу.

— Ну, тогда, как говорят, ни пуха…

Петр замялся. А Мерецков, заметив его нерешительность, весело расхохотался.

— Боишься командующего, как водится, к черту послать? В бою ты не робеешь. Но если неудобно, то шепотом. Про себя. Да за дверью.

И он крепко пожал капитану Шутову на прощание руку.