Удержать высоту

ПРОРЫВ

…Ночь с 10-го на 11 февраля выдалась, как по заказу, морозной и темной. На небе, подернутом тонкой белесой пленкой тумана, ни звездочки. Даже луна, обычно по-зимнему яркая, светлая в эту студеную погоду, и то не показывалась из-за деревьев, спрятавшись, видимо, от сорокаградусной стужи в одном из прохладных и уютных уголков обжитого ею небосклона.

Непроницаемая чернота ночи была на руку артиллеристам, подтягивающим тяжелые 203-мм гаубицы поближе к переднему краю, на расстояние прямого выстрела. Огневые позиции, ориентиры они наметили заранее, поэтому найти дорогу в темноте не представляло труда. Тем более что саперы под руководством сержанта Петра Добрыдень прокатали, утрамбовали ее накануне толстыми сосновыми бревнами с прибитыми на торцах цепями. Смекалка командира отделения опять пришлась кстати. Трактора, многотонные орудия не вязли и не буксовали в глубоком и рыхлом, укрытом деревьями снегу. Да и площадки под гаубицы были тоже утоптаны, обнесены колючей проволокой.

— Ни один диверсантский комар не проскочит, — с гордостью доложил Шутову, вынырнув из темноты, сержант Добрыдень.

Петр поздоровался с командиром отделения саперов, как с добрым знакомым. Сердечно обнял его.

Комаров, конечно, в такую стужу опасаться не приходилось. А вот с диверсантами ухо держать востро нелишне. Встречался лейтенант с ними не раз. И не только у заграждений дота № 006. Целое отделение вражеских лыжников они обезвредили в боевых порядках 8-й батареи, когда Петр заменил погибшего лейтенанта Булавского. У старшего — финского офицера, прекрасно говорившего по-русски, оказались в сумке правила стрельбы из 203-мм гаубицы, на карте — координаты советских штабов, складов со снарядами. Со своей территории финны не могли до них достать, вот и решили обстрелять с наших огневых.

Недосмотри чуть-чуть, потеряй на мгновение бдительность, предосторожность — и беды не оберешься.

— Спасибо тебе за заботу, тезка, — Петр крепко пожал руку сержанту. — Твоя помощь нам очень пригодилась.

Перед ночным маршем Шутов приказал командиру 7-й батареи лейтенанту Василию Музыкину, выделенному вместе с ним на прямую наводку, распорядиться, чтобы двигатели тракторов красноармейцы обмотали ватниками, шинелями. И хотя слабое урчание натужно гудящих моторов все же пробивалось через вату и сукно, его можно было услышать в сотне-другой метров от батарей, как и скрипучий шорох медленно ползущих через лес тяжелых орудийных поездов, небольшой этот шум не демаскировал их, не разносился очень далеко, — и до подготовленных заранее огневых позиций они добрались беспрепятственно. К тому же на флангах стрелковых полков, да и по всему фронту опутанных колючей проволокой окопов, отвлекая от них внимание противника, то и дело гремели выстрелы, булькали, как закипающий самовар, минометы, лязгали сухим металлическим треском пулеметные очереди. Вспыхивали и гасли, прорезая на несколько минут шелестом распоротого полотна небесный свод, яркие, как вспышка молнии, осветительные ракеты.

Перестрелка, такая обыденная, привычная за последние зимние месяцы, не прерывалась даже по ночам. Она была на руку артиллеристам, замыслу Шутова.

— К бою! — скомандовал он.

И пока бойцы переводили гаубицы из походного положения в боевое, накатывали вперед со станин в орудийное ложе ствол, закрепляли его, монтировали кокор — корытообразный лоток для подачи к казеннику снарядов, устанавливали орудие на домкраты, быстро поднялся на высоту 65,5, у правого ската которой, на опушке леса, среди можжевеловых кустов, расположились огневые 7-й и 8-й батарей.

Лейтенант Николаев и красноармеец Булыгин встретили его у занесенных снегом дверей полуосыпавшегося НП с нескрываемой радостью.

— Начинается?!

В глазах командира взвода разведки застыл не то вопрос, не то ответ.

— Начинается, — подтвердил его догадку Петр. — Время «Ч» — 10.00. Но до этого мы должны разрушить доты № 006 и № 0011. До основания. Чтобы ни один выстрел, ни орудийный, ни пулеметный, из них не раздался.

— Понятно, — кивнул Николаев.

— Как там? — повернул Шутов голову в сторону амбразуры.

— Видимо, почувствовали свой конец, — нахмурился Юрий. — Бьют по высоте почем зря — снарядов не жалеют.

— Вижу, — оглянулся Петр на покосившиеся стены наблюдательного пункта, провел рукой по просевшим накатам. — Ничего, потерпи, недолго осталось. Давай лучше согласуем наши действия перед началом и во время артподготовки.

Он сделал паузу, а потом добавил, стараясь придать своим словам максимум убедительности.

— Нам нужны, Юра, осветительные снаряды для обеспечения стрельбы по амбразурам дотов прямой наводкой. С пяти утра освещать местность над узлом сопротивления непрерывно. — И перешел на официальный тон: — За это вы отвечаете с Булыгиным персонально.

— Есть, — ответил Николаев.

Офицеры склонились над таблицами стрельбы. Рядом стоял Булыгин, подсвечивая им маленьким фонариком. Шутов разъяснял разведчикам порядок работы в ходе подавления «миллионников», а то напряжение, которое овладело им на совещании в штабе полка, когда утвердили его предложение о прямой наводке, не проходило. Наоборот. Сейчас, после того как он привел на огневую, в зону самого плотного огня вражеских орудий и пулеметов, гаубицы дивизиона, когда даже через темноту зимней ночи, за деревьями и полотняными шатрами палаток, двигаясь по тылам армии к передовой, видел сконцентрированные, изготовившиеся для удара легкие крутолобые танки с тонкими стволами пушек, когда уступал дорогу спешащим на свои позиции конным упряжкам с полевыми орудиями сопровождения пехоты, когда проходил сквозь районы сосредоточения свежих стрелковых частей, где тысячи красноармейцев с лыжами и волокушами с пулеметами готовились к предстоящему бою, чистили оружие, набивали патронами магазины винтовок, — чувство ответственности за свое решение еще больше охватило его.

Нет, он не боялся вражеских снарядов и пуль. Не страшился смерти — даже не думал об этом, хотя и не считал себя вечным. Другое терзало душу — невозможность не выполнить задачу, которую взвалил он по своей воле себе на плечи. Можно быть раненым, даже убитым, стать на всю жизнь калекой, но только после того, как он разобьет, расколет, разнесет вдребезги эти проклятые доты, эти «миллионники», «ядовитые черепахи», угрожающие смертью, уничтожением его товарищам. Бойцам, что приготовились в эту ночь к броску.

Все предвидеть, предусмотреть, продумать и прикинуть варианты, даже немыслимые, — его командирская забота, его первейшая обязанность. А иначе — грош ему цена. Как артиллеристу. Как офицеру. Как человеку.

— Еще одна задача стоит перед вами, — сказал Шутов командиру взвода разведки. — Подавлять орудия и минометы, которые должны открыть огонь по нашим гаубицам.

— Данные по плановым участкам переданы на поддерживающие нас батареи, — доложил Николаев.

— Хорошо.

Петр помолчал, словно собирался с мыслями, проверяя, все ли успел сказать, уточнил:

— Телефонную связь дублируем по радио?

— Так точно.

— Ну, что же, — улыбнулся начальник штаба. — Осталось последнее — сверим часы.

У выхода из землянки он еще раз обернулся к Николаеву, добавил, словно ставя точку в разговоре:

— В 5.00 жду первый выстрел. Помнишь, Юра, как поется: «Это есть наш последний и решительный бой…»? Последний и решительный, — повторил Петр. — Ну, ни пуха…

— К черту! — рассмеялся Николаев.

Они обнялись, и Шутов стремительно покинул НП, поспешил к батареям. Ночь перед штурмом тянулась бесконечно долго.

…Осветительный возник словно бы из ничего. Вдруг в морозной тишине ночи, прерываемой время от времени хлопками случайных выстрелов и треском дежурных пулеметов, над застеленной снежной равниной и холмами дотов, горбиками броневых щитов, частоколом гранитных надолб и стальных кольев с накрученной на них колючей проволокой будто бы повисла крохотная двухсотваттная лампочка, окруженная поблескивающим нимбом бледно-голубого света, вырвав из темноты сосны на крыше 006-го, мертвенно-серую окраску бетонного колпака, темные щели бойниц, похожие сейчас на синяки под глазами. Они были так хорошо видны, словно нарисованы на макете.

Петр машинально взглянул на циферблат часов. Но и без того было ясно — наступила долгожданная минута. Пять часов. Наконец-то!

Гаубицы, заряженные стопятидесятикилограммовыми бронебойными снарядами, хмуро глазели жерлами стволов в сторону врага. Казалось, их массивные, громоздкие обводы тоже сейчас были устремлены вперед, в атаку. И будто торопили: скорее. Скорее же! Наводчики прильнули к панорамам.

Темнота еще не успела поглотить догорающий свет, а лейтенант Шутов уже скомандовал срывающимся от волнения громким шепотом:

— Цель 006… Прицел 8… Уровень 30–00… Правее 2-50… Один снаряд… Огонь!

Взлетели флажки в руках у сержантов. Оглушительный грохот расколол тишину, обдав артиллеристов горячей волной сгоревшего пороха, и четыре орудия, будто связанные единой нитью, качнулись взад-вперед, выбросив из своего стального чрева разящие молнии могучих снарядов. Два из них, выпущенные гаубицами 8-й батареи, вонзились в снег прямо под основание дота № 006. (Пристрелкой и подавлением 0011-го руководил командир 7-й батареи лейтенант Музыкин.)

Дот вздрогнул, будто многоэтажный дом, ошарашенный внезапным землетрясением, качнулись на нем сосны. Шутов представил на мгновение, что испытывает сейчас гарнизон «миллионника», но сочувствовать ему не приходилось. Нужно было торопиться, пока враг не пришел в себя.

— Уровень больше 0-02… Левее 0-04… — крикнул он, глотая распахнутым ртом студеный воздух, разрывая запекшиеся на морозе губы. — Зарядить!

Два бойца от ближайшего к нему орудия бросились к снарядным ящикам. Третий развернул балку крана, установленного на станинах, и, быстро вращая маховик лебедки, бережно потянул тяжелую болванку снаряда к кокору. Зазвенели досыльники, отправляя его в темный зев казенника. Вслед полетели картузы с порохом. Ударная трубка.

Орудийные номера действовали легко, ловко, споро, как на тренировках, не обращая внимания ни на мороз, ни на темноту.

— Пятое — готово!

— Шестое — готово! — доложили сержанты.

Опять повис над снежной равниной осветительный. И вновь, перекрывая грохот орудий, Шутов скомандовал:

— Огонь!

Первый снаряд смел деревья на верхушке дота. Второй вонзился в бетон совсем рядом с центральной амбразурой, вырвав из него серую бетонную глыбу, которая с шумом покатилась вниз. Бойница тотчас распахнулась, словно упал сорванный сотрясением и взрывной волной бронированный защитный лист, и в черном провале амбразуры показался короткий ствол орудия. Он плавно переместился в угол и вдруг полыхнул ослепительной красной вспышкой.

В ту же секунду метрах в двадцати от Шутова колыхнулась, поднимаясь на дыбы, земля, и черно-белый фонтан мерзлой глины, камней, обломков расщепленных стволов ограждения и проволоки, осколков металла рубанул по краю огневой, словно вихрем смел бойцов в снег, под защиту орудия.

Петр не заметил, как очутился на земле, инстинктивно прикрыв от осколков голову, но тут же вскочил на ноги, поднес к глазам бинокль.

— Шестому… Уровень меньше 0-03…

— Пятому… Правее 0-01… Один снаряд зарядить!

К снарядному ящику бросился командир шестого орудия. Помочь ему было некому. Вдруг из темноты возникла коренастая фигура командира отделения саперов сержанта Добрыдень с несколькими своими подчиненными. Шутов даже не успел удивиться этому.

— Двое на подноску снарядов… А ты, тезка, к кокору… — прохрипел он, словно с Петром Добрыдень все было обусловлено заранее.

— Есть, — весело, как показалось лейтенанту, ответил ему сержант и встал у балки крана.

Тяжелый снаряд закачался на тросах и медленно поплыл к казеннику.

А на огневых заплясали разрывы мин. Финны начали методичный обстрел со всех точек узла сопротивления. Рваные ошметки стали засвистели в воздухе, зазвенели, забарабанили по ящикам со снарядами. В их несмолкаемую какофонию вплелась гулкая дробь пулеметных очередей.

«Не медли, Николаев, не медли», — пронеслось в голове у Петра, словно командир взвода разведки мог сразу управлять огнем и орудий, освещающих им доты, и батарей, что отводились на подавление плановых целей врага, который открыл огонь по их гаубицам. Но главным для них сейчас было — свет над 006 и 0011. Только там. О защите позаботятся другие.

Шутов подбежал к радиотелефонисту:

— Передайте на НП: осветительные каждые 15 секунд. Высота разрыва — триста метров. Беглым!

И опять поднес к глазам бинокль.

— Пятое, — крикнул он. — Доложить установки!

От пятого не ответили. Его наводчик лежал, распластавшись на гусеницах, свесив к земле почерневшие безжизненные руки. К панораме бросился командир орудия.

Петр поднял к глазам бинокль. Для него перестало существовать все: грохот разрывов на огневой, свист пуль и выматывающий душу вой осколков, каждый из которых мог попасть в него, и выстуживающий горло мороз. Исчезло время. Еще мгновение назад оно колючими пульсирующими толчками стучало в висках, гнало кровь, рвало из груди сердца, торопило его: скорее, еще скорее. А сейчас оно пропало. Будто остановилось.

Казалось, он ничего сейчас не видит и не слышит. Только орудия, которые горячей, распаренной грудью, раскаленной выстрелами, тяжело дышали рядом с его наблюдательным пунктом. Каждой клеточкой своего тела, каждым нервом он ощущал их, слился с ними. Они стали продолжением его мыслей, глаз, рук.

Вспыхнула, повисла над дотом сияющая лампочка осветительного парашюта, и, пока не ослаб ее накал, Петр затаил дыхание, прижал к глазам бинокль, словно он сейчас сам встал у панорамы, мягко повел ее перекрестье на деление вверх, выгнал на середину уровень.

— Огонь, — глухо скомандовал Петр.

Его словно подбросило на бруствере НП, Шутов упал на мерзлую землю, со всей силы ударился лицом о бинокль. Закрутились перед глазами черные круги. Но даже через этот полумрак лейтенант увидел, как выпущенный гаубицей снаряд с грохотом влетел в темное нутро дота № 006 и разорвался там, сорвав с бетонного основания, как шляпку с гриба, тяжелую гранитную крышу. Поднял ее на несколько метров в воздух и, протащив в клубящем облаке взрыва, несколько раз перевернул, швырнул со скрежетом в сторону, опустив многотонную громадину на бронированный козырек пулеметного гнезда.

Прямо туда же, в распахнутые стены монолитного «миллионника», ломая двухметровый бетон, выворачивая с корнем его арматуру, круша броню орудий, плюхнулся полуторацентнеровый снаряд еще одной гаубицы. Дот № 006, надежда и опора центрального участка «неприступной» линии Маннергейма, перестал существовать.

Лейтенант Шутов приказал повернуть стволы ору-дни в сторону 0011-го. Но помощь его уже не понадобилась. Артиллеристы 7-й батареи добивали «ядовитую черепаху».

…В прорыв, сбросив с себя еловые шубы маскировок, ринулись краснозвездные танки. Они мчались по снежной равнине легко и красиво, подпрыгивая на небольших валунах, отбрасывая далеко в сторону с гусениц и катков белые буруны разметенных сугробов, словно стремительные катера летели по бурному морю наперекор бурлящей пеной упрямой волне. За ними с ликующим «ура!» с винтовками и пулеметами в руках, забросив за спину палки и вещмешки, спешили лыжники в белых маскхалатах, прихваченных у пояса ремнями с подсумками гранат и патронов…

От бывшей линии Маннергейма не раздавалось ни одного выстрела.

Лейтенант Петр Шутов сидел на разбитом снарядом ящике, привалившись спиной к гусеницам остывающей гаубицы. Рядом с ним опустился на снег сержант Добрыдень.

К ним подошел Музыкин, протянул Шутову пачку «пушек», предложил:

— Закуривайте, Петр Васильевич.

— Не курю.

— Я теперь тоже, — вздохнул Василий, и зубы его озорно блеснули на закопченном, потемневшем от гари и пота лице. — Командир полка запретил. Но сегодня, я думаю, можно по одной. Заслужили…

Петр протянул руку к пачке. Но никак не мог вытянуть папиросу. Пальцы дрожали, не слушались его. Он отвел ладонь.

— Не буду. Зачем изменять привычке?

Музыкин покрутил пачку в руках, потом размахнулся и швырнул ее под можжевеловый куст.

— Действительно, не будем изменять себе. Дал слово Ниловскому, что не буду курить, и не буду. Так, Петр Васильевич?

— Так, дорогой товарищ Вася, — улыбнулся Шутов.

…Они еще не знали, что буквально через неделю на стол командующего 7-й отдельной армией Северо-Западного фронта командарма 2-го ранга К. А. Мерецкова лягут документы на присвоение звания Героя Советского Союза. Кирилл Афанасьевич возьмет первую бумагу и прочтет:

«Наградной лист на начальника штаба 3-го артиллерийского дивизиона 402-го отдельного тяжелого гаубичного полка Московской Пролетарской стрелковой дивизии лейтенанта Шутова Петра Васильевича».

— Шутов, Шутов… — начнет перебирать в памяти командарм. — Где я уже слышал эту фамилию?

Перед его глазами всплывет полутемный бревенчатый дом на окраине села Сипрола, штаб артиллерийского полка, совещание офицеров дивизии перед прорывом линии Маннергейма, схема узла сопротивления на его центральном участке. Вспомнит он и вопрос, который задал стоящему у стены молодому лейтенанту: «Как будешь бить доты, артиллерист?» — И офицер, глядя ему прямо в глаза, упрямо ответит: «Прямой наводкой, товарищ командующий!»

— Так вот кто ты, лейтенант Шутов! — мягко улыбнулся Мерецков и размашисто написал на листе представления: «Лейтенанта Шутова знаю лично. Один из самых храбрых командиров. Достоин присвоения звания Героя Советского Союза…»

В эти минуты он, конечно, не мог предположить, что еще не раз встретится с этим отважным артиллеристом — Петром Васильевичем Шутовым. Но уже на другой войне. Самой тяжелой в истории нашего отечества и самой героической. На Великой Отечественной.