Удержать высоту

СЕКРЕТНОЕ ОРУЖИЕ

Командир 773-го артиллерийского полка 245-й стрелковой дивизии говорил кратко. Ровным, спокойным голосом:

— Всех оставшихся от полка людей доставите в Подмосковье, на станцию Алабино. Доложите о своем прибытии представителю Главного артиллерийского управления. Орудия останутся здесь, снарядов для них все равно нет.

— Как же так? — поразился Петр. — Фашистские танки прут, как оголтелые, а мы вместо того, чтобы раздобыть снаряды и сражаться, опытных, побывавших в боях специалистов отправляем в тыл. Кто же будет останавливать врага?!

Голос майора не изменился. Разве что стал чуточку резче, суровее. Непреклоннее.

— Приказы, товарищ старший лейтенант, не обсуждают, их выполняют. Будете в ГАУ, там и зададите свой вопрос. А сейчас: кру-у-гом! Формируйте команду…

Шутов вспомнил этот разговор, поднимаясь по крутой лестнице бывших торговых рядов, выходящих стенами на Красную площадь к Покровскому собору. В здании бывших торговых рядов располагалось Главное артиллерийское управление. А два часа назад в Алабине он представился офицеру ГАУ, знакомому еще по довоенной Коломне, полковнику Толмачеву.

— Рад тебя видеть, Петро, здоровым и невредимым, — приветливо обнял его полковник. — Много привез с собой людей?

— Шестьдесят человек. Самых нужных сегодня под Старой Руссой.

Улыбка исчезла с лица офицера.

— Понимаю. Но таково распоряжение Генерального штаба, подписанное самим Верховным. Они, наверное, лучше нас с тобой знают, кто где нужнее. А потом…

Полковник многозначительно поднял палец вверх:

— Оттуда, думаю, видно не только Старую Руссу, как тебе, но и Ленинград, Москву, Киев, Харьков… Там кумекают не об одном сегодняшнем дне. Война, по всему чувствуется, затянется не на год и не на два. Так что, не обессудь, что вырвали тебя из боя. Без дела не останешься.

Он опять приветливо улыбнулся:

— Впрочем, говорить об этом пока рано. Лучше, Петро, расскажи, как воевал? Как настроение людей? Что из себя представляют твои бойцы? В каких переделках им выпало побывать?

В комнату вошел полковой комиссар Губарь, тоже знакомый Шутову по Коломне. Пожал руку. Стал внимательно слушать. И Петр, не скрывая ничего, рассказал о том, какие трудности выпали на их долю, о нехватке снарядов и мужестве артиллеристов, их готовности сражаться до конца — умереть, но не пропустить врага. Не умолчал и о залпах так поразившего их неизвестного оружия, которое солдаты тут же окрестили «адской машиной».

Комиссар переглянулся с полковником.

— А вы хотели бы командовать такой «адской машиной?»

Шутов не успел ответить.

— Сегодня с тобой будет беседовать в ГАУ военинженер 1-го ранга Аборенков, — добавил полковник. — Наверное, предложит новую должность. Какую, сказать не имею права, но советую не отказываться…

Петр постучал в затянутую черным дерматином дверь кабинета, обозначенного на его пропуске, и, распахнув ее, печатая шаг, подошел к широкому столу, за которым сидел немолодой военный инженер с бритой круглой головой. За сводчатым, убранным в тяжелую раму окном темнели красные стены Кремля.

— Хотим назначить вас командиром дивизиона гвардейских минометов, — без предисловия заявил Шутову хозяин кабинета. — Слышали о таком оружии?

— Нет.

— Ничего удивительного. Оно секретное. Есть не на всех фронтах, но силу его и мощь враг уже испытал на себе не раз.

Шутову вспомнился бой под Славитином, брызжущие огнем алые молнии, вонзающиеся в ряды наступавших гитлеровцев, панический ужас мечущихся по лугу, обезумевших фашистов. Но ничего не сказал. Не был уверен, о том ли оружии идет речь, а спросить не решился.

— Как думаете, справитесь? — спросил его военинженер.

— Постараюсь.

— Вот и отлично, — поднялся из-за стола Аборенков, дав понять, что беседа окончена. — Завтра в 6.00 прибыть за назначением. А пока — свободны.

Старший лейтенант сдал пропуск часовому, вышел из старинных ворот на улицу Разина.

Сентябрьская Москва была прекрасной, как всегда в эту пору. В переулках, двориках Китай-города, за решетчатой оградой Академии Дзержинского пламенели рыжими подпалинами первого осеннего золота клены и вязы. Плавно несла свои воды река, отражая в темном зеркале гранит набережной, ажурные фермы мостов. Улицы, проулки, по которым лежал его путь, сверкали чистотой. Хотя тех, кто убирал их, подметал, приводил в порядок, собирая листья, не видно. Конец дня — обычно в городе часы пик, а прохожих нет. Даже на таком вечно шумящем, кипящем людским водоворотом торговом пятачке, как Зарядье.

Только вооруженные патрули прошагают вдоль набережной да промчит полуторка с сумрачными солдатами или затянутыми брезентом ящиками.

На перекрестках то тут, то там — баррикады из мешков с песком и стальных ежей. Кремлевские башни затянуты масксетями. Над рекой перекинуты фанерные макеты мостов. Многие здания, в том числе и электростанции МОГЭС, тоже неузнаваемо изуродованы маскировкой. Да, война, близость фронта не красили город.

Но все равно. И такая, пустынная, тревожная, готовая к бою Москва была близка и любима ему, старшему лейтенанту Шутову. Дорога его сердцу, как и сердцам незнакомых с ней сотен тысяч солдат, что встали грудью сейчас на ее подступах, на недалеких рубежах обороны столицы.

Петр торопливо шагал по набережной. Миновал устье Яузы, поднялся на Швивую горку, к Таганке, Гончарному переулку. А вот и его дом с цифрой «7» под разбитой лампочкой. Видно, какой-то шалун угодил из рогатки, а может, специально ударили палкой для светомаскировки. Соблюдают ее в городе неукоснительно. В окнах, несмотря на сгущающиеся сумерки, не светилось ни одной лампочки.

Он взбежал на свой этаж и растерянно остановился перед дверью, увидев на замке белую полоску бумаги и размытую чернильную печать.

Все понятно. Семьи офицеров — слушателей академии эвакуированы. Об этом ему сказали еще на фронте, в полку. Но как-то не верилось, что своих он не застанет: ни Тони, ни сына. Куда их увезли? Говорили, в Чкаловскую область, в какое-то Абдулино. Адрес, наверное, есть у домоуправа или у коменданта академии. Он его обязательно узнает. Но сейчас идти почему-то никуда не хотелось.

Шутов присел на ступеньки лестницы, прислонился плечом к ограждению, прикрыл глаза. В подъезде тишина. Ни шороха, ни скрипа. Только там, в глубине коридора, вдруг послышалась легкая дробь тонких каблучков, мелодичное шуршание раскручивающегося патефонного диска, заливистый женский смех и волнующий голос певицы: «В далекий край товарищ улетает, родные ветры вслед за ним летят…» Он привстал.

Но за дверью было все так же тихо и безжизненно. Все это ему только почудилось. Померещилось из далекой-далекой довоенной жизни…

— Лейтенант Черевичный, начальник штаба дивизиона.

— Старший техник-лейтенант Долгополов, помощник командира по технической части.

— Лейтенант Млинарский, командир первой батареи.

— Лейтенант Карпенко, командир второй…

Старший лейтенант Шутов вместе с комиссаром дивизиона старшим политруком Николаем Калитиным обходили строй подчиненных, знакомились с ними.

Люди комдивизиона понравились сразу. Офицеры все как на подбор — молодые, недавние выпускники военных артиллерийских училищ, окончившие их еще по полному курсу до войны. Но уже с боевым опытом. Всех их, как и Шутова, отозвали с фронта, от пушек и гаубиц. У всех кипела в душе неостывающая ненависть к фашистским захватчикам, все рвались в схватку с врагом, а значит, были готовы день и ночь изучать новую технику, осваивать методы ее применения, чтобы бить проклятых гитлеровцев, гнать их до самого Берлина. А это не могло не радовать.

Личным составом дивизион укомплектовали за несколько дней. К тем шестидесяти, которых Шутов привел из-под Старой Руссы, добавили еще почти сотню бойцов. Создали партийную и комсомольскую организации. Развернули соревнование между батареями и расчетами за лучшее освоение новой специальности.

Настроение у бойцов было отличным. Занятия шли не только по теоретическим дисциплинам, но и по строевой, огневой подготовке, разведывательной. Все ждали, когда наконец получат технику и можно будет перейти к практическим тренировкам, осваивать материальную часть. Но пока прибыла только одна установка. Ее спрятали в специально построенном и тщательно охраняемом боксе, куда офицеров допускали только в сопровождении представителя особого отдела.

Наконец-то Шутов увидел новое оружие. Оно представляло собой автомобиль ЗИС-6, на котором вместо кузова стояло какое-то устройство, напоминающее что-то вроде водосточных желобов, только укороченных, с просверленными в них отверстиями, как на флейтах. «А вы ноктюрн сыграть смогли бы на флейтах водосточных труб?» — пришла на память строчка Маяковского. Петр усмехнулся: «Тут попробуй сыграй».

Ряды труб соединялись кронштейнами. В кабине машины кроме обычных приборов и рычагов справа от водителя располагался зеленый металлический ящичек с рукояткой на пульте. Похожий на реостат вагоновожатого в трамвае, только поменьше.

— Знакомишься, командир? — окликнул Петра инженер-майор и представился: — Тельных, инструктор по обучению. Когда начнем занятия — сегодня или завтра?

— Немедленно.

Майор вскинул на старшего лейтенанта усталый взгляд. Но ни удивления, ни протеста не отразилось в его глазах.

— Это хорошо, что ты такой нетерпеливый, командир. Немедленно так немедленно.

Он взял Петра за руку, отвел чуточку в сторону, так, чтобы видна была вся машина сразу и предупредил:

— Тетрадок мы вести не будем. Так что запоминай. И тоном учителя младших классов, медленно и внятно, начал объяснять:

— 36-зарядная пусковая установка БМ на шасси автомобиля состоит…

Враг подходил к Москве. Советские войска после кровопролитных боев оставили Киев, Брянск, Смоленск. Незатихающие сражения шли под Осташковом, Селижаровом, Дорогобужем. Громовые раскаты артиллерийского огня, бомбежек докатывались и до полевого лагеря со стороны Можайска. Обстановка становилась все тягостнее, все напряженнее. Из черных дисков репродукторов реже стали звучать сводки Совинформбюро, и длинные паузы между ними, заполнявшиеся раньше песнями и маршами, теперь чаще и чаще прерывались сигналами воздушной тревоги.

Бойцы, с ненавистью глядя в небо, провожали взглядом самолеты, летящие бомбить столицу.

Но грозовая атмосфера не только не расхолаживала людей, а, наоборот, заставляла трудиться с утроенной энергией, не обращая внимания даже на затянувшиеся дожди и холод. Артиллеристы могли, казалось, сутками напролет не есть, не спать, лишь бы им дали возможность поработать, потренироваться на боевой машине — разворачивать ее к бою, ставить на сошники, привязывать к местности, заряжать, разряжать, производить условные пуски.

Офицерам оказалось проще. Принципы боевого применения установки — разведка, подготовка данных для стрельбы, построение параллельного веера — были едины как для ствольной, так и для реактивной артиллерии, хотя и дальности совсем разные. Наводка в цель тоже не представляла трудности. Применялась та же самая панорама, что и на орудии, тот же каллиматор, уровень, похожие поворотные и подъемные механизмы. А вот снаряды, их установка на направляющие, пуск, быстрая смена позиций, отработка нормативов — это отличалось разительно. Все требовало постоянных тренировок, приобретения твердых, отработанных до автоматизма навыков каждым орудийным номером.

Как достичь такого автоматизма, если на весь дивизион одна установка и один снаряд?

Командир второй батареи Яков Карпенко и политрук Сергей Бутенко предложили Шутову простой и надежный способ, который они уже отработали на практике. Приспособление, что придумали бойцы, состояло из фанерного желоба, установленного на высоте полутора метров. К нему они выстругали из березового бревна деревянную чушку реактивного снаряда, внутрь которой загнали несколько стальных ломов.

Тяжело и не очень удобно в обращении. Одному бойцу не развернуться. Длинноват снаряд. Но зато совсем как настоящий. Тренироваться с ним — в самый раз.

Командиру дивизиона самоделка понравилась с первого взгляда. Он распорядился построить такие макеты в каждом огневом взводе. И в тот же день солдаты, сменяя друг друга у импровизированного зарядного устройства, отрабатывали взаимодействие в расчетах, взаимозаменяемость.

— Мировая штука, — вытирал пот младший сержант Федор Есин. — Но так и хочется настоящую зарядить и — по фашисту.

— Будут вам и настоящие, — обещал Шутов. — Всему свой срок.

— Скорее бы…

В ночь на 16 октября 1941 года дивизион подняли по тревоге. Полковник Толмачев приказал Шутову прибыть с расчетами пусковых установок и быть готовым к дороге за первыми восьмью боевыми машинами.

Выехали они из Алабина затемно, а утром, едва развиднелось, уж стояли на заводском дворе. Поразили полупустые цеха без станков, оборудования, почти полное отсутствие людей. Встретил их пожилой мастер с темными от бессонницы кругами под глазами на худом, изможденном лице. В сером, застиранном ватнике.

— Извините, товарищи, — дрогнули его губы. — Митинга не будет. Завод практически эвакуирован. Оставшиеся рабочие не могут оставить станков. Очень много нужно сделать.

Он протянул Шутову приемо-сдаточную ведомость, показал, где расписаться, Петр послюнил химический карандаш, вывел свою фамилию. Старик неожиданно уткнулся ему в грудь головой. Затих на мгновение. Потом отстранился и еще раз крепко обнял офицера.

— Куда теперь, под Москву?

— Не знаю, отец, наверное.

— Успеха вам.

Он повернулся и зашагал, тяжело переставляя ноги в стоптанных сапогах, в сторону другой группы прибывших на завод военных. На дворе стояло еще десятка полтора затянутых в брезент боевых машин. А старший лейтенант Шутов, поставив задачу начальнику штаба лейтенанту Черевичному сосредоточить дивизион на территории Московского артиллерийского училища, готовиться к выходу на фронт, сам с опытными водителями выехал на Горьковский автозавод за транспортными машинами.

До вступления в бой, понимал он, остались уже не недели и сутки, а буквально часы. Время не ждет. Пора решительных действий настала.

Шутов оказался прав. Сразу же после возвращения из Горького, когда машины были доверху загружены боеприпасами и продовольствием, его и старшего политрука Николая Калитина вызвал к себе командующий гвардейскими минометными частями Красной Армии. Они поднялись на второй этаж, вошли в кабинет военного инженера 1-го ранга Аборенкова.

Аборенков поднялся им навстречу. Протянул деревянный ящичек с печатью и большой синий пакет, залитый сургучом.

— Поздравляю, товарищ Шутов. Вам присвоено очередное воинское звание «капитан», — положил он руку Петру на плечо. — С этой минуты вы — командир 9-го отдельного гвардейского минометного дивизиона. Можете сообщить своим подчиненным, пусть напишут родным ваш адрес: полевая почта 36 550… О назначении узнаете, вскрыв этот пакет.

Они приехали в артиллерийское училище. Построили на его плацу перед двумя десятками своих машин дивизион. Шутов, успевший по дороге с помощью Николая Калитина заменить в черных петлицах шинели три красных кубаря на вертикальную шпалу, а узенькие птички нашивок на обшлаге рукава на широкую, сломал сургуч.

Но в предписании им указывался не Западный фронт, а Волховский. Не Голицыне, Малоярославец или Наро-Фоминск, как они предполагали, а деревня Неболчи под Тихвином.

«Приказ есть приказ. Его не обсуждают, а выполняют», — вспомнил Петр своего командира полка под Славитином. Огорчаться было глупо. Наверняка судьба столицы решалась не только в Подмосковье, но и на других фронтах. Там, где кому выпадет сражаться. И упрекать судьбу в несправедливости не приходилось. Для него и его дивизиона полем боя станет до боли знакомая по горькому опыту начальных месяцев войны северо-западная земля. И возвращается он туда не затем, чтобы отдавать ее врагу. Нет, не затем.

— По машинам! — скомандовал Шутов и, усевшись рядом с водителем штабной машины, распорядился: — Выруливай, Марченко, на Ленинградское шоссе! Дальше я скажу, как ехать…