Улыбка навсегда: Повесть о Никосе Белояннисе

XII. ПРУЖИНА ЗАГОВОРА

16 февраля 1952 года газеты вышли с огромными шапками:

«ПРОЦЕСС НАД КОММУНИСТИЧЕСКИМИ ШПИОНАМИ! Двадцать девять красных шпионов на скамье подсудимых! Шпионская сеть Коминформа в Греции! Никос Белояннис — мозг шпионского заговора!»

На рядового читателя обрушилась лавина домыслов, намеков, мрачных пророчеств.

«Процесс раскроет нам детали документальной очевидности тех способов, к которым прибегают греческие коммунисты, как и красные во всей Европе, выполняя приказы бухарестской штаб-квартиры Коминформа. Эти доказательства получены при недавнем раскрытии тайного штаба красных близ Афин».

«Коммунистическая попытка захватить Грецию военной силой потерпела неудачу в войне, которая временами достигала весьма критических фаз. Поражение коммунистов, однако, было только поражением на поле боя. Данная группа заговорщиков предстала перед судом потому, что было очевидно, что отступление коммунистического лагеря в Греции — не более чем временная передышка в затяжной войне. Открытая военная акция против Греции была отбита, но плетение заговоров против греческой свободы продолжается непрерывно. Греческие коммунисты готовятся за границей к своим будущим военным ролям».

«Машина шпионажа никогда не останавливалась. «Дело 29-ти» еще раз демонстрирует нам, что нет места для жалости в борьбе за свободу. Постоянная бдительность — вот цена свободы, и греки бдительны… Они вступили в жестокую схватку в одной из битв за человеческое достоинство».

«Процесс будет носить политический характер в той мере, в какой королевскому прокурору удастся доказать связь между заговором и деятельностью некоторых политических партий, за которые во время недавних выборов голосовали избиратели левого лагеря. Процесс организован для решения о роспуске ЭДА. Юридическое следствие покажет, должны ли будут предстать перед судом руководители ЭДА и в их числе — представители небольшой парламентской группы этой партии».

И вот он сидит во втором ряду тесного зала, битком набитого жандармами, военными, корреспондентами и переодетыми сыщиками. Корреспондентов намного больше, чем в прошлый раз, особенно иностранных: «глобальный замах». Одни американцы заняли почти целый ряд. Машинально прислушиваясь к репликам, Никос уловил, что они ждут появления какого-то очень интересующего их лица.

— Последняя новость, ребята! — громко сказал один из иностранных репортеров. — Явился в гриме и сидит в углу.

— Где?! — фоторепортеры повскакали с мест, держа камеры наготове.

— Да вот он! — И, показав на хмурого пожилого господина в полковничьей форме, репортер засмеялся.

— О чем они говорят? — спросила Элли.

— Похоже, что ждут самого Пластираса, — ответил Никос.

— Я ненавижу даже их язык, — тихо сказала Элли.

— Ну почему же? — возразил Никос. — Язык отличный, он словно создан для экспорта. Правда, этих ребят я понимаю с трудом. Похоже, что Байрона они сроду не читали.

— Кричат, как переростки на вечернем сеансе. У нас в Пирее вечером хоть в кино не ходи. Половины не расслышишь.

— На этот раз все будет слышно, — засмеялся Никос. — Смотри, сколько микрофонов, весь председательский стол утыкан. Пошла им на пользу моя критика.

— Никос, а мы ведь с тобой так ни разу в кино и не были, — шепотом сказала Элли.

Улыбка сбежала с лица Никоса.

— Да, черт возьми, — сказал он задумчиво, — да.

— Не надо, не смотри на меня так пристально, — попросила она. — Я постарела, знаешь.

— Били, мерзавцы?

— И били, и… Посмотри на Уранию.

Никос повернул голову. Слева от них сидела молодая женщина с остановившимся взглядом, в лице ее не было ни кровинки. Сидевший рядом Калуменос, обняв ее за плечи, пытался привести ее в чувство. Никос перехватил взгляд стражника, с видимым состраданием наблюдавшего за этой сценой, и коротко сказал ему:

— Воды, быстро.

Жандарм заколебался. Он вопросительно взглянул на своего офицера, тот сделал вид, что ничего не замечает.

— Кому я сказал, воды! — повысив голос, повторил Никос. — Ты думаешь, тебе орден повесят, если она умрет?

Жандарм поспешно удалился. Через минуту к губам Урании поднесли стакан с водой, она судорожно глотнула и открыла глаза.

— У нее все тело в ожогах… — сказала Элли. — Следователь оказался садистом.

Никос встал.

— Господа журналисты! — сказал он по-гречески и тут же повторил по-английски: — Одна из подсудимых, молодая женщина, находится в полубессознательном состоянии. Это следствие пыток в асфалии. Я требую…

— Молчать, Белояннис! — закричал начальник охраны. — В отсутствие суда вы не имеете права делать какие-либо заявления.

И в это время у входа началась суета. Корреспонденты, сорвавшись с мест, бросились к дверям.

— Господа, господа! — офицер побежал по проходу, не видя еще, в чем дело. — Попрошу занять свои места!

В дверях, окруженный со всех сторон фоторепортерами, стоял корреспондент ТАСС Николай Гусев. Никос знал его со времени «процесса 93-х». Тогда они несколько раз беседовали во время перерывов, однако особого внимания прессы это не привлекло.

— Мне не совсем понятно, господа, — перепадав шум, сказал Гусев, — чем объясняется такое внимание к моей особе. Я не кинозвезда…

Его не слушали. Толпясь в проходе, репортеры спешили сделать как можно больше снимков. Вот Гусев пожимает плечами, вот предъявляет офицеру свой корреспондентский пропуск, идет по залу, остановился в поисках места, вот встретил взгляд Белоянниса, улыбнулся ему, сел, достал свой блокнот. Тогда его оставили в покое.

— Суд идет! — крикнул жандармский офицер, публика встала, и репортеры вернулись на свои места.

— Ну, чем тебе не вечерний сеанс? — сказал Никос Элли, вставая.

Наутро все правые газеты под общей шапкой «Процесс над коммунистическими шпионами» рядом с фотографией стоящего Белоянниса поместили фотографию Гусева с корреспондентским пропуском в руках. По замыслу, это должно было отбить у корреспондента ТАСС охоту посещать судебные заседания. Но в первый же перерыв Николай Гусев подошел к Белояннису, крепко пожал ему руку, заговорил. На этот раз блицев было значительно меньше: должно быть, репортеры экономили пленку для более острых минут.

— Ну, как там, в городе? — спросил, улыбаясь, Никос. — Памятник Байрону еще на месте?

— Пока стоит. Поклон вам от него.

Два-три газетчика, подобравшись поближе, с напряженным вниманием прислушивались к этому «чисто шпионскому» разговору. Им было невдомек, что о Байроне Гусев и Белояннис говорили еще на прошлом процессе. Никос сказал тогда, что, проезжая или проходя по Афинам, всегда останавливался у памятника Байрону — человеку, в котором он видел свой идеал. На это Гусев ответил, что в чем-то Никос и Байрон похожи, и удивился, увидев, что Белояннис сконфузился, как мальчишка. Тогда он обещал при первой же возможности передать Байрону поклон от Никоса и выразил надежду, что рано или поздно Никос придет на это место сам.

— Боюсь, что к этому времени памятник снесут, — шутя ответил Никос.

Сегодня даже в шутку Гусев не смог бы повторить свою фразу об этой надежде: намерения военного трибунала были слишком серьезны.

— Однако вы отчаянный храбрец, — заметил Никос. — Появиться в этом логове, да еще с демонстративной задержкой…

— У входа меня долго держали, — пояснил Гусев. — Боялись, что я пронесу с собой бомбу. А если серьезно — им очень не хочется, чтобы я здесь был. Поэтому я и пришел.

— Они вас постараются выкурить отсюда.

— Не выйдет.

— А как к вам отнеслась толпа у входа?

— Здесь, в Греции, я избалован вниманием. Привык… — с улыбкой сказал Гусев.

«Процесс 29-ти» стал для печати темой № 1, не уступавшей ни «событию века» — похоронам английского короля Георга VI, ни предполагаемому вступлению Греции в НАТО. Тема НАТО уже давно не сходила с первых полос правых газет. На все лады превозносились несметные богатства стран — членов Атлантического пакта, объединенная огневая мощь армий НАТО и прочие «мужские добродетели» этой организации, мурлыкались сладкие песни о духовной общности «атлантизма» и «эллинизма», а за всем этим мерцали надежды на то, что страны НАТО осыплют Грецию, как Данаю, золотым дождем капиталовложений, а там (кто знает?), быть может, возьмут на себя часть расходов по обороне. В конце концов, они ведь так богаты! Закидывались длинные удочки предположений, сколько, к примеру, может стоить выгодное географическое положение Греции, близость к Черному морю, а оттуда — к самому сердцу Советского Союза, расписывались прелести бухт и гаваней на бесчисленных островах, где могут найти убежище флоты чуть ли не всех стран мира. Проскальзывали и нотки ревности по отношению к Турции, которая обладала теми же стратегическими красотами, но отличалась много большей, чем Греция, стабильностью. Как может доказать свою стабильность правительство страны, у которой еще кровоточат раны гражданской войны? Твердостью, одной лишь твердостью, даже жестокостью, других доказательств нет. А вот как раз жестокости генералу Пластирасу и недоставало. Человек, способный пообещать, пусть даже не осуществить — пообещать генеральную амнистию коммунистам, не может быть кормчим страны в этот исторический час. Кто может поручиться, что в решающий момент, будучи уже принятым в число «атлантов», он не дрогнет под нажимом левых, не начнет лепетать о своей миссии «миротворца»? Дело оборачивалось так, что Пластирас, хочет он того или нет, должен представить НАТО доказательства своей антикоммунистической решимости, иначе «страна навсегда упустит свой исторический шанс».

Они спешили, эти господа, времени у них было в обрез. Вот-вот могло поступить приглашение от НАТО, вопрос о вступлении будет передан на обсуждение в парламент. А в парламенте, как гвоздь в стуле, эти десять депутатов от ЭДА. Казалось бы: десять депутатов не сделают погоды, хотя они наверняка будут голосовать против. А все же непорядок: такая честь, такая общенациональная радость, праздник сердца, можно сказать, — и вдруг кто-то против. Стоит задуматься, господа: так ли уж нам необходима в парламенте левая партия, чтобы из-за нее терять расположение будущих союзников? Тем более что и партия-то хлопотная: бесчисленные запросы, заявления, протесты. Чуть ли не каждый день господам министрам приходится отвечать на их запросы. Можно себе представить, какая тишь там наступит, когда останется одна лишь правая оппозиция. Конечно, свары будут, на то и оппозиция, но домашние, семейные свары, без посторонних глаз.

Идея связать «шпионский процесс» над Белояннисом с объявлением вне закона ЭДА была для правых подлинной находкой. «Нити красного шпионажа ведут в парламент! Вступление в НАТО под угрозой! Надежна ли Греция как партнер? Утечка военной информации через парламентские комиссии!» — таков был аккомпанемент к «процессу двадцати девяти». Пример супругов Розенбергов показывал, что обвинение в шпионаже действует безотказно. Конечно, у Греции нет атомных секретов, которые можно украсть, но, черт возьми, хоть какие-то секреты имеются! Для Коминформа, правда, секреты эти — не находка, так пусть это будут военные тайны американских союзников. Расписать поподробнее, с каким напряжением красные агенты следили за передвижением по Греции американских военных чинов, какая активность красных замечена в районе греко-болгарской границы… ну, и хорошо бы, если бы среди обвиняемых фигурировало несколько человек в военной форме. Впрочем, это уже дело контрразведки.

16 февраля временный поверенный в делах США в Греции Чарльз Пост передал официальное приглашение Греции стать членом Организации Североатлантического договора. И в этот же день начался «процесс двадцати девяти». Надежды правых полностью оправдались: правительство Пластираса поддалось искушению представить процесс над Белояннисом и предполагаемое запрещение ЭДА как доказательства своей «антикоммунистической невинности». Впрочем, мало нашлось бы в Греции в то время людей, которые осмелились бы острить по этому поводу. Даже безобидная шутка о некоторой удаленности нового члена НАТО от Атлантического океана могла бы дорого обойтись шутнику.

Тон правых газет был приподнят и необычайно торжествен. Слова: «высокая честь», «нерушимый оплот», «братство по оружию», «праматерь Атлантической цивилизации», «надежный гарант», «содружество Атлантов», «братские объятья» — пестрели в передовицах. И все это — на фоне ежедневных отчетов о ходе суда над «группой красных шпионов». Суда, который должен стать (и это утверждалось также очень серьезно!) образцом и примером для всего «свободного мира»: образцом твердости в борьбе с мировым коммунизмом и примером бдительности в отношении происков «Коминформа». «Взгляните на Элладу, праматерь свободы, — восклицали правые, — на ту Элладу, коя являет ныне изумленному миру свой гордый лик Афины, богини-воительницы, богини-судии, от мудрого и гневного взора коей…», и все это на тошнотворно высокопарной «кафаревусе»[13]. От чтения этих слов в те дни во рту оставался явственный привкус крови.

— Реакция всегда питала пристрастие к высокому стилю, — говорил Никос Элли во время процесса. — Чем более гнусное совершается дело, тем более возвышенно об этом говорят.

18 февраля в парламенте обсуждался законопроект о вступлении в НАТО. С обоснованием «необходимости и закономерности этого акта» выступил министр внутренних дел господин Рендис. Против вступления в НАТО выступил новый лидер парламентской группы ЭДА Пассалидис, заменивший арестованного Гаврилидиса. Пассалидис горячо говорил о недопустимости торговли национальными интересами, иного от левой оппозиции никто и не ждал. Но все было настолько ловко подогнано по времени, что сам факт выступления депутатов от ЭДА против законопроекта должен был стать на фоне судебного процесса лишним доказательством «причастности к шпионскому заговору». В самом деле, кто может возражать против вступления страны в столь могущественный союз? Только лица и организации, не заинтересованные в укреплении оборонной мощи, только враги суверенитета и национальной независимости. Кто может протестовать против потока заказов нашей промышленности — заказов, снимающих с повестки дня проблему занятости? Только противники национальной реконструкции, враги стабильности и прогресса. Так агенты красных разоблачают себя и в парламенте, и на скамье подсудимых.

Результаты голосования не были неожиданными: против вступления в НАТО голосовали лишь депутаты от ЭДА и один независимый. Правая оппозиция в специальном заявлении «присоединилась к правительству в выражении удовлетворения»…