Умный, наглый, самоуверенный

Глава 13 Встреча

Юрий Максимович собирался на вечернюю прогулку с девочками. Застегнул на них куртки, прихватил мяч, и отправились на поле. Девчонки радовались в предвкушении игры. Одна дочь, поздний ребенок, две внучки, ни одного парня, да вроде и не надо, девки душевней. Дошли до поля, сняли куртки, пробежали три круга, сделали разминку. Дашка отправилась на ворота. Тут Юрий Максимович увидел человека за ограждением и, отряхнув руки, испачканные о мяч, скомандовал: «Продолжайте без меня». Подошел и, не здороваясь, повернул спиной к полю и повел в сторону кустов, чтобы девочки не видели.

— Ну? — спросил вместо приветствия. — Зачем явился? Чего нужно?

— Деньги.

— Да ну?

— Можно продать оборудование. За недопоставки по оплаченным счетам пусть рассчитаются. Документы у Иры? — Собеседник полковника хмурился и прятал глаза.

— Забудь.

— Нужны деньги.

— Забудь, я сказал.

— Если не договоримся, придется дергать Ирину, а не хотелось бы. Лучше решить между нами.

— Ирина к бумагам отношения не имеет. Я все перевел на себя, так что бесполезно.

— Но это мои деньги, я вкалывал десять лет.

— Пойдет в счет алиментов.

— Не жирно? — собеседник оскалился, блеснул золотой зуб. Уже начинало темнеть, и в сумерках стало заметней, как он изменился за недолгое время, черты лица стали резче, злей.

— А не жирно иметь молодую жену и спать с шалавой? Ты, кажется, утоп? Вот и плыви дальше, утопленник.

— Верните деньги по-хорошему, Юрий Максимыч. Я про ваши делишки много знаю.

— А паспорт есть у тебя права качать? Ты в розыске, не забывай. Либо как труп, либо как жулик. Возникнешь — превратишься в то или другое. К Ире не подходи, не советую. Даю сутки, и чтобы завтра к вечеру тебя в городе не было, понял, зятек?

— Вернете деньги, уеду.

— Расти твоих детей, содержи твою жену и еще верни деньги? Много хочешь. Катись отсюда, увижу еще раз — по-другому поговорим. Козел.

Полковник повернулся и пошел на поле, подергивая шеей. Распсиховался. Свистнул девчонок и тщательно обойдя кусты, где оставил их отца, повел домой.

— Деда, деда, — всю дорогу поднывала Дашка. — Отпусти руку, больно же.

А Сашка забегала вперед и заглядывала в лицо, силясь в сумерках определить выражение. Девчонки все-таки. Чуткие созданья. Сволочь редкая, изумлялся полковник, через тестя все поимел, завел девку, бросил семью и явился как ни в чем не бывало — подайте мне мои деньги. Сейчас вынесем и подадим на подносе с хлебом-солью. Мудаку этому.

Прошла еще неделя, и Ире снова начал мерещиться Алексей. В городе все напоминало о нем, но до поры она держала себя в руках, а потом то тут, то там, внезапно оглянувшись, замечала знакомый силуэт. Но ее мучили сомнения — Алексей ли это, преследователь был похож и не похож. Она все время была настороже, держала очки наготове и даже продумывала, что скажет, когда они наконец столкнутся лицом к лицу, ведь город маленький, когда-то это должно было произойти.

Но все произошло так внезапно, что приготовленные речи не пригодились. Неожиданно хлынул ливень, она забежала под крышу ближайшего кафе и столкнулась с ним грудью: он пытался выйти и приготовил зонт. Ира буквально вдавила его обратно и усадила за стол. Он сел, прикрыв глаза рукой, потом принес коньяк себе и ей и закурил.

— Ты не утонул, — сообщила ему Ира. Слов у нее было так много, точно копила годами, но все вместе, торопясь вырваться на волю, они мешали друг другу и выцеживались еле-еле, по одному. — Как твоя жена предупреждала, ты просто сбежал, чтобы не объясняться. Не получится. Я имею право, я мать, я долго жила с тобой. Изволь объяснить мне, что произошло, и могу ли я после всего считать себя свободной.

— Можешь.

Ответ был исчерпывающим, и Ира поняла, что она хотела услышать все что угодно, только не это. Перед ней сидел смертельно усталый неудачник с седой шевелюрой и черной щетиной на щеках. Левый глаз у него дергался, под правым желтело пятно. Он казался незнакомцем, элегантным замученным незнакомцем.

— Алеша, — жалобно попросила она. Ее бросало из стороны в сторону, то в жар, то в холод. Казалось, что вся жизнь поставлена на карту и решится сейчас, в ближайшие пятнадцать минут от одного его слова. — Давай забудем, начнем сначала.

— Все будет так же. Повторится.

— Но что же мне делать? — Она вдохнула. — Я не могу без тебя.

— Можешь. Ты жива, сидишь передо мной. Уже почти год, как мы расстались, а ты жива и хорошо выглядишь. Ты чем-то занята. Ты не сидишь на берегу и не ждешь, когда вынесет мое тело. Я всегда знал, что мир для тебя не перевернется, если я исчезну. В дочерях военных есть что-то твердокаменное. Ты не можешь без меня, а я не могу с тобой. Кроме того, вы меня ограбили, как обыкновенные воры, — он скривился. — Ты и твой отец, который считает, что он всегда прав. Он продолжает присваивать заработанное мной, ты же на это спокойно взираешь. Никто не обгонит тебя в равнодушии. Может, и была в тебе душа, но ты за ней не ухаживала так, как за ногтями. Маникюр и педикюр все затмили. — Он усмехнулся. — Любая девчонка даст тебе сто очков вперед.

— Ах да, как я забыла о девчонке!

— Когда дела идут нормально, еще можно жить с нелюбящей женщиной, но если ты не на коне, такая не простит. Я доходил до ненависти, обслуживая тебя. Что может быть тягостней красавицы в доме, твердо знающей, что она красавица. Мне хотелось бы жить с простой женщиной в простом доме на морском берегу и никогда тебя не видеть. Может, вы хотя бы вернете мне деньги? Мне много не надо. Только достойно встретить старость, — он снова усмехнулся.

— Достойно встретить старость с девчонкой не получится.

— Если ты вернешь деньги, я смогу тебя хотя бы уважать.

Он поднялся, Ира осталась сидеть, ослепшая и оглохшая. Еще час или больше, не замечая времени, она бродила по улицам, то спускаясь к морю, то, скрываясь от ветра, поднималась по ступеням в узкие городские улицы, отвечая на приветствия и не узнавая тех, с кем здоровалась. Потом, издрогнув, сидела в кафе, грея руки о чашку чая и уставясь в стену.

Все это время, занимаясь чем угодно, она продолжала жить с ним. Ерунда, вместе вы или нет, важно лишь то, с кем ты живешь внутренней жизнью. Несправедливый упрек — что она не умерла, не стоит на берегу, ожидая, когда вынесет его тело. Она никуда и не уходила с этого берега, она стоит и простоит там еще много времени, но это внутри. А внешне она занимается обычными делами: готовит обеды, гладит девочкам платья и завязывает банты. Только душа ее стоит на берегу и смотрит в море.

Все-таки это не обстоятельства, не Сашкино вмешательство, на что она в глубине души надеялась. Ее отвергли, с ней не захотели жить, случилось то, во что не хотела верить. Как с этим поступать, она не знала. Чувство Алексея, если и было, то ушло, а было ли оно? Может быть, их брак был сделкой, обычной сделкой с обеих сторон? Тогда что произошло сейчас? Она влюбилась в своего мужа, когда он ее оставил, а он влюбился в другую? Прав Яков — проигрывать надо уметь…

Все поставить, все проиграть, все начать сначала, по-другому. Но по-другому она не хотела! Хотела только так, как было раньше… Как могло произойти, что он ее ненавидел, а она не чувствовала? Не знала ничего другого, думала, что у всех так? Но у всех было гораздо хуже, много хуже. Они были парой. Никому из приятелей Алексея даже в голову не приходило с ней флиртовать. Все исчерпывалось словом «жена». Вместе у них все получалось слаженно, будто они вместе выросли, были братом и сестрой… Но его экс-жена твердила, что и у нее до поры до времени все шло замечательно… Просто раз в сколько-то лет Алексей меняет все — дом, дело, женщину…

Она только и заметила в нем, что новую манеру сидеть. Это появилось в последние полгода. Он сидел не спокойно, а словно готовясь в любой момент сорваться с места. Словно бы его тянули на веревке вон из ее жизни. Да, в сущности, так оно, наверное, и было. Он захотел бежать, тогда и появилась девчонка, тогда же «поехал» отель, тогда же она нашла отметки в календаре и взбунтовалась… Он все решил в одиночку. Чтобы все уничтожить, достаточно и одного человека. Это чтобы жить вместе, нужны двое, а тут достаточно и одного. И ничего не поделать. Легче заставить себя полюбить того, кто смотрит на тебя с восхищением, чем добиться взаимности того, кто отвернулся. Здесь придется смириться. Выбора нет. Никто не умирал от того, что его покинули, кроме героев романов. Но всякий хоть раз мучился. Ведь он — она поняла это вдруг — он оставит и девчонку! Он спринтер, а не стайер. Пробегает свою дистанцию и падает. Как жалко, что они не совпали. Как жаль, что он добежал до финиша, а она нет! Она потратила на него мало, а он все, теперь у нее осталось лишнее. И оно мучает. Он вычерпал все до дна, когда она созрела, чтобы любить…

Не меньше ее задело обвинение, что они с отцом его обокрали. Только этого не хватало.

Дома она, уложив девочек, зазвала отца в кухню и прикрыла за собой дверь.

— Как дела с отелем?

— Неплохо. Подлежит достройке, но на всякий случай надо укрепить фундамент. А с чего вдруг ты заинтересовалась отелем?

— Надо вернуть Алексею то, что он вложил.

— Чтобы он профукал с малолеткой, — буркнул полковник. — Шиш два! Я ему содействовал, без меня он бы не получил ни клочка земли. Он тут кто? Иногородний. Вышел из доверия — иди, откуда пришел.

— Папа. Нельзя оставлять человека без куска. Любой ожесточится. Оторвется он не на тебе, на мне.

— Он тебе угрожал? — Юрий Максимович достал сигареты и выложил на стол.

— Нет. Нам в этом городе жить.

— Я его выкурю отсюда, и все дела.

— А рассчитаться с ним мы не можем?

— Незачем. Тебе девчонок растить, деньги пригодятся. — Он потрогал пачку, вытащил сигарету наполовину и полюбовался. Он позволял себе три штуки в день и потому оттягивал удовольствие.

— Смотри, взбесится, может стать неосторожен.

— С каких это пор ты стала такая пуганая? Темнишь что-то. Мне его бояться смешно, у нас весовые категории разные. Взбесится — еще лучше. Нечего тут вилять, сказано-сделано. Его права морально сомнительны, юридически он мертвец. Сообразит, не сумасшедший же. И тебя не пойму, зачем отдавать свое какой-то соплюхе?

— Но Алексей все-таки мне муж, я привыкла с ним считаться.

— Бросай эту привычку. Пора думать о себе, детях и престарелых родителях. А мужик всегда пристроится, тем более этот. Непропащий. Всех обвел и денег требует.

— Откуда ты знаешь, что он требует? Ты же его не видел.

— Почему? Видел. Он переговоры со мной провел, чтоб с тобой не встречаться. Зря ты, Ириша, о нем печешься. Ты и девчонки для него — никто. Он знать вас не хочет, не заикнулся ни разу. Только о деньгах. — Юрий Максимович наконец зажег сигарету, затянулся и внимательно посмотрел на дочь. — Я вот чему удивляюсь: скоро полтинник, а выглядит потрепанным юношей и ведет себя, как маменькин сынок. Пока получалось с моей помощью зарабатывать, смирно жил, а как дела пошли под откос — смотался. Даже если он к тебе придет и в ногах будет валяться, такое не прощают.

— Прощают и не такое, — отрезала Ира. — Прощают детей на стороне, трепки, синяки, нищету и все остальное. Было бы желание.

— Да бабье вообще жалостливое. Вон и с бомжами живут, да только зачем это тебе-то надо? Бросай ты это барахло. Сашка Авилов, и тот лучше, хоть и бандит. — Юрий Максимович усмехнулся, что-то припомнив.

— Почему бандит? — изумилась Ира. — Он подержанными автомобилями торгует.

— Которые сам угнал.

Ира не нашлась что ответить, растерялась, внезапно поняв, что атмосфера в Сашином доме и есть, видимо, напряжение, которое испытывает живущий вне закона. Он всегда под прицелом. Оттого ее и мучили «глюки»-преследователи, что жила с бандитом. Надо будет расспросить Якова, что у него за связи с Сашей.

Все-таки она не понимает главного в этих людях. Внешне они такие, как все, но Яков, человек во всех смыслах приятный, может затолкать в машину и держать взаперти женщин. А история с портсигаром? Ясно, что он принадлежит покушавшемуся на Сашку. Или его соучастнику. Но представить, что это Яков, она не может, убийство с ним не совмещается. Слишком хорошо она думает о людях, и такое просто не лезет в голову. Воображения не хватает. Что касается мелочей, она разбирается быстро, заподозрить в подслушивании чужую домработницу легко, но чем симпатичней человек, тем безоговорочней она ему доверяет. Что за кретинизм? Если он хорошо относится к ней лично, то это не означает, что он не может быть убийцей.

Как, например, общаться с Яковом, если знать про портсигар? А она знает и продолжает напропалую кокетничать. А если представить себе, что интересы их разошлись, тогда тот же Яков, не дрогнув, сшибет ее на дороге? Как жить, если так думать о людях? Но ведь Алексей показал ей, что пока жена ему нужна — это одно, если становится обузой — совсем другое, и о чувствах или детях не может быть и речи. Только о деньгах… Она взглянула на отца, тушившего в пепельнице сигарету.

— А ты сам-то? — вдруг спросила его. — Не того? Не бандит?

Полковник захохотал:

— Жулика распатронить — святое дело. Сейчас есть чем поживиться. А ты что, настучишь? — Полковник вдруг помрачнел. — Надеюсь, ты не в мамашу.

— А что, мама…

— Да ну ее, курицу. Вспоминать неохота, как она шантажом занималась. Это сейчас все можно. Жена надоела — развелся и баста. А раньше женился — живи до смерти, иначе из партии полетишь… Ну что, будем считать, что протокол о намерениях подписали? Этот хмырь от меня ничего не получит. А я, кстати, знал, что он к тебе полезет на совесть давить. Такие всегда на чужую совесть давят. Своей-то нету.

Полковник встал и потянулся за полотенцем. Ира поняла, что разговор закончен, поднялась и ушла в свою комнату, которая так и осталась за ней с детства, с тем же самым покарябанным письменным столом, за которым она учила уроки, и давно не модной софой с гобеленовой обивкой. Тот же мишка пялился с гардероба, точно ничего не изменилось за последние шестнадцать лет.

Здесь все было спокойно и устойчиво, как в укрытии, здесь она защищена стенами родительского дома. И зачем нужно, чтобы дети покидали отцовский дом, так ли уж это необходимо? И всем ли надо уезжать от моря, стремиться к неизвестному? Чем оно лучше? Лучше родительского дома на самом деле ничего нет. Чего она добилась в жизни? Того, что девочка с хвостом на фотографии стала ей чужой и непонятной. Как будто это не она, а совсем другой человек прожил эту судьбу, а жизнь девочки, которая мечтала, что у нее будет один любимый на всю жизнь, осталась непрожитой. Они друг другу не равны и даже не знакомы. Она — гостья, занявшая чужую комнату, а куда исчезла настоящая хозяйка с ослепительно радостным взглядом?