Умный, наглый, самоуверенный

Глава 5 Приличный, без примет

По дороге Гонец рассказал, что никто его не забирал, он сам скрывался у сестры в деревне после звонков с угрозами.

— Я в Казахстан фуру вести не могу, — закончил он свои жалобы. — Они меня сковырнут. Они номер знают.

— Где ты засветился?

— Только если через ментов. Больше негде.

Они обнаружили небольшой магазин с вывеской «Табаки» и, оглядев улицу, зашли внутрь.

— Есть трубочный табак?

Продавец, полный парень с пятнистым, как от спида, лицом и проколотым серьгой ухом, выложил две упаковки. Авилов взял одну и медленно поднес зажигалку. Глаза у парня забегали. Упаковка вспыхнула, табак начал тлеть.

— Не понял. Сначала заплати, — сказал парень.

Авилов резко вскочил на прилавок и двинул ему ботинком в челюсть. Гонец заломил руки назад, вдвоем они заволокли парня в подсобку и швырнули на пол.

— Ты что, мудило, взрывчаткой торгуешь? — Тот тупо помотал головой.

— Продал упаковку со взрывчаткой, урод?

— А я знал, что там? Он сказал, сюрприз для друга к дню рождения. Хорошо заплатил. С виду приличный. Я думал — ну там хлопушка детская в нашей упаковке. Порошок подсыпал, я не видел какой.

Авилов дал продавцу пинка в бок.

— Приличный? Где ты видел приличных, мудак? Рассказывай, как выглядит. Живо.

— Никак не выглядит. Неприметный, одет хорошо, среднего роста. Никакой. Светлый, худой. Лет сорока или больше. Курит «Парламент». Друга описал. Я его знаю, постоянный клиент.

— Ненавижу тупых, — объявил Пушкин. — С тупого какой спрос? Никакой. Он целый город покалечит и скажет: «А че я сделал-то? Меня приличный попросил и деньги заплатил». Свинья жирная. Дальше своего корыта не смыслит. — Он еще раз с ненавистью лягнул в бок лежащего. Вставай работать, тебе сейчас много придется работать. Пенсию выплачивать будешь. Сделал инвалида, плати.

Они вышли из магазина молча. Авилов свистел, смотрел на небо, потом с яростью пнул по пустой банке. А дальше что?

— Я не поведу фуру, — объявил в машине Гонец.

— Поведешь. — Авилов хмуро пережидал трамвай, потом начал непрерывно сигналить, создавая нервозность на проезжей части.

— Митяйка — раз, Хрипун — два.

— Поэтому поедешь. Возьмешь кого захочешь из ребяток. Возьмешь оружие. Денег для ментов побольше. Это уже вопрос принципа. Иначе нас закроют. На паперть пойдешь с бабушками.

— Я-то? — Гонец сощурился. — У меня профессия есть и классность.

— Что ж ты автобус не водишь, со своей классностью? Утрись и води автобус. Так и семью заведешь, будешь серьезный отец семейства. Девок забросишь, по воскресеньям участок начнешь вспахивать. Только водку глушить будет не на что — жена морду поцарапает.

— Автобус! Автобус — средство передвижения, а в гробу не поездишь. Это тебе, Пушкин, жизнь человеческая — тьфу, лишь бы капусту рубить, а мне пока есть разница, живой я или трупак. Останови, я здесь выйду.

— В понедельник в шесть утра отправишься. Ключи у Левши, деньги тоже.

Он ехал к «Старому роялю». Желание послушать старинное пение на мертвом языке усилилось. Где искать этого приличного без примет с «Парламентом»? Надо взять с собой в больницу Катю, если согласится. Кафе пустовало по-прежнему, Катя все еще ходила с покрасневшим носом. Он заказал ей мартини и усадил к себе за стол.

— Кать, представь, что ты в девятнадцать лет выскочила замуж без любви. За хорошего пожилого человека, лет на двадцать старше. У вас родилось двое детей. Ты живешь без печали, ездишь на Кипр, в доме все есть. Муж у тебя — мил человек, тебя любит. Вдруг, после десяти лет брака, ты обнаруживаешь, что он тебе изменяет с молодой девицей, моложе тебя. Твои действия?

— Я бы прогнала. — Катя ответила не задумываясь.

— Да, ты, брат, романтик… — Авилов, откинувшись на стуле, улыбнулся. — Для официантки в ресторане ты что-то того… слабонервная. А теперь представь, ты его прогнала, а он утонул.

— Тогда… Тогда я бы в него влюбилась. Посмертно.

— Как же так? — удивился Авилов. — Живого не любила, а?..

— От чувства вины.

— А представь, что он ожил, ну там, случайно спасся, когда уже никто не ждал, и вернулся к тебе?

— Обрадовалась бы, и стали жить-поживать.

— Он же не изменился.

— Ну и что? Я бы изменилась. Я бы пережила смерть. — Катя волновалась и царапала ногтями полировку стола.

— Успокойся, — он подождал. — Съездишь со мной в больницу к Хрипуну?

— С тобой? Да. Только вот… Сережа меня к тебе ревнует.

— Ты с ним живешь?

— Еще думаю. Он время от времени с катушек съезжает — то хочет в Чечню по контракту, то к Грише-банкомату ходил наниматься. Деньги все, все деньги. Я маме говорю: ты чем в жизни занималась, социализм строила, а теперь денег нет зубы запломбировать, а она отвечает, что, мол, и мои дети когда-нибудь вырастут и вместо благодарности ткнут мордой. Я думаю, она права, — Катя вздохнула, — родятся, вырастут и скажут — ну и что вы делали, только бабки, как бешеные, заколачивали?

— У нас что, есть выбор? Либо деньги, либо помойки. — Авилов поднялся.

— Поехали. — Катя цедила кофе, обнимая чашку сильными пальцами. Ногти теперь царапали по стеклу, она думала.

Они сели в машину, и Авилов вздохнул, глядя, как она пристегивается ремнем. У нее это получалось эротично.

— Когда-нибудь я затащу тебя в постель.

— Не получится! — развеселилась Катя, а он снова вздохнул:

— Вот так всегда. Лучшие девушки достаются не мне. Пойду топиться, а ты оставайся со своей виной.

С Хрипуном поговорить не удалось. Он спал, напичканный лекарствами, левый глаз был заклеен, лицо — в бинтах. В одноместной палате, ссутулясь, сидел воплощением беды брат-один, свесив между коленями тяжелые синеватые руки в черных волосах.

Авилов вывел Левшу в коридор и поведал о табачном продавце. Левша в ответ сообщил, что смерть Митяйки наступила от кровоизлияния вследствие удара затылком об камень, возле которого нашли тело. Видимо, Босик не врал, они его неудачно вышвырнули. Типа несчастный случай. Но от этого никому не легче. С Катей Авилов договорился послушать ее ансамбль во вторник и, завезя девушку в кафе, отправился в сад к тетке Нюре.

Сад удивил его расхристанным видом, да и тетка была совершенно вне себя. Загорелая, с бусами на шее, она встретила его радостно-циничным возгласом: «А, приехал! Завещание писать будем?», а покормив окрошкой и пюре с котлетами, налила себе и гостю водочки и вздохнула: «А я что хочу говорить — я, Сашка, может, замуж выйду. Мне один человек предложение сделал, я ведь замужем никогда и не была, все тебя, паразита, растила на свою голову».

— Желаю счастья в личной жизни, — хмуро ответил он, прикидывая, чем чревато для него теткино личное счастье и сколько бумаг, включая акции «Римека», придется, если что, переоформлять.

— Такой человек приличный, уважительный. Из военных.

— Да не хочу я знать, какой он.

Тетка мгновенно обиделась.

— Сволочь ты. Ты сам сколько девок отмолотил. Даже из лагеря пионерского выгнали тебя за то, что в бане подглядывал за девками и сверзился прямо с лестницы. А понять не можешь.

— Да на здоровье, путайся с кем хочешь! А замуж-то зачем?

— Тебе не понять, как люди живут. Ты вроде уродец какой, тебе обязательно надо не как все, а наизнанку. Чем дурней, тем лучше. Как ты мне надоел-то, Сашка, иногда думаю, да неужто это моя сестра родила, а я вырастила эту нелюдь?

— Люди делятся на порядочных, которые утрамбовывают всех по порядку, и на дур вроде тебя. Без вариантов. Я тебя предупреждаю — возьми себя в руки. Ты единственное у меня доверенное лицо. Считай, что тебе повезло с обеспеченной старостью. Если соберешься замуж, перепишем бумаги, и все. Но за твою дальнейшую судьбу я не отвечаю. Сама решаешь — сама потом расхлебывайся.

— Ты, Саша, людей ненавидишь. Никому не веришь. Поэтому и счастливым тебе не бывать. Ты волк-одиночка. Бобылем живешь, никому не нужен. А все от жадности и презрения. Вот и ковыряйся с автомобилями, играйся в машинки, если с людьми не умеешь.

С соседом по даче Авилов знакомиться отказался. Поточил косу и за два часа выкосил сорняки у забора. Полил теплицы, починил швейную машинку. Тетка почувствовала себя виноватой и сунула ему пакет пирожков с малиной. На обратном пути настроение исправилось, он подумал, что, может, еще и обойдется. Вряд ли жених в курсе грядущих доходов тетки, если она сама о них не догадывается.

Это воскресенье началось «скорой» возле «Старого рояля», но не менее странно закончилось. Когда он, уже в сумерках, открыл дверь ключом, в коридоре стояла Ира.

— Я тебя хочу, — сказала она и распахнула черный халат. Под халатом было стройное голое тело и ярко-алые чулки повыше колен. Она отвернулась, прошла в гостиную и села на диван. Он снял ботинки.

— А я-то как тебя хочу последние двадцать из тридцати трех лет. — И он сделал удививший его самого тигрообразный прыжок на диван.

Ночью они ели пирожки с малиной, запивая их красным вином.

— Вот и все, — сказала Ира. — Теперь понятно, какая я была дура последние десять лет.

— Я тоже кое-что скажу, — продолжил Авилов. — Если есть хоть малейший шанс жить с желанной женщиной, то нужно все для этого сделать.

— Так ты?..

— Да, я, — он криво усмехнулся.

— А где Алексей?

— Вот этого не знаю. А зачем тебе? Ты уже сделала выбор. Убила мужа, бросила детей и разыскала меня. Разве не так?

— Но он ведь жив?

— Ира, но если он жив, то это значит, что он смотался от тебя к любовнице. Ты не забыла?

— Я не забыла. Но не могу поверить. Это не вмещается в голову.

— Ты представь, вот он стоит, закатав штаны, ранним утром на морском берегу, удит рыбу. Всходит солнце, появляется девушка, на ней белое платье, и ветер треплет волосы, она идет по берегу, точно что-то ищет, и радостно находит. Он собирает снаряжение, они, обнявшись, идут в дом, пьют молоко, глядя друг другу в глаза, и им хорошо. Никаких детей, никаких осыпающихся отелей, поставщиков, евроремонтов, автомобилей. Не надо лгать жене… Красивое кино. Что еще надо?

— Ты просто садист.

— Ну, это общеизвестно. А вот ты, раз уж мы перешли на личности, немного дура. Но этого, слава богу, никто не знает, а я никому не расскажу, как ты ищешь вчерашний день и как ты превратно его себе представляешь.

— Откуда тебе знать про мою жизнь?

— Я не знаю твою жизнь, но твой муж в городе — персона, известная изворотливостью.

— Расскажи.

— На сегодня с тебя хватит.

— Кстати, твоя домработница едва не пристрелила меня из пистолета. Вынула из шкафа.

— Надо же, какая прыть. Я отправлю ее в ссылку, — улыбнулся он.

— Мне иногда кажется, что ты псих.

— Тебе не кажется. Так оно и есть.

— Но я все равно тебя хочу. Даже еще больше.

— Но это естественно, ты и сама нервная, — он пожал плечами, — люди с похожими диагнозами друг другу ближе.

Кроме теплого братского родства, он чувствовал нечто похожее на долг, странного рода обязательства перед тем, каким он был в прежней жизни. Но, собственно, чем он обязан тому, из прошлого, и почему должен любить женщину, которой увлекался мальчик из приморского городка? Жизнь давно другая. Она спела свою партию в этой опере, сыграла свою роковую роль. Может быть, этого достаточно, и можно поставить точку? Он усмехнулся — детская мечта сбылась или нет? Ира спит с ним, но о ком она думает…