Уральский самоцвет

Разочарование, страх и апатия

Медики утверждают: человеку отпущено природой ограниченное количество адаптационной энергии — способности сопротивляться сильным внешним раздражителям. Несмотря на короткую жизнь, уже с раннего детства Роберту Фишеру пришлось пережить столько нападок, оскорблений и унижений, столь часто сопротивляться внешним раздражителям, что к тридцати годам он пришел опустошенный и разочарованный, потерял веру во все, чему когда-то служил и поклонялся, и в первую очередь самое важное — веру в людей.

Чуть не с пеленок устремлением Бобби Фишера, как, впрочем, многих в Соединенных Штатах, было создать себе обеспеченную жизнь, не зависеть от капризов меценатов. Эта цель руководила всеми его поступками, являлась главной движущей силой в жизни.

Выиграв в Рейкьявике шахматную корону, чемпион мира Фишер, казалось, был полон надежд и разумных планов.

— Вот стану чемпионом мира, буду играть по нескольку матчей в год. — обещал он нам в беседе на банкете в Ванкувере в 1971 году после окончания матча Фишер — Тайманов. И тут же добавлял свое неизменное: — Если, конечно, гонорары будут достаточно высокими.

Казалось бы, вот теперь-то и начнется пора «долларовой жатвы». Уж шахматному-то королю нетрудно будет получить наилучшие условия и наивысшие вознаграждения. Сначала все к тому и шло: получив приглашение возглавить команду США на шахматной олимпиаде в Скопле, стартовавшую через пару месяцев после рейкьявикской битвы, Фишер охотно ответил:

— Пожалуйста! Это будет стоить… сто пятьдесят тысяч долларов.

Шахматные лидеры Соединенных Штатов обиделись и таких денег не дали, тем более что и два других гроссмейстера — Ларри Эванс и Уильям Ломбарди поставили свои долларовые условия, конечно, поменьше, — «всего» по двадцать тысяч. В результате команда США приехала в Югославию в таком слабом составе, что одно время было опасение, что она не попадет даже в первую финальную группу.

Широкую рекламу получило специальное разговорное шоу, устроенное для Бобби Фишера знаменитым американским комическим киноактером Бобом Хоупом. За короткий разговор перед телевизионной камерой Фишер получил солидный гонорар. После этого любители считать чужие деньги заволновались и приготовились к обычным для Америки подсчетам: «Сколько «стоит» Роберт Фишер?», «Теперь-то он развернется, покажет себя, пойдет грести миллиончики».

К удивлению всех, Фишер вдруг охладел к шахматному бизнесу. С прямолинейностью, которую люди, близкие к нему, именуют «болезненной честностью», Фишер отвергает одно за другим самые выгодные предложения.

— Мы предлагаем вам сфотографироваться на фоне бутылки нашего пива. Получите за это сто тысяч долларов.

— Нет, — спокойно отказывается Фишер. — Это унижает шахматы.

— Тогда, может быть, вы согласитесь на наше предложение, — вступает в разговор служащий другого рекламного бюро. — Давайте сделаем такое фото: Фишер намыливает щеки перед бритьем. «Пользуйтесь только нашим кремом — его употребляет чемпион мира Фишер!» А за это вы получите… — И называется сногсшибательная цифра.

— Нет, — и на этот раз отказывается несговорчивый шахматный король. — Это будет неправдой — ведь я бреюсь электрической бритвой.

Предложили бы это коллегам Фишера, особенно тем, кто так яростно обвинял его за долларовый бизнес. Думаю, не ошибусь, если скажу: определенно нашлись бы такие, кто бросился бы намыливать щеки кремом, который раньше и в глаза-то не видели.

И еще одно высказывание.

Вскоре, однако, он стал отказываться и от предложений «в интересах шахмат».

— Фирма «Интернейшенел Хилтон» предлагает устроить ваш матч в Лас-Вегасе с любым шахматистом по вашему выбору. Гонорар — один миллион четыреста тысяч долларов.

— Десять миллионов! — реагировал Фишер.

Как объяснил один из друзей чемпиона мира, он «заломил» такую сумму не ради наживы, а от нежелания «играть в шахматы на публике».

— Что вы мне говорите, я — старый гроссмейстер, я все понимаю, — шумел во время межзонального турнира в Петрополисе аргентинский гроссмейстер Мигель Найдорф. — Фишера больше не интересуют шахматы!

— Откуда вы это взяли?

— Две недели назад я предложил ему, по поручению одной аргентинской фирмы, 300 тысяч долларов только за то, что он наговорит на пленку несколько слов на любую тему. И вы знаете, что он мне ответил?!. Что его это… не интересует!

— Но, быть может, вы его неправильно поняли. Возможно, он хотел сказать, что его теперь не интересуют деньги?

— А! — махнул рукой Найдорф, давая понять, что разговор на эту тему его очень волнует.

Удивлялся мир шахматный, да только ли шахматный. Что-то не так ведет себя чемпион мира, как о нем писали. И принялись по-иному рассматривать его прошлые поступки. Маршалл, улаживающий дела Фишера в Рейкьявике, заявил:

Так совершенно неожиданно у вошедшего в годы зрелости Фишера исчезло вдруг долларовое божество, золотой телец, сияние которого долго слепило и привлекало мальчика, наслушавшегося похвальных песнопений. А ведь этот кумир часто мерещился ему в дни утомительных шахматных баталий на пути к шахматному трону. Теперь Фишер не только не поклоняется больше денежному божеству, а порой относится к нему с безразличием. Американский гроссмейстер Арнольд Денкер рассказывал мне, что он сам был свидетелем случаев, когда Фишер подписывал довольно значительные чеки пожертвований на религиозные и благотворительные цели.

Вполне возможно, что на формирование критического отношения Фишера к долларовому богу повлияло следующее событие, показывающее, сколь отвратительным это божество может быть. Перед матчем со Спасским в Рейкьявике Фишер заключил договор с известной кинокомпанией «Фокс», откупившей все права производить телевизионные съемки непосредственно в турнирном зале. А позже, когда выяснилось, что камеры мешают игре, нервный и возбужденный Роберт потребовал их убрать.

В тот момент, когда вся Америка восторгалась победой своего выдающегося гроссмейстера, наконец-то завоевавшего для США шахматную корону мира, дельцов из кинофирмы «Фокс» совсем не интересовала и не радовала победа. Они были заняты совсем другим делом — срочно строчили заявление в суд с требованием взыскать с шахматного короля неустойку в миллион с лишним долларов. Если вспомнить, что приз Фишера в Рейкьявике был равен примерно 150 тысячам долларов, то иск был более чем солидный. Развернулась длительная судебная тяжба, Фишер нанял специального адвоката, принялся изучать юриспруденцию для того, чтобы самому разобраться в тонкостях закона и отбиться от изворотливых крючкотворов. Несколько лет его таскали по судам, там его поджидали репортеры, и Фишер отпустил бороду и усы, чтобы его не узнали. В общем, боролся, как только мог. Болезненный и возбужденный, он не скупился на резкое слово в адрес своих судебных преследователей.

— Разобьюсь, но устрою так, что этот прохвост Фокс не получит ни цента! — обещал взбешенный гроссмейстер репортеру газеты «Лос-Анджелес таймс».

Я спросил себя: неужели в США нет друзей и сторонников Фишера, которые могли бы подняться и во весь голос защитить чемпиона мира против изощренных в юридическом крючкотворстве коммерсантов из кинофирмы? Неужели не нашелся хотя бы один человек или газета, заявившая резкий протест против издевательства над шахматным королем? Прекратите! Мы знаем болезненный, капризный характер Роберта Фишера, его непостоянство, но ведь он в конце концов гордость американского народа, его шахматная слава. Неужели же вы не можете поступиться частицей своих прибылей, хоть один раз поставить престиж своей страны выше жажды наживы. Он же не взял у вас деньги, а всего лишь помешал подработать на шахматном матче. Разве лишен участник матча за шахматную корону права добиваться идеальных условий в зале? Пусть раньше он дал согласие на съемку, потом убедился, что она ему мешает. Будьте же снисходительны! В общем, для Фишера долларовый божок сейчас в значительной мере померк. Кому же поклоняться? Может быть, религии, с которой у Бобби связана молодость, которая обещает мир и благодать не только на небе, но уже и на земле. И Бобби отправляется в секту «Всемирная церковь господня», секту, глава которой, уже упоминавшийся нами господин Армстронг, — человек весьма энергичный и очень умелый, неизвестно, как в делах божественных, но уж во всяком случае в делах земных.

Прекрасно владея приемами дзюдо, карате, а также различными видами оружия, Армстронг решил, что именно это — наилучшие качества для поводыря верующей паствы. Руководимая им секта, впрочем, с трудом может быть названа «господней».

— Я жертвую двадцать процентов гонорара в пользу секты, — сообщает Фишер Армстронгу, поняв по его намекам, что прежде всего нужно платить.

— Великолепно, сын мой! — молитвенно сложил руки обрадованный глава секты. И поспешил добавить: — Это как раз то, что сейчас нужно богу!

Значительную часть последних лет Фишер жил в специальной резиденции секты на юге Соединенных Штатов. Сперва ему нравилось жить среди людей, отдающих свои помыслы богу; позже наблюдательный молодой человек все больше и больше начинает замечать, что поклонение всевышнему как-то отходит на задний план в этом обществе, а наставники святой паствы больше уделяют внимания не делам небесным, а денежкам верующих.

«С волками жить — по-волчьи выть», — видимо, подумал в один момент Роберт Фишер и принялся вести привычную для секты «святую» жизнь. Газеты сообщали: чемпион мира Роберт Фишер взял один из принадлежащих секте самолетов и улетел в какое-то «злачное местечко». Провел там месяц в обществе девиц, развлекался, танцевал. Потом вновь вернулся под сень господню.

Но, видимо, и «каникулы» не способствовали укреплению веры в божественные каноны.

— Бобби, неужели ты доверяешь этим проходимцам? — спросил однажды чемпиона мира Цуккерман.

— А как ты думаешь: на сколько процентов я им верю?

— Процентов на десять.

— Ты попал в самую точку.

Отступничество от веры ввергло Фишера в состояние растерянности и подавленности.

Передают, что Фишер не раз порывал с «Всемирной церковью господней». В минуты сомнений и философских размышлений решающее слово сказал, однако, все тот же доллар. Вершитель судеб (на земле, во всяком случае) в секте Армстронг все еще требовал с Фишера двадцать процентов дохода, в то время как с остальных взимал всего десять. Это и поставило последнюю точку.

Если не улучшило состояния одинокого чемпиона мира обращение к богу, то, может быть, можно было жить нормально, как остальные люди? Завести семью, детей.

— Когда вы женитесь, Бобби? — спросил я Фишера на банкете в Ванкувере в 1971 году.

— Вот стану чемпионом мира — тогда женюсь.

Шахматная корона завоевана. Первые вести из-за океана заинтересовывали.

Но, увы, видимо, таковой не нашлось — Бобби по-прежнему оставался холостым.

Шахматы он любил по-прежнему.

— Ты не боишься, что со временем появится такая машина, которая сможет обыграть тебя? — спросил однажды Роберта Фишера югославский журналист Димитрие Белица.

— Нет, за шахматной доской я не боюсь ни людей, ни машин… И вообще я не боюсь никого, кроме журналистов.

Характерное признание, идущее от самого сердца: «Человеку отпущено природой ограниченное количество адаптационной энергии…» Огромную толику этой энергии у Фишера забрали именно развязные западные репортеры! Как преследовали они его всю жизнь, сколько попортили крови. Даже в минуту горести, тяжких раздумий и сомнений лезли они в душу взволнованного и расстроенного короля, совали ему под нос ненавистный микрофон записывающего репортерского аппарата.

«Получить интервью у Фишера все равно, что перепрыгнуть через забор со связанными ногами», — пишет голландский журналист Бём.

Ознакомимся с некоторыми фактами и посмотрим, не вызовут ли и в нас неприязнь действия особенно развязных представителей репортерского племени.

Фишер побеждает в Рейкьявике, торжествуют любители шахмат США. Объявлено, что первого американского чемпиона мира будет принимать президент США. И в этот момент появляется фельетон одного из американских журналистов. С ехидством издевается автор над нервными капризами и срывами Фишера, хихикая и самодовольно посмеиваясь над желаниями Бобби иметь во время матча специальное кресло и над его боязнью яркого света. Нельзя понять, к чему стремился известный журналист, одно ясно — появление фельетона не говорит о любви к шахматному гению США и преклонении перед ним.

Пожалуй, больше всего старались насолить Роберту Фишеру его «биографы». Бред Даррак в статье в «Санди телеграф мэгэзин», аппетитно пересчитав все суммы, которые Фишер когда-то получил, а также от которых он отказался и которые может получить в будущем, не преминул поиздеваться над личной жизнью чемпиона мира.

В прежние времена во многих странах существовал обычай — оскорбленный (в том числе и статьей в печати) человек имел право вызвать на дуэль развязного автора. Прочтя эту похотливую, грязную статейку, невольно жалеешь, что никто еще не вызвал к барьеру распустившегося «биографа»! Югославский журналист Димитрие Белица рассказывает: однажды ночью к нему в номер гостиницы пришел Фишер и взволнованно спросил:

— А это не очень противозаконно — убить журналиста?!

Каким только не изображали не жалевшие красок ретивые писаки Фишера, издеваясь над его общей неразвитостью, отсутствием элементарных знаний. О нем придумано анекдотов, пожалуй, больше, чем о ком-либо другом за всю историю шахмат. Фишера изображали этаким американским «Иванушкой-дурачком», может быть, не зная, что этот герой русских сказок оказывался всегда самым умным, практически приспособленным человеком.

Много статеек было написано о полуграмотности Фишера, о том, что он читает лишь «Приключения Тарзана» и о похождениях Фуманчу. К сожалению, как уже известно, и мать Роберта Фишера рисует его таким же, хотя ее слова относятся совсем к юному сыну.

А о повзрослевшем Фишере Роберт Бирн пишет совсем иное:

Господа американские журналисты, не стыдно сам?! Это ведь вы придумали, будто Фишер неразвит, мало культурен, что он стоит значительно ниже вас по уровню развития. Уж не случай ли с репортером газеты «Голливуд трибюн» вызвал злобность к шахматному королю?

Когда вопрос одного беззастенчивого газетчика коснулся тонкостей шахмат, Фишер ответил:

— Зачем вам это? Вы все равно перепутаете в своих отчетах атаку Макса Ланге с защитой Мак-Кетчона.

После зашел разговор о планах чемпиона мира.

— Рассматриваете ли вы еще одну встречу со Спасским на высшем уровне как эвентуальную возможность? — спросил репортер.

— А что такое эвентуальная возможность? — в свою очередь поинтересовался чемпион мира.

Разъяснив смысл этого выражения, репортер задал свой следующий вопрос:

— Одно время вы собирались выступить по телевидению с серией бесед о шахматах, но позднее больше не возвращались к этой идее, — значит ли это, что вы отказались от своего плана?

— Напротив, — ответил Фишер, — я по-прежнему рассматриваю его как эвентуальную возможность.

Фишер всегда боялся начинать шахматное соревнование. Подобная «стартовая болезнь» не редкость в других видах деятельности человека. Боятся порой выходить на сцену артисты, не просто начать сложный полет некоторым летчикам. Мы были свидетелями колебаний Фишера перед началом матчей с Таймановым в Ванкувере, со Спасским в Рейкьявике. Сейчас в обстановке разочарования, оторванности от друзей, тоскливого одиночества Фишер просто не нашел в себе сил и решимости вновь вступить в труднейший бой с молодым, полным сил Анатолием Карповым.

Несмотря на свой мужской возраст, Фишер по-детски наивен и прост. Он боится ездить на автомобиле, предпочитает автобус («У нас в США ежегодно погибают от автомобильных катастроф 56 тысяч людей», — говорит он.)

Может быть, для того чтобы в какой-то незначительной мере препятствовать росту преступности, отчаявшиеся блюстители порядка Нью-Йорка решили провести вскоре после возвращения Роберта из Рейкьявика сеанс одновременной игры нового чемпиона мира в одной из американских тюрем.

Блестящая идея! Несколько удивленный шахматный король расхаживал вдоль многочисленных столиков, а по другую сторону сидели люди, с которыми Фишер ни за что бы не захотел встретиться темным вечером на улицах Нью-Йорка. Однако все было благопристойно, стражники охраняли не только самого чемпиона, но и многочисленных репортеров телевидения, понятно, сразу бросившихся увековечить это необычайное событие.

И тут произошел казус, получивший впоследствии название «Двенадцать стульев — наоборот». Когда Фишер подошел к одному из столиков, он не узнал стоящей на доске позиции. Что-то странное случилось? Фигуры на одной доске стоят явно не так! Сеансер обычно помнит все тонкости боевых перипетий борьбы на всех досках, сколько бы их ни было. Мгновенно нашел причину изменения и Фишер.

— Где моя ладья? — спросил он у противника.

— Какая ладья? — глядели на него невинные голубые глаза заключенного.

— Вот здесь. На поле це-два! — все больше волновался Роберт, которому подобное оскорбление великого шахматного искусства казалось невероятным кощунством.

В конце концов ладью отыскали в кармане заключенного и поставили на доску, но чемпиона мира и это не успокоило. Продолжая ходить вокруг столиков и делать ходы в других партиях, он недовольно ворчал:

— Безобразие! Как это можно! Украл мою ладью.

Вдруг блестящая идея пришла ему в голову.

— Я буду писать президенту! — обратился он к старшему среди тюремных стражников. — Ему за это прибавят срок. Я добьюсь!

Хладнокровный стражник с выразительным бульдожьим подбородком передвинул куда-то за щеку заполнявшую рот жевательную резинку и произнес:

— Это, конечно, можно… Но ему уже некуда… Имеет максимальный срок — девяносто девять лет… На всю катушку!

«Человеку отпущено ограниченное количество адаптационной энергии…» Природа дала Роберту Фишеру характер далеко не «сахарный», но на его состояние, поступки, нелогичные и путаные высказывания огромное влияние оказал губительный быт, окружение, неверность, безразличие, а порой и предательство заверявших в своей преданности друзей. Особенно это проявилось в критический момент для Фишера, когда ему предстояло сразиться с Анатолием Карповым.

Не скрою, меня удивило то единодушие, с которым гроссмейстеры Соединенных Штатов — соотечественники Фишера — бросились критиковать своего чемпиона. Не мог я понять, почему так «строги» к нему его коллеги, друзья. «Фишер вел себя по отношению к ним вызывающе, третировал, отдельных оскорблял», — уговаривал я сам себя, оправдывая общность действий американских носителей высших шахматных званий. Но как же забыли они все сделанное им хорошее, с какой бесцеремонностью перевирали факты, жонглировали словами и понятиями, подтасовывали и переиначивали его слова.

И как раз в этот момент я понял причину — всемогущий дух конкуренции! Где он еще более развит, как не в стране золотого тельца. Здесь порой даже ангел ради долларов или выгодной позиции в обществе, кстати, также приносящей доллары, становится дьяволом.

Разочаровавшийся в жизни, деньгах, религии, в друзьях и коллегах, даже в шахматах, Фишер живет сейчас, покинутый всеми. У него нет семьи, близких. Всеобщее осуждение, одиночество, неустроенность и, кто знает — жизнь так трудна сейчас, — может быть, нищенское существование в будущем. Вряд ли он сможет вернуться к шахматам — болезненная гордость Фишера не допустит, чтобы он был не первый, а первым ему стать вновь ох как непросто!

За вечно опущенными темными занавесками в пустынном доме в Пассадене проводит дни и ночи человек, более десятилетия волновавший мир своими феноменальными достижениями в турнирах и матчах, шахматными партиями высшего содержания. Одиннадцатый в истории шахматный король не сыграл за годы царствования ни одной турнирной партии. Печальный рекорд! Всего лишь один сеанс в тюрьме — стоило ради этого так биться за шахматную корону!

Что делает теперь Фишер, какие проблемы его волнуют? Может быть, занимается астрологическими выкладками — есть и такие сведения, будто по приказу звезд он отказался защищать шахматный титул. А может, просто горестно вспоминает свою необычную, сложную жизнь, оказавшуюся слишком трудной для чувствительной и слабой души Роберта Фишера.

Широко одаренный природой мальчик в возрасте шести лет увлекся шахматами. Любовь его к ним была безгранична — шахматы для него все, ради них он отказывается от образования, специальности. Двадцать пять лет бьется за победу, всеобщее признание, в его мечтах почет, богатство, обеспеченное будущее. Наконец, после изнуряющей мозг борьбы сверхчеловеческого напряжения все это достигнуто, и Роберт Фишер тут же добровольно отказывается от почета, от денег и даже любимых шахмат. В минуты отчаяния, страха и душевной усталости следует творческое «самоубийство», импульсивный удар по собственному благополучию, безумный прыжок в пропасть бесперспективности и безнадежности.