Уральский следопыт, 1982-02

Только один выстрел

Михаил КАМЫШЕВ

В полдень в расположение полка приехал командир дивизии генерал Болотов Андрей Иванович. Приехал, как. всегда, без предупреждения, чтобы посмотреть все своими глазами.

Выслушав доклад и полистав журнал наблюдения, сел и прильнул к окулярам стереотрубы. Едва развернул ее влево, как наверху, над головой, раздался треск и посыпались струйка земли и битое стекло.

– Что за чертовщина? – изумился генерал. Он оглянулся на вскочившего в блиндаж лейтенанта, старшего группы наблюдения.

– Может, шальная пуля? – уклончиво предположил лейтенант.

И тут снова раздался треск и зазвенели стекляшки. Поднявшись с сиденья и отряхиваясь, генерал буркнул:

– Шальная пуля? Снайпер!

Он вспомнил, как не раз слышал про вражеского снайпера. Его окрестили Хитрым Фрицем, и пошла о нем молва, что бьет без промаха. Болотов теперь сам убедился, сколь искусен вражеский снайпер.

Выйдя из блиндажа, Болотов свернул направо и уверенно зашагал по траншее. Следовавший за ним адъютант осторожно заметил:

– Вы не забыли, товарищ генерал: неподалеку злополучный участок мелкой траншеи. Может, лучше другим путем?

Болотов усмехнулся:

– За семь верст киселя хлебать? И потом: вы что же хотите, чтобы я труса праздновал? Проскочим!

Перед глазами на изгибе траншеи неожиданно замаячил фанерный щиток, заставивший Андрея Иванович ча остановиться. Сощурившись, прочитал чётко выведенные предостерегающие слова: «Держи ушки на макушке, иначе окажешься у Хитрого на мушке!»

– Ну и ну: в стишках врага прославляют! – усмехнулся Болотов и шагнул в изгиб траншеи.

Вечером насмешливо и строго выговаривал командиру полка:

– Кто это сочинил дурацкие стишки: «Держи ушки на макушке»? Не знаете?… Врага надо нещадно бить! Поперек лощинки поставьте земляную стенку, чтобы люди зря не гибли. А снайперов надо учить, разжечь стремление побить врага, а не бояться его. Мне докладывали, что вы сами сегодня занимались со снайперами.

– Так точно. Только что от них… Хороший в команде народ подобрался. Да и Твердохлеб скоро должен вернуться… Постараемся, товарищ генерал!

Старенький «газик» погожим июньским утром, тарахтя, катился по выщербленной снарядами и минами шоссейке. В кузове стоял коренастый старший сержант. Упругий ветер трепал русый чуб, заставляя щуриться, а он, смахивая слезу, с нарастающим любопытством рассматривал развертывающуюся перед ним панораму. Недавно здесь проходил передний край. Многочисленные, залитые водой воронки, изорванная паутина проволочных заграждений, посеченные, обгоревшие деревья – все свидетельствовало о жарком бое. Вон там, левее дороги, в кустарнике, была его огневая позиция, где он чуть было не поплатился жизнью из-за своей беспечности.

День стоял ясный, безветренный. Твердохлеб на огневой позиции, не выдержав соблазна, закурил. Приметив над кустами струйку дыма, вражеский снайпер уже не спускал с того места глаз. А Михаил, отведя душу и не подозревая об опасности, осторожно приподнялся, чтобы поудобнее устроиться для наблюдения, и в этот момент был взят на мушку. Пуля угбдила в плечо, повредила ключицу.

Больше месяца лечился Твердохлеб и стосковался по полку, по товарищам.

Комбат хорошо знал Твердохле-ба. Расспросив про лечение и здоровье, рассказал, как лютуют вражеские снайперы, и объявил:

– Назначаю вас, товарищ старший сержант, начальником снайперской команды. Вместе с младшим сержантом Дрямовым будете учить молодежь… И еще одну задачку придется решать: пора кончать с Хитрым Фрицем.

Разостлав на столе карту, испещренную множеством разноцветных знаков, подполковник остановил острие карандаша возле цифр 212.2.

– Кажется мне, позиции Хитрого Фрица где-то на этой высотке.

В сгущавшихся сумерках Твердохлеб зашагал в команду. Из старых друзей – из, той знаменитой пятерки, которая два месяц назад была грозой для врага, остался один Володя Дрямов, но у него что-то случилось с глазами. Таджиев убит, Арефьев и Наливайко ранены. Потому-то обнаглели вражеские снайперы…

В команде уже слышали, что Твердохлеб вернулся в полк, и ждали. Все собрались возле землянки и слушали неторопливый рассказ Дрямова о том, как он одно время работал в паре с Твердохлебом.

– Наступали мы, а немцы кинулись в контратаку с правого фланга – роты две, не меньше. Мы с Твердохлебом как раз тут и находились. Бегут, значит, фрицы, стреляют на ходу, орут что-то. В середине цепи старший сержант разглядел двух офицеров и кричит: «Мой левый, твой – правый. Бьем!»

Дрямов сделал паузу, прослю-н.явил самокрутку и, затянувшись, продолжил:

– Выстрелили, значит, почти одновременно и скосили обоих. Потом ударили по пулеметчикам. Тут как раз подоспели наши минометчики – они меняли огневые позиции… В общем в том бою старший сержант пятерых фрицев уложил. А всего на боевом счету у него сто двадцать три фашиста…

– Вот она, сила! – воскликнул восхищенный ефрейтор Лобов.

Твердохлеб постоял, послушал и словно бы вынырнул из темноты:

– Привет товарищам по оружию. Прибыл для прохождения дальнейшей службы…

– Миша! – обрадовался Дрямов. – Ждем тебя. Проходи в наши хоромы – там разглядим тебя…

Посреди большой землянки между нар стоял устроенный из жердей столик, застланный газетами. На нем были разложены ломтики хлеба, луковица, банки с рыбными консервами «в собственном соку», кружок копченой, тронутой плесенью колбасы. На все эти яства падал свет самодельных «молний» из снарядных гильз.

– Что ж, давайте знакомиться. Меня вы знаете как кличут. А вас как?

– Ефрейтор Лобов!

– Рядовой Гаджиев!

– Рядовой Кобцев!

– Кобцев, говоришь? – переспросил Твердохлеб. – Сколько же тебе годков? Пятнадцать?… А не прибавляешь?

Кто-то усмехнулся, и при дрожащем свете коптилок видно было, как смутился Коляша Кобцев под пристальным взглядом старшего сержанта, но тут же нашелся:

– Вы не смотрите, что я маленький… Я ухватливый.

…Сильная оптика приближала Круглую. Еле различимые простым глазом предметы, казалось, были рядом – рукой подать. Вон на обгоревшем тополе каким-то чудом уцелел скворешник. На сухой ветке, топорща крылья, наверное, распевая, сидел скворец. Увидев его, сержант улыбнулся: «Даже птицы привыкли к войне. Кругом стрельба, а они хоть бы что».

Потом оптика приблизила и словно бы вырисовала кошку, Серая, худая и облезлая, она осторожно пробиралась по груде кирпичей, останавливаясь и озираясь. «Кошка на войне – на самом переднем крае. А может, кот?» – улыбнулся Твердохлеб. И в этот момент донесся звук одинокого выстрела. Кошка метнулась за камни, а старший сержант сразу нашел того, кто стрелял. Он еще раньше приметил немца. возившегося у пулемета, установленного на открытой площадке, правее сарая. Видимо, устранив какую-то неисправность, он дал для проверки короткую очередь. Все это видел Твердохлеб и даже разглядел продолговатое лицо немца со свисавшим на узкий лоб рыжим чубом. Вот он вновь приник к пулемету и, оглянувшись на сарай и ощерившись, дал длинную, с рассеиванием очередь.

В другой раз Твердохлеб снял бы пулеметчика, а сейчас не хотел и не мог поддаваться искушению. Он чувствовал, что где-то так же, как и он, тщательно укрывшись, враг терпеливо выслеживал свою очередную жертву.

Старший сержант перевел взгляд на сарай. Изучая каждую доску, подумал о том, что, наверное, не случайно поблизости от развалин расположился пулеметчик. Днем на переднем крае обычно стояла тишина, редко нарушаемая грохотом перестрелки. А пулеметчик, по всей видимости, должен был заглушать выстрел снайпера, отвлекать от него внимание.

Томительно текли минуты и часы. Уже и день подходил к концу, но он не дал ответа на многочисленные вопросы, волновавшие снайперов. Лишь перед вечером, когда пулеметчик опять послал длинную очередь, Твердохлебу вроде бы послышался глухой одиночный выстрел.

Ночью начал накрапывать дождь. Монотонный шорох его в листве словно бы глушил все звуки, и Твердохлеб задремал. Когда проснулся, дождь все еще шел. Значит, видимость ограниченная. Даже обычная перестрелка шла вяло, и Твердохлеб объявил после завтрака, что на передний край в такую погоду идти нет смысла.

После полудня Твердохлеб прилег, но долго ворочался, а потом вдруг поднялся, достал из вещевого мешка лист бумаги и присел опять к оконцу, едва пропускавшему свет. Он что-то писал, рвал и опять писал. Сложив листок привычным солдатским треугольником. Твердохлеб окинул взглядом землянку и, не найдя Кобцева, окликнул Лобова:

– Где Коляша?

– Баллистику изучает.

– Позови.

Коляша явился в один момент. На ходу поправив пилотку, щелкнул каблуками:

– Рядовой Кобцев прибыл…

– Есть тебе ответственное задание. Пойдешь в тыл полка, там найдешь портняжную мастерскую и вручишь вот эту записку Василию Петровичу Вострикову. То, что он даст тебе, принесешь сюда. Понял?

– Так точно!

Коляша сунул треугольник в карман гимнастерки. Выскочив из землянки и поправив волочившуюся по самой земле плащ-палатку, побежал по знакомой тропке. Чувствуя, как взмокла спина, остановился под густой елью передохнуть. Потрогал карман: как письмо? Осторожно достал повлажневший от пота треугольник. Интересно, что там написано? Что он должен принести? Если бы был в письме секрет, старший сержант запечатал бы его как следует или предупредил бы.,.

Утро нового дня застало снайперов на своих позициях.

Внимание Твердохлеба привлекла ворона, кружившая над колодцем и резко взмывавшая вверх. «Кого испугалась?… А ведь фашист может расположиться и в колодце?…»

Разглядывая сруб, Твердохлеб высмотрел возле него уцелевшую скамеечку. На нее когда-то ставились ведра, а теперь она, прикрыта хворостинами. Зачем?… Ага! Вон, оказывается, в чем дело! Скамеечка может служить упором для стрельбы, а хворост для маскировки.

В прицел Твердохлеб разглядел, как что-то блеснуло возле сруба, раздался выстрел, который заглушила длинная очередь. Враг там!

Твердохлеб досадовал: как же он раньше не разгадал вражескую уловку? Ведь хворост был замечен им в первый же день, но тогда он не придал ему никакого значения. Если бы не ворона, он, пожалуй, и сейчас не подумал бы о том, кто мог расположиться в колодце.

Любопытство взяло верх. Коляша развернул треугольник. Корявые строчки тянулись по всему листу: «Здравствуйте, Василий Петрович! – писал Твердохлеб. – Извините, что не пришел сам. Дюже некогда. Фриц оказался очень хитрым, и голыми руками его не возьмешь. Очень нужна ваша помощь. Если не жалко, отверните у вашей куклы голову и вручите подателю записки. Думаю, что не откажете. Затем до свидания».

Прочитав письмо, Коляша ничего не понял. О какой кукле писал старший сержант? Для чего она понадобилась? Уж не шутит ли с ним старший сержант – за куклой послал?

Вернувшись со свертком, Коляша застал старшего сержанта с Лобовым за странным занятием: они мастерили чучело.

Приняв сверток, Твердохлеб тут же развернул его, и в руках очутилась изящная голова манекена. Приладив ее к чучелу, ухмыльнулся:

– Красавец мужчина!…

На рассвете другого дня на охоту отправились втроем. Лобов расположился в разрушенном блиндаже. Твердохлеб занял место в своей «берлоге». Коляша Кобцев, тщательно проинструктированный сержантом, расположился с чучелом возле участка мелкой траншеи. Чтобы не вызывать у проходивших солдат излишнего любопытства, голову чучела обернул пока тряпкой.

Почти до полудня солнце светило как раз в глаза Хитрому Фрицу. Опасаясь выдать себя блеском оптики, он начинал охоту обычно после полудня. И Твердохлеб условился с Кобцевым: тот начнет показывать чучело не раньше половины первого. Сейчас на часах было лишь одиннадцать, а время тянулось томительно медленно – секунды казались минутами.

Взглянув на колодец, а потом на печь, Твердохлеб попытался представить себе, где облюбует сегодня Хитрый позицию…

Он знал: если следить за пулеметчиком, можно почти безошибочно определить, когда Хитрый откроет огонь. Теперь же на площадке одиноко маячил пулемет, а над ним, поднимаясь со дна траншеи, плыло легкое облачко дыма. Сержант вспомнил, как сам закурил в окопчике, поплатился за это, и процедил сквозь зубы: «И ты, сукин сын, поплатишься, подожди!». И только сказал, заметил, как гитлеровец стал подниматься со дна траншеи. Оглянувшись вправо, он приник к пулемету.

«Сейчас даст очередь», – решил Михаил. Из-за грохота разорвавшегося неподалеку снаряда он не слышал дробного стука пулемета, но по движениям немца понял, что тот вел огонь с рассеиванием. Вот он вновь посмотрел вправо, Несомненно, Хитрый стрелял оттуда. Но откуда точно? Выходит, у него были еще где-то позиции.

Михаил внимательно наблюдал.

В который раз уже он направил оптический прицел на печь, но тут услышал взволнованный, срывающийся голос Кобцева:

– Товарищ сержант, беда! Ефрейторя Лобова убило…

– Как убило?

– Солдат мимо проходил. Он и сказал, что снайпера в блиндаже убило.

Твердохлеб заскрежетал от досады зубами. Выходит, фашист стрелял недавно не по кому-нибудь, а по Лобову.

Твердохлеб пожалел, что не может выйти из своей «берлоги». Ему хотелось заглянуть в блиндаж, самому увидеть, что там произошло. Он не мог поверить, что Лобов вызвал огонь на себя.

Вскоре прибежал запыхавшийся Кобцев:

– Правду говорил солдат… Убило… Его уже унесли…

– Ладно, Коляша. Давай показывай! – распорядился старший сержант. Он переводил взгляд с угла сарая на сруб, а с него на печь. И вдруг заметил, как заслонка чуть отодвинулась в сторонку, и едва не вскрикнул от радости: в прицел было хорошо видно, как снайпер, лежа- на соломе, рассыпанной на печном поду, изготавливался к стрельбе. «Вот оно что! Неужели наступил момент, которого так долго ждал? Но тише, Миша. Спокойнее, спокойнее!» – командовал сам себе старший сержант, сажая в центр пересечения прицела голову врага. Потом, затаив дыхание, плавно потянул спусковой крючок.

Выстрел, грохнувший в подземном окопчике, слегка оглушил Твердохлеба. В прицел он видел, как фриц выронил из рук винтовку. Падая, та сшибла заслонку, и печь теперь просматривалась насквозь. Голова снайпера лежала на девой руке. Все это было так отчетливо видно, что Михаилу показалось, будто он услышал звон падающей заслонки и грохот свалившейся на кирпичи винтовки. Фриц, дернувшись еще раз, замер. А следующим Твердохлеб сразил пулеметчика, ошалело глядевшего назад. Откинувшись на стенку траншеи, тот стал медленно сползать вниз. Старший сержант все же успел рассмотреть темную струйку крови на переносице: выстрел был в «самое яблочко».