Уроки гнева

Глава двенадцатая

Вскоре они пришли к единому ритму.

Формируя Волну в мирах между нижними и средними гранями, где энергии было в достатке, Пламенный направлял Волну "вверх". Когда же она слабела и странники рисковали закончить путь в мире, где формировать новую пришлось бы долго — сворачивал "вниз". Пауза. Очередь Эхагеса формировать и направлять, а в конце — опустить Волну в богатые энергией области, чтобы "оттолкнуться" и продолжить путь было проще.

Как большие прыжки. Как качели.

…Долгий прыжок — тастар, прыжок покороче — человек. И снова: тастар — человек, тастар — человек, пока среди кружения миров не появится сулящая окончание поисков аномалия. Или пока оба не решат, что пора несколько часов отдохнуть.

Так продолжалось, пока Владыка не нашёл очередной многообещающий мир. Нашёл, когда Эхагес опять вымотался до состояния "спать! спать!" — и поэтому тастар решил проверить новый мир один.

Бешеная гонка вымуштровала Летуна почище придирок Зойру. Даже во сне он не просто отключился, положась на мудрость "тёмного разума", а заученно-плавно кружился на "качелях", пополняя резервы сил. Мир, где их оставил Пламенный, был тихим, тёплым и во всех отношениях уютным, так что тратить энергию на защиту от проявлений внешней среды было излишне.

Поэтому страж открыл глаза, будучи бодр, почти свеж и очень голоден.

Потянул носом воздух.

Посмотрел в направлении дымно-ароматного запаха.

— Вот так-так! — прошептал он себе под нос. Совсем тихо прошептал — но спасённая по его Просьбе девчушка услышала и быстро повернулась к нему с выражением, означавшим, как он успел узнать за последнее время, радость. Подхватилась, цапнула с рогулек прутик самодельного вертела с полуобжаренной добычей, подбежала, протягивая еду.

Удивительно.

Нет, забота о спасителе — это нормально. Гес уже знал, что дикарка (то есть Лаэ: её имя он выяснил в первую очередь) относится к нему столь же восторженно, насколько настороженно и боязливо — к Владыке. И что она изловила какого-то чересчур медлительного представителя местной жизни — тоже в порядке вещей. Должна же она была как-то заботиться о своём пропитании до того, как её спасли от расправы сородичей.

Но как она развела огонь?..

Удивление ничуть не помешало стражу принять дичь, проверить её на съедобность (было среди умений Ворона и такое), а затем вгрызться в жёсткую, пресную, но ароматную плоть.

Лаэ отбежала к костру и, искоса поглядывая на стража, принялась ворошить угли прутиком.

Эхагес жевал, не отрывая от неё взгляда.

Вроде всего ничего он её знает. Даже поговорить по-человечески они не могут: язык Лаэ незнаком ему, ей неведом язык Равнин… А ощущения всё равно такие, будто полжизни вместе. Может, это из-за калейдоскопа миров, когда любой близкий и неизменный объект становится близок ещё и в переносном смысле? Но ни на Владыку, ни на Тиива он так не смотрел…

Ну что в Лаэ такого особенного? Что?

Дикая — самодельная одежда из добытых на охоте шкур лишь подчёркивает это. Молодая, почти ребёнок. И некрасивая — что отчасти искупает удивительная природная грация.

Ещё Лаэ довольно умна, по крайней мере, понятлива. Чтобы она не стала обузой в пути, вполне хватало ласковых интонаций и простых жестов. Слух и зрение очень острые, а обоняние — вообще звериное. Крепкая, даром что мышц почти нет. Ссадины на спине зажили со скоростью невероятной, почти как при исцелении…

Ну и что?

Неужели на него так повлиял тот факт, что он, именно он, Эхагес, спас это создание и тем самым взял на себя ответственность?

Ответственность… ответственность. Да.

— Лаэ!

Девчушка вскинулась, подбежала.

— Будем учиться. Садись.

Лаэ послушалась, опустилась на мягкую голубоватую траву. Летун припомнил, как его самого муштровали с языками островитян и с хирашским, вздохнул — и начал урок.

Через несколько часов он был твёрдо уверен, что Лаэ действительно умна. Она ни разу не повторила однажды сделанной ошибки, а ошибалась редко. Запоминала слова влёт, выговаривая их с точностью просто изумительной. И не скучала ни секунды, не уставала, не раздражалась.

Гесу было знакомо состояние ума, в котором возможно проявление таких способностей: учёные братья называли его "небесным рассудком". Но Лаэ-то не применяла для запоминания и выстраивания логических связей никакой особой техники — она просто жила.

Вот тебе и "дикарка"…

Эхагес прервал урок лишь тогда, когда сквозь увлечённость наконец прорвалась тревога.

Расчёт времени. Пламенный "спустил" их с Лаэ в этот мир, потом поднялся в тот, другой, потратив на это — ну, пусть даже четверть часа. К тому времени он, Гес, уже давно устроился на ночлег и уснул. А спал не меньше семи-восьми часов. Потом завтрак, занятия с Лаэ…. в общем, долой полсуток. Вопрос: что Владыка столько времени делает в мире-цели? Ему ведь тоже нужно отдыхать, а для этого он бы обязательно вернулся сюда.

Значит ли это, что мир-цель, где он пропал — То Самое?

Или же там с ним произошло нечто скверное?

Впрочем, одно не исключает другого. Кто сказал, будто чужие Могучие, к которым они хотели обратиться за помощью, будут настроены дружественно?..

— Что с тобой? — на личике Лаэ дышало новое выражение, которое Эхагес счёл заботой.

— Со мной — ровно ничего. А вот что с Владыкой…

— Ты о том… втором? Чёрном-красном? — Быстрый жест: пальцы к щекам и к глазам.

— Да. Владыки нет слишком долго.

Лаэ тут же успокоилась и повеселела. Она явно привыкла бояться "чёрного-красного", а не тревожиться за него. И тут же — умница! — нашла верный способ отвлечь Эхагеса:

— Пойдём охотиться! Надо готовить и есть.

— Ты права, маленькая. Пойдём.

Девчушка тут же подхватилась, вскочила, радостная и предвкушающая. А Летун задумался: как она изловила то, что они оба недавно ели? Неужто зверьё тут настолько непуганое, что просто подходи и бери голыми руками? Что же, посмотрим, поглядим…

Зверьё оказалось непуганым, но поглядеть на Лаэ-охотницу — не получилось. Нырнув в заросли, она с исключительным проворством скрылась из вида, не потревожив листву и ступая босыми ногами без единого звука; метнулась в одну сторону, потом в другую — Гесу, следившему за ней без помощи обычных чувств, почудилось в отсверке её сути что-то не по-людски хищное… А когда он снова увидел её, Лаэ уже бежала навстречу, торжествующе потрясая жертвой своего охотничьего пыла — бурошёрстной, с клыками не хищника, но грызуна.

Снятие шкуры и разделку тушки Эхагес взял на себя. Пока он занимался этой грязной и довольно неблагодарной работой, неугомонная Лаэ умчалась и притащила десерт — накопанные где-то корешки. Изуча их, Летун счёл, что такая добавка к рациону будет весьма кстати (между прочим, не обонянием ли девчушка устанавливает, что можно есть, а что лучше оставить в покое?) и пошёл сполоснуться к ручью. Когда вернулся, застал Лаэ в том же положении, как после сна: хлопочущей над будущим жарким.

Это напомнило ему ещё кое-что.

— Лаэ! Как ты развела огонь?

Мгновенное напряжение плеч, ускользающий взгляд за тонкими чёрными прядями и одной белой. Потом — высверком — тревожный взгляд снизу вверх.

— Ты не бойся. Не надо. Я просто спросил.

Но Лаэ всё равно боялась, это он видел и ощущал ясно. Страх кипел, менялся, сжимался… Неожиданно возникла решимость. Девчушка протянула руку знакомым движением — и на угли, заставив их зардеться сильнее, стекла знакомая искра силы.

— Да ты маг? Здорово!

В лучах искренней радости Геса девчушка робко засияла, продолжая бояться, но уже как-то бледно. Не душой — памятью.

— А как ты научилась этому трюку?

Спрашивая, Эхагес уже предчувствовал ответ. И попал в точку. Она подсмотрела. Видела несколько раз, как это делает он — и ухитрилась повторить.

Нет, это уже что-то невероятное. Выходит, феноменальная обучаемость Лаэ касалась не только изучения языков, но и области куда более трудной в освоении. Что тут скажешь? Талант… да какое там — настоящий гений!

Знал бы Владыка, кого они спасают! Впрочем, при мысли об отсутствующем Пламенном Гес не ощутил особого беспокойства, слишком увлечённый иным.

— Так вот почему тот мужик боялся, — пробормотал он, — вот почему с тобой так неласково хотели обойтись. Чудо ты… в шкурах!

— Я… хорошо?

— Конечно, хорошо. Бедная ты малышка…

Не сдержавшись, Эхагес присел рядом и погладил Лаэ, как пугливого зверька.

— Теперь всё будет хорошо, мы тебя в обиду не дадим. Хотя что я — раз уж я тебя спас, то и так бы не дал. Но теперь — тем более. А что ещё ты умеешь?

Лаэ снова сжалась в страхе, но под успокоительным бормотанием Геса оттаяла. Страж ощутил знакомый уже переход испуга в решительность. Лаэ вскочила, отбегая, потом припала к земле, странно выгибая спину…

В первый момент Летун не поверил своим глазам. Но то, что он видел — было!

Там, где секунду назад он видел угловатую, не вошедшую в возраст девчушку-подростка, глядел на него не по-звериному пристально хищный зверь размером со среднюю собаку. Круглая мордочка, острый нос, уши торчком, огромный, невероятной толщины хвост… блестящая чёрная шубка — и белое пятно на голове…

— Лаэ…

Зверь оскалил тонкие белые клыки не то в усмешке, не то в угрозе. Повёл носом. Подошёл, ластясь не по-собачьи, а как-то… по-женски, что ли? Роскошный с белым кончиком хвост уж точно вёл себя не по-собачьи. Да и несолидно совсем было бы вилять этаким богатством.

— Чистое небо! — выдохнул Эхагес в обалдении.

Мохнатая Лаэ чихнула, выразительно покосилась на жарящуюся дичь. То есть уже не жарящуюся, а полным ходом подгорающую.

— Ох! Р-р-растяпы!.. Хм… по крайней мере, я знаю теперь, как ты охотишься. Не догадаться после такого было бы уже вовсе глупо…

Обед был спасён. Поуспокоясь, Гес вспомнил о логике и методе, после чего попытался определить, насколько внешняя перемена в Лаэ соответствует внутренней.

Насколько он мог ощутить и понять, её сознание не осталось прежним. Подобно реке на перекате, оно стало мельче и быстрее. Слух, не говоря уж о нюхе, обострился, а вот в области зрения потерь оказалось столько же, сколько приобретений. Оценить ощущения изменившегося тела не получилось: слишком сильно, слишком странно. А вот разум при перемене только потерял, не приобретя ничего.

Разобраться в деталях страж не успел: Лаэ отбежала на несколько шагов, посмотрела за спину (как, смотрит?) и превратилась обратно.

А Эхагес смотрел — и уже сознательно находил свидетельства её необычной природы в человеческом облике. Эта гибкая нервная грация, и невероятная живость, и странная, прямо сказать, мимика…

Да, Лаэ явно была не просто девушкой, умеющей превращаться в зверя, и не зверем, способным порой принимать облик девушки — она была особым, чудесным существом, стоящим, как тастары, в стороне от обыденного. Больше, чем просто зверь… но в то же время — больше, чем просто человек. Диковинное, гонимое создание.

Ведь "больше, чем зверь", значит — чужая среди зверей.

А "больше, чем человек"…

— Лаэ, маленькая, — вздохнул Гес. И добавил:

— Давай обедать.

…Когда добыча была съедена, страж осторожно, шаг за шагом, вопрос за вопросом выяснил ещё многое.

О себе самой и о себе подобных Лаэ знала мало. Она вообще знала мало: в пересчёте на людской возраст ей было лет двенадцать, а вернее, и того меньше. Три сезона она жила у какой-то бабки в наполовину доме, наполовину шалаше. Пристрастилась к тёплой человеческой еде, узнала, что такое огонь и речь, что такое постель и одежда. Потом бабка умерла, жильё быстро развалилось. Лаэ стала жить жизнью зверя, всё реже и реже превращаясь в человека. Но людское любопытство в ней ещё жило, и она без особой цели забредала иногда достаточно далеко от логова, чего дикие звери не делают никогда. Однажды она нашла "шумное место" — поселение тех самых медведеобразных мужиков, которые потом травили её собаками. Травили не за просто так: поддавшись звериному естеству, Лаэ задушила и съела какую-то их птицу. Да ещё потом превратилась в человека, вспомнив, что бабка не любила, когда на её глазах Лаэ была зверем. Люди страшно расшумелись, заперли её в каком-то сарае, а потом тот сарай подожгли. Протиснувшись через крохотный лаз в мохнатом облике (вот откуда на спине у неё появились царапины), она сбежала, странным чутьём отыскав возможного защитника, и уже не стала повторять сделанную ошибку: превратилась в человека до того, как показаться на глаза, и потом на виду у Пламенного с Эхагесом не превращалась ни разу.

Вернее, до сих пор — ни разу.

— А до той бабки? Ты помнишь, что было раньше? Кто твои родители?

— Не знаю. — Девчушка отвечала так, что впору заподозрить обман. — Не помню.

— А как вообще называются такие, как ты, в твоём мире?

— Не знаю… люди с собаками кричали — орлэ, орлэ!

— Что это значит?

Лаэ ответила, подумав немного и показав жестом:

— Орлэ — тот, кто крутится.

— Меняется?

— Да. Это тоже. Вода течёт, орлэ течёт. Мало слов сказать.

Эхагес призадумался.

— У нас ни о чём таком даже не слышали. То есть говорить-то говорили, но чтобы кто-то превращался на самом деле… Иллюзии, видимость — это да… А как-то иначе ты меняешься?

— Иначе — как?

— Ну, например, чтобы зверь был другой. Больше или меньше. В собаку, скажем. Или чтобы шерсть была серая…

— Я не знаю, как. Я меняюсь — и всё.

— Ну, может, ещё научишься. Не огорчайся. Ты мне нравишься.

Лаэ… нет, не улыбнулась — она, похоже, просто не умела ни улыбаться, ни смеяться, ни плакать… осветилась. Радость не столько проступала на её лице, вообще-то довольно подвижном, сколько поднималась изнутри. Улыбка души.

— Ты мне нравишься, — повторила она. И принялась сбрасывать одёжку из шкур.

"Чистое небо, что я наделал?! Она же ещё ребёнок!

Вот именно. И если я сейчас её оттолкну…"

Эхагес прислушался к себе, глядя на Лаэ — и понял, что нисколько не хочет её отталкивать. Нисколько, ни на волос. Более того: уже не видит в ней ребёнка. Словно отвечая на его вопрос, может ли она меняться "по-другому", Лаэ на глазах становилась привлекательнее. Более зрелой. Женственной. Видимо, она действительно не знала, как это делает, но результат…

А потом момент для отказа был упущен, и Геса перестали волновать любые рассуждения. Он забыл о стыдливости, забыл о долге, забыл о возможных опасностях чужого мира вокруг.

Забыл обо всём, кроме любви.

И ничуть не жалел об этом.