Уроки гнева

Глава восьмая

Тастар смотрит на горизонт. Когти царапают чёрный камень бойницы.

Если бы кому-то удалось заглянуть в глаза цвета гаснущих углей, в них ему не открылось бы обычного покоя. Но некому глядеть в глаза Ночной, а потом это становится невозможно: веки смыкаются, отяжелев. Она тастар, и дух её — дух воина. Глубокий, ясный, сильный. Только зачем отрицать сущее? Вид со стены цитадели тяготит её всё равно.

На горизонте встают дымы пожаров и тлеют далёкие огни… пока ещё далёкие. Но недолго осталось ждать горького часа, когда они разгорятся у подножия этой стены.

Война шагает быстро.

Тастары и Серая стража не пытались преградить ей путь, как делали это в минувшие мирные десятилетия с другими войнами. С той ночи, когда ушёл за Поворот Пламенный, по стране расходились приказы троих: Ночной, Танцующего, Примятого. И приказы их были похожи, как муравьи одной матки, как одинаковые буквы, начертанные одним каллиграфом.

Всем тастарам без исключения, но особенно молодым (не помнящим исхода из Краалта) — явиться в Столицу. Всем Серым стражам — избегать основных сил Агиллари и, не ища стычек с удалившимися от означенных сил сторонниками принца, идти к Столице либо к пограничным заставам, смотря по тому, что находится ближе. Всем приказным чинам поступать в соответствии с собственными рассуждениями, по обстоятельствам. Людям Тайной службы — не рисковать, смотреть, слушать, слать донесения в Столицу.

…Холодный ум Ночной перебирает нити минувшего.

Вчера к тастарам явился посланник Агиллари. Без проволочек его проводили в цитадель. Там, в одной из малых приёмных, среди обитых красным бархатом стен его встретили временные правители. Двое из трёх: Ночная с Примятым.

— Я — Ленримм, владетель Дана, посланник законного короля Агиллари Справедливого к узурпатору чуждого рода, именующему себя Пламенным.

Говоря так, посланник не склонял головы. Из приёмной с умыслом вынесли все стулья и скамьи, так что тастары возвышались над не весьма высоким человеком, как взрослые над ребёнком — но Агиллари знал, кого посылать к своим врагам. Ленримм так задирал нос, словно Примятый и Ночная были слугами, стоящими перед ним на коленях.

— Закон и обычай Равнин ясны и нерушимы, — заметил Примятый. — Тот, кого зовёшь ты узурпатором, в своё время последовал им. И принц Агиллари не станет королём до тех пор, пока не соблюдёт обряда. Семижды семь дней подряд ровно в полдень должен он выходить к народу на площадь Договора, а на пятидесятый день короноваться там же во второй час после рассвета. До той поры человек Агиллари не имеет права ни зваться королём, ни носить тронное имя, ни раздавать своим слугам земли королевства во владение. Но титул принца принадлежит ему по праву рождения, и с таким его именованием мы согласны.

— Говори то, что приказано тебе твоим господином, человек Ленримм, — сказала Ночная.

Если бы даже посланник захотел перебить тастаров (а он наверняка хотел), сделать это до разрешения Ночной он бы не смог. Ручной Зверик принца был далеко, и магия владык пока ещё была при них.

Ленримму дозволили, и он начал свои речи.

— Законный король Агиллари Справедливый, не желая омрачать реставрацию своей власти над Равнинами лишней кровью, даже если это кровь чуждых людям созданий, великодушно дозволяет так называемым тастарам сдаться на милость Справедливого. Если войскам короля не будет чиниться преград силой оружия либо ненавистной чистому небу магии; если ворота Столицы при его приближении будут открыты, как и ворота цитадели; если тастары во главе с узурпатором, именующим себя Пламенным, выйдут к королю их Агиллари без оружия и одежд, изъявляя страх и покорность, а после вслух покаются в заблуждениях своих перед лицом многих свидетелей; итак, если все эти условия будут выполнены в точности и до конца, законный король Агиллари Справедливый обещает тастарам сохранить их жизни, кроме одной. Узурпатор, именующий себя Пламенным, за преступления свои помилован быть не может, но может смягчить свою участь. Покорившись суду Справедливого, означенный Пламенный заслужит благородную смерть от меча в руке ликтора. Остальным тастарам по великодушию своему Агиллари предоставляет тот же выбор, что был некогда предложен предку короля нынешнего, Гэллари Второму, а именно: изгнание за пределы Равнин либо чистая смерть от руки ликтора. Таковы слова законного короля Агиллари Справедливого к врагам его, переданные с пожеланием примирения, и отступлений ни от единого слова короля нет и не будет.

— Запомни и передай своему господину в точности, — сказала Ночная, выдержав паузу. Затем мягко взяла под контроль разум Ленримма и заговорила. Глаза человека обессмыслились.

Весь он сейчас стал одним большим ухом.

А перед Агиллари должен был стать — одним ртом.

— Я — владетель Дана, посланник короля! Я должен говорить с ним!

— Ну и что? Приказано ждать, значит, будешь ждать.

Взгляд водянистых глаз был совершенно равнодушен. С первого взгляда нормальному человеку было бы ясно, что обладателю таких буркал глубоко плевать на собственную жизнь, а уж на жизнь прочих созданий, копошащихся на земле — втрое глубже. Любому, умеющему видеть, было бы кристально ясно, что выражения этих глаз не изменит ни кровь, ни смерть. И когда их взгляд будет направлять руку с мечом, читаться в них будет ровно то же, что сейчас. То есть безграничная и всеохватная скука.

Но Ленримм по природе своей был обделён умением видеть, и нормальным человеком его назвать было затруднительно.

— Твои приказы меня не касаются нимало, эхло! Я — владетель Дана, и ты меня пропустишь!

Вероятно, менее чем через минуту хозяин водянистых глаз пропустил бы скандалиста — прямиком на чистое небо, быстро и без очереди — но случай дал посланнику не оценённый им шанс эту минуту пережить.

— Что за шумство? Кого скандалят? О, да это же наш верный длинный язык!

— Принц Итоллари! — воскликнул Ленримм, — Какая приятная встреча! Я, понимаете ли, только из Столицы, а тут такое, такое! Это невероятно! Проклятые красноглазые и те проявляли к моему положению больше уважительности!

— О, да успокойся ты, парень, — посоветовал Итоллари посланнику, успешно не замечая, что тот вообще-то годится ему, младшему брату молодого принца, в отцы. — Всё равно мнением красноглазых никто интересоваться не будет, что бы они тебе ни наговорили. Придавят их, и трупы в яму, х-ха! Вина хочешь? Хор-ро-ошее вино! Угощаю!

— Ваше высочество, я должен попасть к его величеству! Я же посланник!

— Ну да, ну да, знаем… Эй ты, пропусти этого.

— Нельзя.

— А? Это почему нельзя? Тогда я сам пройду, узнаю…

— Нельзя.

— Вот видите теперь, ваше высочество? Невероятно, просто невероятно! Своего принца! Своего законного повелителя!..

Итоллари заглянул в скучающие водянистые глаза и увидел в них нечто для себя нелестное.

Но всё-таки увидел, в отличие от Ленримма. И отвёл глаза первым.

— Подержи, — сказал принц почти трезво, всунув посланнику в пухлую ладонь пузатую бутылку. Поднёс к лицу обе ладони и неожиданно низко взревел:

— Агиллари! Да не свербит в твоём носу пища твоего обширного ума, ХВАТИТ СПАТЬ, УЖ ПОЛДЕНЬ НАСТУПИЛ!

Вздохнув раз и другой, младший принц набрал воздуха, сколько смог, снова поднёс руки ко рту — и опустил их, фыркнув непочтительно.

— Совсем упился, братец? — спросил, высунув голову из-за полога своего шатра, Агиллари. Было заметно, что он желал бы ответить Итоллари таким же, если не более громким рёвом, но не способен на это физически. Глядя на лицо старшего брата — жёваное, нездоровое, увенчанное спутанной копной не слишком чистых (а говоря прямо, грязных) волос — можно было сделать безупречной точности вывод, что упился как раз он. И не в первый раз.

— О, извини. Но что мне было делать, если твой верный страж не желал пропустить твоего высокого посланника, Ленримма? А он так рвётся сообщить тебе вести из Столицы, так рвётся! Я просто не мог не посочувствовать бедняге, брат.

На тронное имя Агиллари до коронации действительно не имел права. Но нечто от короля, притом именно Справедливого, в нём было.

— Пропустить, — велел он скучноглазому и скрылся за пологом.

Минут через десять Ленримм стоял перед сидящим в полукресле Агиллари. Для Итоллари второго сиденья у старшего принца не нашлось, но тот, нимало не обеспокоенный этой попыткой мелко отомстить, с удобством расселся прямо на ковре, лелея отнятую обратно и ещё не показавшую дно бутылку.

— Итак, Ленримм, — старший из прямых потомков Гэллари чуть вздёрнул подбородок, — что тастары имеют Мне ответить?

Взгляд посланника опустел — мгновенно, "на щелчок". Изменились осанка и голос.

От неожиданности Агиллари замер, словно птичка под взглядом змеи. Волосы на затылке зашевелились. Итоллари сжался и отодвинулся, стремительно трезвея.

— Принц Агиллари, желающий прежде времени именоваться королём и Справедливым! С тобой говорю я, Ночная, мастер майе из рода тастаров. Между истинно разумными не должно быть обмана. Мои слова не будут такими, какие мог бы сказать тебе Пламенный. Я, воин, второй щит нашего рода, говорю: в споре за власть ты имеешь безусловное преимущество. Закон и традиции — прах под пятой сильнейшего. Посему я не жду от тебя верности духу твоего предложения мира. Слишком опасно и тем самым неразумно оставлять в живых таких врагов, как мы, тастары. Со своей стороны я знаю, какими силами играешь ты, приручив каэзга. И я, Ночная, говорю: пока жива, война моя с чудовищем не окончится. Однако с тобой, принц, тастары могут быть благородны.

Голос Ленримма изменился, став холоднее и напевнее.

— Человек Агиллари, с тобой говорит Примятый, первый щит рода тастаров. В борьбе с врагами хороши все средства, от заключения выгодного союза до предания побеждённых в руки ликторов. Однако воину необходимо знать, что на каждую силу может найтись иная сила, тогда как справедливость может быть лишь одна, и презревший её никогда не достигнет прочного мира. Справедливость имеющего власть над страной состоит в защите её границ. В последнее время границы Равнин хранила Серая стража. В этом состоит долг людей, одевших серое, ради этого мы учили их сражаться. Назову безумцем того, кто станет преследовать их, стоящих на страже покоя своей страны, не поставив иного надёжного заслона захватчикам.

И снова речь посланника изменилась.

— Я, Ночная, могу добавить к этому не много. Ультиматум, который изложил нам твой человек, всё равно не может быть выполнен нами в точности и до конца, даже имей мы такое намерение. Мастер-целитель, прозванный Пламенным, глава линии Хранителей и король Равнин, сейчас находится много дальше десяти тысяч йомов от Столицы. И когда он вернётся, деяния всех разумных — и людей, и тастаров, и прочих — будут взвешены на весах справедливости, а не на весах силы. — Недолгое молчание. — Я, Ночная, один из трёх временных правителей, закончила.

— Я, Примятый, добавлю к сказанному ещё меньше. Если речи наши успели записать не полностью, прикажи своему посланнику повторить ответ тастаров. Он повторит. Слово в слово.

Ленримм постоял ещё секунду, как замороженный.

— Отвергли они милость вашего величества, — внезапно зачастил он, оттаяв. — Да и трудно было бы ожидать чего-то иного от столь противных небу созданий, как эти самозваные владыки, искажающие образ Человеческий. Наверняка они намерены вероломно ужалить тогда, когда сочтут, будто ваше величество…

Агиллари махнул рукой, обрывая поток слов.

— Ступай пока в соседнюю секцию, милейший. Нам с братом надо обсудить услышанное. Но особенно далеко не отходи, может, ещё понадобишься.

Недовольный, но покорный, посланник откланялся.

— Ну, что ты думаешь? — тихо, почти шёпотом спросил Агиллари, покидая полукресло и устраиваясь рядом с братом.

— Думаю, как бы не объехали нас красноглазые, — очень серьёзно ответил Итоллари. — Чего у них не отнять, так это умения играть словами… и не только словами, к несчастью.

— Значит, ты тоже понял. — На этот раз Агиллари не сдержал дрожи. Сжал руки в кулаки, выдохнул медленно и отрывисто сказал. — Вокруг нас никакая магия не имеет власти: Зверик рядом. Но наш болванчик-болтунчик всё равно вёл себя, как под заклятием…

— …и если бы ТЕ ему приказали, — подхватил младший принц, — мог бы на тебя напасть. Чик отравленной иголкой — и нет больше мятежника. Это угроза, старший. Серьёзная угроза. Страшная. Сколько ещё таких болванчиков, пляшущих на ниточках у ТЕХ, может быть вокруг? Не узнаешь, пока не станет поздно!

Агиллари сморщился.

— Если они могут подчинять людей так — зачем было посылать нам это вот… живое предупреждение? Если они имеют такую дьявольскую власть, почему мы оба ещё живы? Проклятье на их головы, им что — выгодно было заставить нас выступить открыто, чтобы потом раздавить, как кусачих блох? Покончить с последними наследниками Гэллари на законных основаниях? Но они и без того могли это сделать в любой момент. Сложно ли одному тастару наведаться к изгнанным, чтобы тихо избавиться от них самым простым путём? Впрочем, небывшее меня не волнует. Другое дело — Пламенный. Если его действительно нет в Столице — куда он отправился в такое время? Эта стерва, Ночная, прямо сказала: Пламенный разговаривал бы с нами иначе. Может, они с Примятым нарочно удалили узурпатора подальше, чтобы он не смог помешать их интригам? — старший принц запустил в волосы пальцы обеих рук и признался. — У меня от всего этого голова трещит!

— Ну, не только от этого, — хмыкнул Итоллари, за что был награждён пасмурным взглядом. — А если серьёзно, — добавил младший, — я думаю, что не только мы их боимся, но и они нас тоже. На Зверика-то у них ошейника нет!

Братья переглянулись.

— Не за таким ли ошейником отправился Пламенный?

— На то похоже. — Медленно кивнул Итоллари. — Вот я про отравленную иголку говорил. Предположим, ткнули тебя такой. Останусь я, и армия наша никуда не денется. Но ведь Зверик-то слушает тебя одного! Пока он с нами, мы тастаров можем в землю вколотить. Но если некому будет Звериком управлять, то уже они смогут мятеж прихлопнуть, как мухобойка муху.

— Только если меня не будет, — сверкнул глазами Агиллари, — Зверик станет за меня мстить. Выходит так, что без него мы бессильны, с ним — наоборот; но всего хуже для тастаров, если он останется один. Это же голая, неуправляемая мощь! Он небо с землёй смешает, если я погибну!

— А это красноглазым не нужно, — закончил младший принц.

И братья снова переглянулись.

И долго ещё шептались, выкручивая нить рассуждений — так, как научил их дед.

Нить к нити — выйдет полотно. Ночная вспоминала… и прислушивалась к новой жизни, зреющей внутри. У неё уже были два ребёнка; оба стали взрослыми давно, двести кругов назад. И обоих она потеряла при исходе из Краалта.

Хорошо, если они мертвы.

Если пелэ с миньонами взяли их живыми…

Нет, нет! Лучше не думать о таком. Они — воины, они не дали бы захватить себя.

Дети…

В былые времена у женщин рода тастаров редко бывало больше двух детей. Во всём нужна гармония, а в излишке рождённых гармонии нет. Это настолько очевидно, что за тысячи кругов стало чем-то вроде инстинкта. (Когда все следуют, не задумываясь над причиной — как ещё такое назвать?) Появление третьего ребёнка тоже регулировалось этим "инстинктом". Если несчастный случай настигал кого-то из твоей линии, тогда — да, восполнять потери необходимо. Причём молчаливо подразумевалось, что сделать это должны лучшие: мастера нескольких искусств или самые даровитые мастера из первой дюжины в своём круге.

Но если от всех линий, от всех кругов осталось всего полтысячи с небольшим…

Об этом тоже лучше не задумываться.

Больно.

Где ты, ааль-со? Если бы можно было узнать…

Примятый поистине был достоин зваться первым щитом рода тастаров. Даже она, второй щит, заметила его приближение, когда он был в девяти шагах — расстояние почти опасное, почти достаточное для мгновенной и неотразимой атаки.

Сам Примятый чувствовал каждого, как бы тот ни таился, не менее чем за тридцать шагов от себя. В любом направлении. Даже если затаившийся не угрожал ему, даже если спал или лежал без сознания. И ни толстые каменные стены, ни магия не могли помешать Примятому.

Что ж, иначе он просто не был бы первым.

— Сколько наших ещё не в Столице? — спросила Ночная. Оборачиваться она не стала: может, Примятый решит, что его заметили раньше, чем на самом деле. Хотя столь простая хитрость едва ли имела шансы на успех. Несмотря даже на то, что она заговорила на языке людей, скупом на нюансы смысла и интонаций.

Вообще, многие тастары в последнее время говорили только на людском. Он оказался удобен для изложения сухих фактов. Скрывал чувства там, где родной язык — обнажал.

Вот и Примятый ответил по-людски:

— Не хватает шестерых из тех, о ком точно известно, что они живы.

"Шестеро. Только шестеро…

Слишком много".

— Почему они до сих пор не здесь?

— Причины различны. Тающая, Беспокойный и их дочь затворились в лесной башне, и вести не доходят до них. Высокий пропал; даже Смотрящий не может сказать, что с ним — кроме лишь того, что Высокий жив. Наконец, Тихая и Оставляющий. Эти двое находятся к северо-западу от Столицы. Настолько близко, чтобы достичь цитадели за час, но вместе с тем достаточно далеко, чтобы не опасаться Агиллари и Могучего, если те обрушатся на нас прямо в эту минуту.

— Понятно. Ты по-прежнему считаешь, что нам надо оставить Столицу и уходить к горам западной границы?

Чуть заметная пауза.

— В схватке с Могучим нам не достичь победы.

Ночная ничего не ответила. Примятый ещё немного постоял рядом и растворился среди камня и теней. Так же тихо, как появился.