Узор на снегу

12

— Ты спрашиваешь у меня? — изумилась Лилиан.

— А у кого же еще? Я мужчина с ребенком, привязанный к одному месту. Разве я могу предложить что-нибудь, хотя бы отдаленно похожее на твою увлекательную и захватывающую жизнь?

— Ты собираешься что-то предлагать мне? — тупо переспросила она. — Но почему? Ты ведь считал, что я тебе не подхожу, даже когда верил в мою респектабельность. Почему же изменил свое мнение теперь, когда узнал, что я не более чем мираж, повисший в жарком воздухе над зловонными трущобами, которые тебе и во сне не могли привидеться?

— Будь я проклят, если знаю это! — угрюмо проговорил он. — Одно могу сказать: у меня будет прорва времени подумать об этом, когда ты уйдешь из моей жизни.

— Ты непоследователен, Тимоти.

— Знаю. Но и все, что я испытываю к тебе, лишено какого-либо смысла и логики.

— Тогда что же есть в твоих чувствах ко мне, любимый? — спросила она, отваживаясь подойти к Тимоти, если уж он не подходит к ней.

— Страсть, и одержимость, и секс, — сердито проговорил он, — уравновешиваемые жгучей потребностью давать, понимать, защищать. Стремление измениться, стать лучше. Жажда, такая сильная, что от нее пересыхает в горле. Пустота, которую ты одна можешь заполнить.

Тимоти казался истерзанным, изможденным.

— Хочешь сказать, что все еще… любишь меня, после того что узнал?

— Нет, — рявкнул он, — я хочу сказать, что терпеть не могу квашеную капусту и арахисовое масло! Конечно, я говорю о том, что люблю тебя, как это ни печально!

— И…

— И ничего! Я только что вывернул перед тобой наизнанку всю душу! Разве этого недостаточно?

— Нет, — тихо сказала Лилиан. — Боюсь, что нет.

Она ждала, что он спросит, чего же еще ей нужно, но вместо этого услышала:

— Мне бы следовало об этом догадаться. Владелица международной корпорации и обремененный мелкими заботами, связанный по рукам и ногам папаша с дочкой на руках — неважное… невозможное сочетание. Так ступай туда, откуда пришла, Лилиан, и забудь эти последние дни. А я тем временем постараюсь последовать своему же совету и забыть о том, что я вообще встретил тебя.

Он вышел из хижины и закрыл за собой дверь.

Воздух снаружи обжигал лицо и легкие. Значит, подумал Тимоти, съеживаясь от холода, так тому и быть. Иллюзии рассеялись, и я снова очутился там, откуда мы с ней начали танцевать. То есть нигде.

Возможно, это было и к лучшему. Ведь то, что происходило с ними, было сродни химической реакции, которые ужасно быстротечны. Ему следовало бы испытывать облегчение и удовлетворение оттого, что мир обратно встал с головы на ноги, что еще раз подтвердилась прописная истина: построить прочные отношения на основе миража невозможно. Он не уставал повторять себе это с той минуты, как впервые увидел Лилиан, однако ни на йоту не ослабил своей одержимости.

Буря прошла, и небо было усыпано звездами. Цвета, казалось, ушли из природы. Черные, как плакальщицы, деревья, стояли, словно в оцеплении вокруг призрачно-серых в этот предрассветный час горных вершин. Чувствуя себя более одиноким, чем когда-либо в жизни, Тимоти посмотрел на небо, такое высокое, спокойное и равнодушное. Доигрывай свою маленькую драму, казалось, говорило оно. Меня это не трогает.

— Меня тоже, — пробормотал он. С какой стати? У него есть все, что действительно чего-то стоит, — курорт, несколько друзей и, самое главное, Стеф.

«Ты прячешься за Стефани… без нее тебе пришлось бы подумать о собственных желаниях», — как-то сказала ему Лилиан. Он взглянул на снег, сверкавший в свете окна как фальшивые бриллианты, и выругался с несвойственной ему витиеватостью. Неужели ему предстоит прожить остаток жизни, на каждом шагу спотыкаясь о напоминания о ней?

Он услышал, как за спиной отворилась дверь и шаги Лилиан легонько проскрипели по крыльцу. Она остановилась рядом, и некоторое время они молча наблюдали за облачками пара, вылетавшего из их ртов.

Наконец она сказала:

— Я не хочу становиться любовницей, которая время от времени встречается с тобой где-то на полпути от Европы к Аляске, где нас никто не знает. Я не хочу этого ни для себя, ни для Стефани. Ты должен любить меня достаточно для того, чтобы жениться.

— Кто говорит о женитьбе? — ошеломленный выпалил Тимоти.

— Я. Потому что кто-то должен об этом сказать, а ты, похоже, не собираешься.

— Тебе бы сначала следовало выяснить, на что ты себя этим обрекаешь, — сказал он, чувствуя, как по телу разливается тепло, растапливающее ледяной холод, до сих пор сковывавший его. — Как следует выяснить, Лилиан! Потому что выйти за меня замуж означает взвалить на себя такой ворох забот, от которого большинство женщин сбежало бы за тридевять земель. Я не говорю, что мне нужна женщина, которая ради меня оставит все, но я абсолютно уверен, что она должна быть в большей степени женой, чем деловой светской штучкой, кружащейся в вихре дел и развлечений. Я, возможно, ем рыбу не той вилкой, но я и не стремлюсь попасть в элитные круги, даже если и обращаюсь на «ты» к кому-то, кто делает это правильно.

Он остановился только для того, чтобы перевести дыхание, потому что знал: если не выпалит все единым махом, то поддастся искушению ограничиться полумерами. Но, поступив так еще раз, снова вынужден будет расплачиваться за это чувством вины и сожаления.

— Это еще не все. Когда я свободен от работы, лучший отдых для меня — это разжечь костер перед домом и приготовить с Рили барбекю. Я не возражаю против путешествий время от времени, но когда это превращается в погоню за горизонтом, когда ты везде, а твой дом нигде, — то увольте. Здесь мое место под солнцем, место, которое я называю домом и в котором хочу провести большую часть жизни.

— А тебе не хотелось бы послушать, что нужно мне? — спросила Лилиан с изрядной долей иронии. — Это представляет для тебя хоть какой-то интерес?

— Я и так знаю. Ты хочешь быть именно такой, какова есть, и вести привычную жизнь, которая тебе безумно нравится.

— Нет, Тимоти. То, чего больше всего хотелось мне, все время ускользало, поэтому я смирилась и вела жизнь, которую ты описал: внешне захватывающую, безбедную, очень удобную, но, увы, пустую внутри. Однако в глубине души я мечтала о том, чтобы меня принимали не такой, какой кажусь, а такой, какова я на самом деле. Женщина, которая отдала бы все что угодно, лишь бы любить и быть любимой. Нужной. Быть женой и матерью. Свить свое гнездо и носить простое золотое колечко, свидетельствующее всему миру, что я принадлежу единственному мужчине. У тебя есть несколько друзей, а у меня — много знакомых, Тимоти. Твои друзья останутся таковыми, что бы с тобой ни случилось. А мои знакомые исчезнут, как только на горизонте появятся тучи. Я всегда это понимала, поэтому неустанно трудилась, чтобы сохранять видимость благополучия. Я слишком долго обходилась одними знакомыми, потому что не встречался никто, кому бы мне захотелось открыть свое сердце. Но теперь есть ты, и есть Стефани, и на меньшее я уже не согласна.

Она продела руку под локоть Тимоти и прижалась к нему.

— А что касается поездок, необходимых для поддержания моего дела на плаву, то нескольких дней в году будет достаточно — неделя, от силы две, которые легко можно превратить во второй медовый месяц. Лос-Анджелес неплох в октябре, а Лондон очарователен в апреле. Так ты возьмешь меня в жены, Тимоти? Ты позволишь мне заполнить пробел в жизни Стефани, который оставила смерть ее матери? Ты позволишь мне любить тебя и иметь от тебя детей?

Она могла родиться на задворках, но обладала душой и осанкой королевы. Она стояла, излучая спокойное достоинство, готовая принять его отказ, выдержать оскорбления, и более того пережить и то и другое. Она устыдила его своими смелостью и великодушием.

Тимоти открыл рот, чтобы заговорить, но тут же закрыл его, пока чувства, переполнявшие его, не устремились наружу с силой снежной лавины. Он хотел плакать как ребенок и кричать от ликования. Упасть на колени и возблагодарить Господа за то, что не отвернулся от него, когда он был абсолютным ослом, невежественным, как булыжник.

— Когда бы тебе хотелось начать? — выдавил он наконец, осмелившись посмотреть на нее и рискнув утонуть в бездонных озерах серых глаз.

Она улыбнулась улыбкой, сулившей несказанные наслаждения, и повела его к хижине.

— Думаю, нам нужно бить по горячему железу.

Тимоти подумал, что ей не помешает еще один урок английского, но всему свое время. Сначала ему нужно научить ее некоторым другим вещам.

Тьму в хижине рассеивали только оранжевые отсветы, падавшие из топки печи, и единственная свеча. Он раздевал ее медленно и благоговейно, и наконец Лилиан предстала перед ним в своей, казавшейся неземной, наготе. Ее атласная кожа была золотистой там, куда падали отсветы огня, и жемчужной в тени.

Тимоти поднял ее руку и поднес к своим губам.

— Я могу сражаться с банками, с погодой… даже со Стеф, — прерывисто сказал он, запечатлев поцелуй на ладони Лилиан, — но я не могу сопротивляться тебе. Если ты возьмешь меня, Лилиан, я твой на всю оставшуюся жизнь.

Она прильнула к нему — гибкая, теплая, неотразимая.

— Тогда дай мне себя, — прошептала Лилиан и, высвободив руки, начала раздевать его. К тому времени, когда она закончила, сердце Тима колотилось как бешеное и он был напряжен, как натянутая тетива лука.

Он делал все неспешно, смакуя каждый дюйм ее тела. Пальцы лениво поглаживали кожу, словно вступая в права владения этим сокровищем. Его губы обежали контуры высоких грудей, сладостные изгибы талии, тайное средоточие женственности.

Трепеща под его прикосновениями, Лилиан вскрикивала, произнося его имя с мягкой, настойчивой мольбой, заманивая на край гибели. Опершись на локоть, Тимоти крепче прижал ее к себе. Она посмотрела на него, ее губы были мягкими и опухшими от поцелуев, глаза светились от желания.

Он ощутил прикосновение ее грудей, льнущую податливость бедер, влагу, приветствовавшую вторжение его плоти. Она оплелась вокруг него, упругая и гладкая точно вторая кожа, и выдохнула:

— Я люблю тебя, Тимоти.

Сейчас он мог бы умереть от счастья, если бы у него не было так много причин, по которым стоило жить.

— Останься со мной, — взмолился он, имея в виду не только завтрашний день, но и это мгновение, когда висел над пропастью беспамятства.

— Навсегда, — выдохнула Лилиан и затрепетала от тысяч крошечных судорог экстаза.

Пламя свечи взметнулось выше, разгораясь ярче, неистовей, такое горячее, такое яркое… Он смотрел на него, пытаясь держать себя в руках. Но его тело распорядилось иначе. На мгновение оно словно замерло в бесконечном ожидании, а затем послало в вены неистовые потоки крови, чтобы поддержать жизнь, вытекавшую из него и вливавшуюся в Лилиан.

Тимоти застонал, уткнувшись в ее шею, и понял, что впервые в своей жизни держит в объятиях совершенство. Это было чудо, и оно останется с ним на грядущие годы.

На следующий день, когда отшумели приветствия, иссякли слезы и в ее номере в отеле был накрыт стол для ланча, Лилиан сидела в сторонке и с радостной улыбкой наблюдала за примирением отца и дочери.

— Не сомневаюсь, ближайшие десять лет мне придется просидеть на цепи, — мрачно заметила Стефани.

— Уж четыре-то наверняка, — кивнул Тимоти, с трудом удерживая на лице подходящее к случаю суровое выражение. — Мы с Лилиан посоветовались и решили отправить тебя в одно место, где за тобой будут присматривать двадцать четыре часа в сутки, за исключением тех дней, когда ты будешь приезжать погостить домой.

— Да-а?

— Я говорю о школе-интернате, Стеф. Если ты, конечно, еще не раздумала туда поступать. Естественно, Лилиан и я будем скучать по тебе, но думаю, нам придется научиться жить с этим.

— Да-а? — снова спросила она, ее взгляд переметнулся с отца на три бокала с шампанским, стоявшие на столе. — О чем он говорит, Лилиан? И почему он так расщедрился с шампанским, хотя обычно позволяет мне выпить только чайную ложку по особым случаям?

— Это и есть особый случай, Стеф, — сказал Тимоти. — Ты, слава Богу, в безопасности, несмотря на свое глупое и рискованное поведение, а я наконец понял, как хорошо иметь такую дочь, за что и предлагаю выпить. — Он поднял бокал и, когда Стефани взяла свой, с легким мелодичным звоном чокнулся с ней.

Только в этот момент девочка осознала важность сказанного отцом.

— Ты разрешаешь мне поступить в школу-интернат? Правда?

— Как только будут улажены все формальности. Надеюсь, пока мы в городе, ты сможешь пройти собеседования, и тебя примут как раз к началу следующего семестра.

— Ой, кла-ассно, пап, не могу дождаться!

— Твое стремление поскорее покинуть отчий дом не очень-то лестно, — сухо заметил он, — но зато искренне.

Стефани все еще сидела, уткнувшись носом в бокал, когда отец обрушил на нее очередную новость.

— И поскольку мы все пока вместе, я также предлагаю выпить за мою будущую жену и твою мачеху.

— Жену? — поперхнулась Стефани шампанским. — Ты имеешь в виду Лилиан? Ты собираешься жениться на Лилиан? Она хочет стать моей новой мамой? Вы меня разыгрываете!

— Ну, — сказал Тимоти и с такой интимностью посмотрел на Лилиан, что заставил ту покраснеть, — дело еще не сделано, пока ты не вставишь пару ценных замечаний. А зная тебя, можно не сомневаться, что ты выскажешься, попросят тебя об этом или нет.

— Как будто можно сказать что-то, кроме: сделай это, папа, пока она не передумала!

По озорному огоньку в его глазах Лилиан поняла, что он едва сдерживается, чтобы не ответить: «Мы уже сделали это, и не раз!»

Ее тело приятно ныло от любви, которой они занимались в прошедшую ночь, и одна только мысль об этом вызывала сладостную пульсацию крови в ее венах. Лилиан нашла то, что искала долгие годы.

Все еще краснея, она опустила взгляд, чтобы глаза не выдали правды этому невинному существу, смотревшему на нее через стол.

— Мы просим твоего благословения, Стеф, — серьезно сказал Тимоти. — Только получив его, мы сможем пойти к алтарю.

Стефани нетерпеливо фыркнула.

— Честное слово, пап, иногда ты бываешь таким пыльным! Ты же знаешь, что не становишься моложе, поэтому, как я сказала, хватайся за нее, пока она не передумала. Ха, мне пришло в голову, что это было бы неплохо, задолго до того, как осенило кого-нибудь из вас. Только постарайтесь все провернуть до начала занятий в школе, чтобы я смогла пойти на венчание.

— Значит, чем скорее, тем лучше, — объявил Тимоти. — Одеваемся и идем покупать бриллиант. — Он взглянул на Лилиан со значением, понятным ей одной, и голосом, прерывающимся от чувств, добавил: — Пусть он будет не самым большим и не самым лучшим, но зато настоящим и на всю жизнь.

И тут из глубин памяти выплыли слова, сказанные некогда Лилиан единственным близким ей тогда человеком: «Лучше иметь одну подлинную вещь, чем целый сундук подделок». Как же прав был старик Симон! В один миг все, что окружало Лилиан до сего момента и составляло предмет ее гордости и смысл существования, превратилось в ничто, потеряло свою ценность.

Нет, конечно, она не собиралась доказывать кому-либо, что материальное благополучие и занятие, которое тебе по душе, хуже нищенского прозябания в трущобах. Просто, встретив Тимоти и Стефани, она уже не мыслила себе жизни без их любви. И не было во всем мире сокровищ, которые она не отдала бы за счастье быть с ними. А когда у нее появится собственный малыш…

— Эй, Лилиан, если ты будешь все делать так медленно, как застегиваешь сейчас куртку, то станешь моей мачехой не раньше следующего Рождества! — нетерпеливо воскликнула Стефани.

И правда, размечтавшаяся Лилиан все никак не могла справиться со ставшей вдруг неподатливой молнией. Поэтому, махнув на нее рукой, она обняла Стефани за плечи, подхватила Тимоти под руку и направилась вместе с ними… навстречу их общему счастливому будущему.

КОНЕЦ

Внимание!

Данный текст предназначен только для ознакомления. После ознакомления его следует незамедлительно удалить. Сохраняя этот текст, Вы несете ответственность, предусмотренную действующим законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме ознакомления запрещено. Публикация этого текста не преследует никакой коммерческой выгоды. Данный текст является рекламой соответствующих бумажных изданий. Все права на исходный материал принадлежат соответствующим организациям и частным лицам