Узор на снегу

8

Словно в тумане Тим вдруг подумал, что ему следует что-то сказать. Объяснить, почему он вышел из дома, почему поддался влечению к ней, хотя твердо решил сопротивляться. И, что самое важное, почему именно сейчас, когда отчуждение между ними почти достигло апогея.

Он мог бы придумать предлог, сказать, например, что решил проверить, не бродит ли вокруг кто-то посторонний. Но с помощью каких уловок можно было объяснить желание, которое, благоразумию вопреки, вспыхнуло в них обоих? Правда состояла в том, что они хотели друг друга с самого начала, и притворяться, что это не так, значило разжигать такой голод, который в конце концов сделал бы их врагами.

Поэтому Тим промолчал. Он только посмотрел на нее. Откровенно, без тени насмешки, не боясь, что Лилиан в свою очередь тоже смотрит на него и видит страсть, которую он не в силах больше скрывать.

Свет лампы, горевшей в гостиной, падал в холл, освещая часть ее лица — очертания нижней губы, изгиб брови, опущенные ресницы. В полутьме он провел пальцем вниз, вдоль одной стороны выреза ее халата, и затем вверх — вдоль другой.

Лилиан охватила дрожь, она запрокинула голову, открывая гладкую нежную кожу шеи. Он склонился и прижался губами к ямке у ее основания, там, где сходятся ключицы, а затем выше, рядом с мочкой уха.

Она издала звук — не вздох, не стон, но в нем слышалось безусловное одобрение, — и прильнула к нему. Тогда Тим нашел пояс на ее талии и развязал узел. В следующий момент она уже была там, где ему этого хотелось, — в его объятиях. Ее тело прижималось к нему, а он был так напряжен от желания, что казалось, вот-вот взорвется. Тим исследовал ее рот, выведывая его секреты и дивясь его сладости… Он спрашивал себя, сможет ли сдерживаться достаточно долго для того, чтобы отнести Лилиан в спальню, или займется любовью с ней прямо здесь, на полу холла.

Внезапно осознав, что тело Лилиан под его руками покрылось гусиной кожей, Тим вспомнил, что она провела полураздетой на морозе не так уж мало времени, и устыдился. Это заставило его принять решение. Взяв ее на руки, он зашагал в сторону ванной.

Тим включил душ. Случайно взглянув в зеркало, он увидел, что Лилиан стоит на том же месте, где он ее оставил, с лихорадочно блестящими глазами, бледным лицом, на котором выделяются лишь два алых пятна на скулах, и руками, безотчетно сжимающими борта халата. Если бы Тим не знал, что этого не может быть, он решил бы, что Лилиан нервничает.

— Забирайтесь скорее под душ и прогрейтесь хорошенько. Вы, похоже, замерзли больше, чем я думал.

Она кивнула и бросила взгляд на дверь. На случай, если ей не удалось отчетливо донести свою мысль, она еще плотнее запахнула халат.

Поняв намек, Тим сказал:

— Я пока пойду и приготовлю нам что-нибудь выпить.

У нее в баре не оказалось ничего, за исключением стандартного набора, предлагаемого курортом, к тому же ему нужно было проверить, как там Стеф. Поэтому, позаботившись о том, чтобы не закрыть дверь гостевого номера на защелку, Тим направился к себе. Штикен вскочил со своего места у двери Стеф. Но более меланхоличная Уайти продолжала лежать перед камином в гостиной, лишь ленивым взмахом хвоста отреагировав на появление хозяина и сообщив, что под его крышей все спокойно.

Тим нашел бутылку коньяку, которую приберегал для особого случая. Задержался в комнате Стеф, чтобы поправить одеяло, и минут через десять снова был в номере Лилиан, думая, и даже надеясь, что она еще в душе.

Но в ванной было тихо, а из спальни Лилиан доносилось приглушенное жужжание фена. Она надела что-то длинное и струящееся с широкими рукавами, сине-зеленый узор подчеркивал матовую белизну кожи.

К его радости, на туалетном столике горели две толстых свечи, а на прикроватной тумбочке — еще одна. Женщина, которая раздумала заниматься любовью с мужчиной, не станет зажигать свечи. И все же он стоял на пороге, как школьник, отважившийся на свой первый сексуальный опыт и не знающий, как соблюсти протокол.

Она встретилась взглядом с его отражением в зеркале и улыбнулась, нежное, мягкое движение ее губ заставило Тима ощутить нестерпимую жажду. Выключив фен и положив щетку, она склонилась, чтобы задуть свечи на туалетном столике.

Тим никогда не был настолько самодовольным, чтобы не заботиться о ритуальной, эстетической стороне дела. Но волнующая грация, с которой она прикрыла ладонью огонек, а затем, наморщив губы, дунула на него, изящный изгиб спины, затененная впадинка между грудями, приоткрывавшаяся при наклоне, довели его почти до сумасшествия.

Внезапно все отступило — непонимание, ссоры, сопротивление. А более всего — неприятие.

В два шага он оказался рядом, и вот уже, ощущая руками шелк ее платья, стягивал его через голову, с невиданной скоростью сбрасывал собственную одежду. Все эти предварительные действия, требующие определенной утонченности, были проделаны словно в тумане. Они не имели значения. Тим был снедаем единственным желанием.

— О, Лилиан, — простонал он, — вы меня убиваете.

И он не остановился, чтобы поинтересоваться, спросить… до тех пор, пока не встретил слабого, но безошибочного сопротивления своему вторжению. Но тогда было уже слишком поздно. Любое движение, даже попытка разъединиться, вызвала бы экстаз. Или агонию. Или и то, и другое сразу.

А при том, как она льнула к нему, как устремлялась навстречу, как прижимала к себе, невзирая на боль, на спорность его права быть в ней, как обхватывала ногами его бедра, срастаясь с ним шелковистой горячей кожей, — разве была у него возможность изменить ход событий?

Нет, вот в чем все дело: он отдался своей страсти, бешеному ритму, заставлявшему его двигаться так резко, так быстро. Никаких тормозов, никаких ограничений — только сладкие содрогания, сотрясавшие его тело, и ощущение вины, сверлившее мозг.

Зарывшись лицом в волосы Лилиан, он пытался прогнать прочь голоса, кричавшие о его вине. Но прощения ему не было. Он был с девственницей. Опять.

Тим вдруг мысленно перенесся в прошлое, в другое Рождество, которое совершенно изменило его жизнь…

Морин исполнилось девятнадцать, когда они встретились. Она была студенткой и работала в кафетерии, чтобы оплатить свое пребывание на курорте, где Тим работал инструктором по лыжам. Он заметил ее в первый же день, познакомился на другой и дал несколько уроков в дневные перерывы, так как она едва умела делать разворот, не говоря уж о том, чтобы держать равновесие. А на следующей неделе затащил в постель, даже и не подозревая, что окажется ее первым любовником, поскольку не могла же она не знать, что эти парни на лыжах охотно просвещают новичков не только на склонах, но и вдали от них.

Когда в мае он окончил менеджерские курсы, Морин уже была на пятом месяце беременности. Не имея ничего, кроме его образования и абсолютной веры в способность Тима сделать ее счастливой, они поженились. И Морин, на время забыв о планах стать учительницей, решила полностью посвятить себя материнству. «Для всего остального будет время потом, когда ребенок пойдет в школу», — сказала она.

«Потом» наступило, когда Стеф исполнилось восемь, и они уже ощущали ветер перемен. Впрочем, тогда же оно и закончилось, со смертью Морин под лавиной, обрушившейся на горную дорогу, по которой ехал автобус.

Но ни разу за все восемь лет их супружества он не испытывал такой всепоглощающей страсти, которая сжигала его сейчас.

— Прости, Морин, — пробормотал он, охваченный сожалением и чувством вины, и только потом осознал, что произнес это вслух.

В секунды, последовавшие за этим, ему показалось, что все вокруг замерло. Действительность, время, биение его сердца словно исчезли в черной дыре парализующей паузы, во время которой он молился, чтобы его слова прозвучали неразборчиво и остались непонятыми Лилиан, которая лежала под ним, мягкая и податливая, как воск.

Однако она все прекрасно слышала. Еще отзвук его голоса не растаял в воздухе, а льнущее тепло сменилось отчужденной замкнутостью.

— Лилиан! — сказал он, стараясь удержать ее. — Ты не так поняла.

Но это было все равно что удержать тень. Она выскользнула из-под него и поспешила прочь из комнаты. Быстро натянув трусы, он бегом кинулся за ней.

Тим нашел ее в гостиной перед камином. То, как она сидела, скорчившись под мохеровой шалью, кое-как наброшенной на плечи, с волосами, беспорядочно рассыпавшимися по плечам и спине, и глазами, невидяще уставившимися в пламя, напомнило ему однажды виденную картину: уличный беспризорник, присевший в поисках тепла к костерку, горевшему в темной аллее.

Опустившись на колени рядом с ней, Тим прикоснулся к ее руке.

— Лилиан, милая…

Она вздрогнула, словно ее ударили.

Прикрыв глаза, он мучительно искал слова, которые помогли бы все исправить.

— Послушай, — наконец сказал Тим, — мне бы хотелось, чтобы того, что сейчас случилось, не было, но это невозможно. Все, что я могу тебе сказать: это не имеет никакого отношения к тебе. К нам.

— К нам? — Она медленно повернула голову и остановила на нем ничего не выражающий взгляд. — Нет никаких нас. И никогда не было.

— Ты не права, — возразил он. — Какое-то время были только мы. Никого, кроме нас.

— На какое-то время мне не нужно, — с горечью произнесла Лилиан. — И я не хочу быть твоей суррогатной любовницей. Если бы я хотела только получить удовольствие, я бы нашла не меньше дюжины мужчин, которые с радостью обслужили бы меня, без напоминаний о том, что я в лучшем случае лишь заменяю женщину, с которой им хотелось бы быть.

Его потрясла звучавшая в этих словах боль. «Обслужить? — хотелось крикнуть ему. — Мы занимались любовью, черт возьми!»

Но он взял себя в руки, потому что никакие слова не могли ничего исправить. И никогда не смогут. Случайной обмолвкой, которая была более сложной и более лестной, чем она, должно быть, предположила, он лишил их возможности на отношения, которые продлились бы значительно дольше, чем оставшиеся несколько дней.

По зрелом размышлении это, возможно, и к лучшему, тоскливо подумал Тим. Разве могут две полярные противоположности, каковыми они являлись, найти точки соприкосновения, на основании которых можно построить что-нибудь, кроме мимолетной случайной связи?

Нет, не могут, и глупо с их стороны было даже пытаться. Европейская тонкая штучка и работяга, живущий в диком северном краю, дадут плохую смесь, как бы хорошо их ни размешивали. Но это вряд ли оправдывало его.

— Ты впервые была с мужчиной, — сказал он, чувствуя себя обязанным заговорить о том, что ему больше всего хотелось обойти молчанием.

— Не говори глупостей, — фыркнула она. — Конечно нет.

— Да, Лилиан. Ты была девственницей.

Она деликатно зевнула, словно породистая кошка, которой до смерти наскучило надоедливое внимание бродячего кота.

— Когда-то — безусловно, но давным-давно.

Он сердито взглянул на нее, намереваясь напомнить, какую стыдливость она проявила в ванной, что было первым намеком на ее невинность. Но что это даст, если она твердо решила отрицать правду?

Тим прошелся до окна и обратно.

— Хорошо, мы пока это оставим. Но что будет дальше?

— Я намерена хорошенько помыться, а ты можешь хоть в масле кипеть, меня это не волнует.

— Ты уедешь?

Она презрительно вздернула подбородок.

— С какой стати?

— Почти невозможно не столкнуться друг с другом на таком небольшом пространстве. А учитывая то, что должна чувствовать, вряд ли ты захочешь увидеть меня снова.

— Тебе прекрасно удавалось… не сталкиваться со мной до вчерашнего вечера, Тимоти. Не вижу причин, почему бы не продолжать в том же духе. Жаль только, что ты позволил похоти преодолеть неприязнь ко мне, но я уверена… ты больше не повторишь этой ошибки. А если боишься, что я стану тебе надоедать, могу заверить: твои страхи напрасны. Я скорее пересплю с… с боа-констриктором, чем с тобой.

Слова вылетали из ее рта, как камешки, падающие на стекло, — отчетливые, точные и до ужаса театральные. Если бы время от времени она не делала паузы, чтобы перевести свои мысли с французского на разновидность высокопарного английского, Тим бы подумал, что она раз двадцать репетировала свою роль.

— А что, если ты забеременела? — спросил он; эта ужасная возможность, словно призрак, вдруг замаячила перед ним.

— Я почти уверена, что нет. А если бы даже и так, что из этого?

Ошеломленный как ее отношением, так и своим вопросом, Тим уставился на Лилиан.

— Что из этого?! Мы здесь говорим о жизни, Лилиан, за которую я несу ответственность не меньшую, чем ты.

— Нет, — отрезала она. — Твоя ответственность заключалась в том, чтобы подумать, прежде чем заниматься со мной сексом, представляя на моем месте кого-то другого. Решив пренебречь этим, ты перечеркнул все права, которые мог бы иметь, сложись все иначе.

Едва не поперхнувшись от возмущения, он воскликнул:

— Мы в Соединенных Штатах, моя дорогая, и их законы идут вразрез с твоими взглядами! В этой стране отцы и матери имеют равные права.

Лилиан стремительно вскочила. Шаль на ней казалась древнеримской тогой, а спина распрямилась так, словно она аршин проглотила.

— Неужели? — спросила она и сунула ему под нос непристойную комбинацию из трех пальцев. — Вот что я думаю о Соединенных Штатах и их законах. Ступай вместе с ними в ад, Тимоти Эванс!

«Я уже там, — едва не сказал он. — И хочешь ты это признавать или нет, но и ты тоже».

Но он и так достаточно натворил сегодня, поэтому лишь произнес:

— Посмотрим.

— Убирайся! — воскликнула Лилиан.

— Я уйду. Пока. Но я вернусь.

— Не утруждай себя, — бросила она. — Ты все равно не скажешь то, что мне хотелось бы услышать.

— Оставим это, Лилиан. Поговорим обо всем завтра. Может, тогда ты будешь больше расположена выслушивать объяснения.

Тим надеялся хотя бы уйти с достоинством, но и здесь она оставила его с носом. Прошествовав в спальню, Лилиан через несколько секунд вернулась с ворохом его одежды и ботинками.

— Очевидно, вы с трудом понимаете мой английский; может быть, так вам будет понятнее. — Открыв парадную дверь, она вышвырнула джинсы, носки и свитер на веранду, умудрившись ни разу не упустить целомудренно прижатую к груди шаль. За ними последовали ботинки, с глухим стуком упавшие на верхнюю ступеньку.

— Послушай, Лилиан! — Он заморгал, не веря собственным глазам, потом повернулся к ней. — Ты сошла с ума?

В ответ она схватилась за очередной довод, которым оказался тяжелый подсвечник. Не нужно было быть искушенным в баллистике, чтобы понять: он весьма убедителен и без труда попадет прямо в цель.

Решив, что благоразумие — лучшая составляющая доблести, он беспорядочно отступил. Едва его голые ступни коснулись оледеневших досок веранды, Лилиан захлопнула дверь и заперла ее на замок.

Тим поспешно влез в джинсы, всунул ноги в ботинки, надел свитер и направился к себе. Прежде чем войти, он последний раз огляделся вокруг. Ночь была тихой и светлой, как поется в рождественской песне. Тучи исчезли, небо усеяли звездами, а воздух был так прозрачен и чист, что почти звенел.

Вот она — моя жизнь, напомнил себе Тим. Солидные домики, растянувшиеся вдоль берега озера по левую руку от него, высокие трубы главного здания, отчетливо вырисовывавшиеся на фоне неба справа, и его дочь, сладко спящая в своей кровати в нескольких футах от него.

А Лилиан Моро? Он провел пальцами по волосам и вздохнул. Она просто залетная пташка, обман зрения, не способный нарушить его размеренного существования. Так почему же не забыть ее и не отнестись к этому вечеру как к результату сочетания невезения и непонимания?

Откуда-то издалека раздался протяжный, тревожащий душу вой волка. Этот звук всегда трогал Тима своей неприкаянностью, но никогда так, как в эту ночь, когда он еще ощущал прикосновения Лилиан к своему телу.

Забыть ее? Ему это будет так же легко сделать, как, войдя в дом, увидеть выбирающегося из трубы Санта-Клауса!

Лилиан разбудили солнечный лучик, пробившийся сквозь шторы, и голоса, доносившиеся с озера. Приподнявшись на локте, она взглянула на часы и увидела, что уже одиннадцать. Как случилось, вяло удивилась она, что я проспала полдня? И почему у меня все болит, словно накануне я спустилась с Маттерхорна?

И тогда на нее обрушились воспоминания — о больших теплых руках, ласкавших ее тело, о голосе, хриплом от желания и побудившем ее нарушить клятву, верность которой она хранила столько лет. И о своей неосторожности, вызванной тем, что в предрассветный час, когда ее охватило безотчетное чувство потери, Тим подошел к ней и придал смысл ее одинокому существованию.

Если бы только у нее хватило разума или силы, чтобы сразу положить этому конец и крепко запереть дверь, прежде чем он успел переступить порог! Но она этого не сделала, и, словно разматывающаяся кинопленка, перед ней замелькали более поздние образы — одежда, небрежно разбросанная по ковру, тела, бесстыдно слившиеся воедино, пульсирующий ритм их движений и ее горло, пересохшее от страсти. А затем голос — ее голос, о чем-то молящий, и ее руки, требующие ускорить потрясающее открытие.

Она невольно содрогнулась, когда вспомнила, как позволяла его губам интимно прикасаться к ней до тех пор, пока невидимая пружина, сжимавшаяся у нее внутри, резко не высвободилась, вызвав такое потрясение, что Лилиан стало неважно, жива она или мертва, лишь бы чувствовать тепло его тела, укрывающего и наполняющего ее.

Какой наивностью было думать, что он хочет ее так же, как и она его! Как непредусмотрительно она радовалась короткой, резкой боли, когда он вошел в нее, в надежде на то, что удовольствие, которое последует за этим, будет стоить каждого ее мгновения! И как быстро пришла расплата за глупость.

Он назвал ее Морин в тот момент, когда казалось, они стали единым существом. Морин!..

Лилиан готова была опять упасть на постель, оплакивая свое горе, но в этот момент постучали в парадную дверь. Чего бы она ни лишилась, но гордость по-прежнему оставалась при ней. Она не собирается ни прятаться, ни выставлять напоказ свои переживания.

Поспешно натянув халат, Лилиан задержалась перед туалетным столиком, чтобы причесать волосы. Нельзя сказать, что от этого ее внешний вид улучшился. Ей не нужно было смотреться в зеркало, чтобы понять, что она выглядит как чучело, но, решила Лилиан, такова уж цена, которую платит человек, выбросивший свою жизнь на ветер ради коротких мгновений страсти.

За дверью стояла одна из горничных.

— Простите, что беспокою вас, мисс Моро, — сказала она. — Меня зовут Энни, это я убираю у вас в номере.

— Я знаю, — улыбнулась Лилиан. — Чем могу быть полезна?

— Мистер Эванс заметил, что вас не было за завтраком, и просил меня зайти и проверить, все ли у вас в порядке. Он бы и сам пришел, но слишком занят.

Слишком занят, чтобы проявить хоть каплю внимания? Слишком равнодушен к тому, что она может чувствовать теперь, после того как он получил от нее желаемое? Или слишком увлечен разработкой новой жилы?

Эти и дюжина других вопросов кружились в мозгу Лилиан, но она понимала, что бессмысленно обрушивать их на голову ни в чем не повинной девушки.

— Можете передать, — сказала она, — что у меня все замечательно и что он зря тратит на меня свое внимание, в то время как его требуют более важные дела.

— Но вы какая-то бледненькая, мисс Моро. Если вам нездоровится, я могу вызвать доктора.

Зачем? Чтобы тот подтвердил, что она потеряла девственность с человеком, который забыл, с кем делил постель, едва удовлетворив желание? Потому что Тим был прав, черт бы его побрал! Он оказался первым мужчиной, с которым она занималась любовью.

— Мне не нужен доктор, Энни, — покачала головой Лилиан. — Я просто засиделась допоздна на вчерашней вечеринке и отсыпалась все утро. Когда увидите мистера Эванса, пожалуйста, скажите ему, что…

— Если я увижу его, то нескоро. Он уехал около часа назад и должен вернуться только во второй половине дня.

Какой неожиданный подарок! Лилиан не ела уже около пятнадцати часов и ужасно проголодалась, но боялась, что, столкнувшись с ним за ланчем, утратит всякий аппетит.

А что ей делать сегодня вечером, когда все соберутся на празднование Рождества и избежать встречи с ним будет невозможно? Да то, что ей всегда прекрасно удавалось, — сделает хорошую мину при плохой игре. Наденет фиолетовый муар с голубоватым и зеленоватым отливом и старинные изумруды в обрамлении горного хрусталя. Будет смеяться, и танцевать, и лучиться рождественским благодушием, и никто даже не заподозрит, что за всем этим скрывается разбитое сердце.

А Тимоти Эванс пусть повесится! Луна превратится в сыр, прежде чем она удостоит его хотя бы единственным взглядом! Она скорее умрет, чем даст ему повод думать, что ищет его внимания. Он останется в полной уверенности, что Лилиан слишком занята, развлекаясь с другими, и ее ни капли не интересует его местонахождение и времяпрепровождение.

За ланчем она обнаружила, что Стефани находится под влиянием чар первой любви. И если смущенный взгляд Фила Мелвилла что-то значил, то это чувство было взаимным.

Лилиан простодушно спросила:

— Почему бы нам сегодня не совершить лыжную прогулку по окрестностям, Стеф?

— О-о-х, Лилиан, мне нравится эта мысль, но мы вроде бы собирались покататься на коньках с Филом. Но вы можете пойти с нами, если хотите.

Она казалась такой удрученной, что Лилиан пожалела о своих поддразниваниях.

— Я шучу, милая! Думаю, твой юноша был бы в высшей степени разочарован, если бы ты притащила с собой подружку.

Стефани, испытавшая явное облегчение, поделилась:

— Он спрашивал у меня, какой цвет мне больше нравится, а утром я видела его в лавке. По-моему, он собирается преподнести мне подарок. А еще он спросил, не сяду ли я рядом за обедом.

— Ты, конечно, сказала «да»?

Розовые щеки стали пунцовыми.

— Да. Это мое самое первое свидание, Лилиан, и…

— И тебе снова нечего надеть! — Она едва не рассмеялась, неожиданно поняв, что свет не сошелся клином на отце этого милого ребенка. — В таком случае нам нужно объединить усилия и что-нибудь подыскать тебе.

— Вы сделаете это?

— Да, если будешь так любезна, что подскажешь мне, каким лыжным маршрутом отправиться сегодня.

— Я сделаю лучше, — воскликнула Стефани. — Я нарисую вам план! Мой любимый тот, с которым отдыхающие предпочитают не связываться: в начале он кажется довольно сложным, и, чтобы пройти его весь, нужно потратить полдня. Зато на вершине есть хижина и оттуда открывается самый лучший в мире вид. Я убегаю туда, когда мне хочется от всех спрятаться. Там по-настоящему спокойно и всегда есть шоколад, и печенье, и много другого в корзинке. Это как раз то, что надо, чтобы отдохнуть перед спуском обратно в долину.

Стеф не преувеличила, подумала Лилиан пару часов спустя. Вид с маленькой площадки у хижины стоил каждой тяжелой минуты, потраченной на то, чтобы добраться туда. Деревья ниже по склону казались заснеженными игрушками, кобальтовое небо — огромным перевернутым котлом, подвешенным над острыми горными вершинами, конца-краю которым не было видно. Каким же мужеством должен был обладать человек, решившийся освоить этот дикий край!

Что там сказал Тимоти в ответ на ее жалобы в день приезда? Что на территории Аляски поместилось бы больше тридцати Швейцарий? Что ж, глядя на открывающуюся перспективу, Лилиан верила в это без труда. Величественная безмятежность картины была словно бальзам для ее души. И если бы она не договорилась со Стефани встретиться в своем номере около пяти часов, то с радостью впитывала бы эту умиротворяющую тишину до сумерек, а потом свернулась бы калачиком на одной из двух походных кроватей в хижине и провела ночь в компании дровяной печи и хранящихся здесь на случай непредвиденных обстоятельств спальных мешков.

Но обещание есть обещание, особенно данное ребенку, и нельзя его нарушать только потому, что какой-то мужчина перевернул твою жизнь вверх ногами. Она вздохнула и, бросив последний взгляд на окружающее ее великолепие, двинулась по петляющей лыжне, которая, судя по плану, должна была вывести ее к месту в полутора милях от курорта.

Обратное путешествие было намного легче, и Лилиан спустилась в долину, когда солнце склонялось к горизонту над озером, окрашивая лед в удивительный оранжево-розовый цвет. Домики и деревья отбрасывали почти черные тени.

Если бы она не была так заворожена этой почти нереальной цветовой гаммой, то наверняка уделила бы больше внимания дороге впереди и заметила бы Тима, бросившегося ей навстречу. Из-за того что огненный шар солнца слегка слепил ее, Лилиан не могла разобрать выражения его лица. Но нужно было быть еще и глухой, чтобы не услышать негодования в голосе Тима, когда он буквально зарычал на нее, как дикий пес перед атакой:

— Этим вы хотели преподать мне урок, Лилиан?

Учитывая их последнюю встречу, она сочла этот тон непростительным.

— Не кричите на меня так, — сказала она, причем и ее голос звучал как тявканье огрызающегося пуделя, — я к этому не привыкла!

— А я не привык к безрассудному поведению, какое вы продемонстрировали сегодня днем! — заявил он, нимало не умерив свой пыл. — О чем, черт возьми, вы думали, когда вас одну понесло в место, которого вы совсем не знаете? Ну? — Тим навис над ней — высокая, угрожающая фигура в беспросветно черной одежде. — Вы действительно такая безмозглая, какой кажетесь, или это была намеренная попытка заставить меня страдать в отместку за прошлую ночь?