Лилиан воткнула палки в снег и с подчеркнутым равнодушием произнесла:
— Хотите верьте, хотите нет, Тимоти, но мысль о вас даже не пришла мне в голову. Я хотела исследовать новый прогулочный маршрут и прекрасно проводила за этим занятием день… до сего момента.
Конечно, это было не совсем так. Как она ни пыталась забыть Тима, мысли о нем слишком часто приходили ей на ум, но Лилиан не собиралась в этом признаваться. Если уж она не может контролировать свои чувства, нужно хотя бы придерживать язык.
— Вам следовало кого-нибудь предупредить, — выпалил он. — Как гость этого курорта, вы обязаны сообщать, куда направляетесь и когда намерены вернуться.
— Не говорите со мной таким тоном, — в свою очередь огрызнулась Лилиан. — Я взрослая, а не ребенок. И, если уж на то пошло, то Стефани знала, куда я направилась и когда собиралась вернуться.
— Стефани ребенок, и вы не имели права взваливать на нее ответственность за ваше благополучие.
— И вы смеете говорить об ответственности, Тимоти? Вы, который набросился на меня прошлой ночью и только после того, как сделал свое дело, удосужился спросить, не забеременею ли я случайно после этого?
Лилиан не думала, что Тим умеет краснеть, но после этих слов загорелая кожа на его скулах еще больше потемнела. Он начал было говорить, потом передумал и, издав короткий резкий вздох, отвернулся и принялся изучать вершины гор, маячившие за озером.
Она видела смену противоречивых выражений на его лице — виноватое, сердитое, сожалеющее, — но была еще слишком обижена, чтобы испытывать сочувствие к нему. И все же Лилиан не отличалась злопамятностью. Как это ни было больно, она понимала, что Тим не хотел унизить ее непроизвольным упоминанием имени умершей жены, и что-то в ней стремилось сейчас пойти ему навстречу и простить оговорку.
Тем не менее сделать это означало навлечь на себя еще большие несчастья. Лилиан не знала, можно ли полюбить мужчину, с которым знакома всего несколько дней. Но одно для нее было ясно: чувства, которые Тим пробудил в ней, не походили ни на что, испытанное ранее.
Она хотела принадлежать этому мужчине. Отдала бы ему все, о чем бы он ни попросил, и если в ней еще осталась хоть капля чувства самосохранения, ей следовало предотвратить всякую возможность поддаться искушению. Если она собирается вернуться из Пайн Лодж с относительно целым сердцем, ей нужно следить за тем, чтобы никогда больше не оставаться с ним наедине.
Оттолкнувшись палками, она тронулась было вперед, но в последний момент Тим преградил ей путь.
— Нам нужно поговорить о прошлой ночи, — сказал он, крепко схватив Лилиан за запястье.
— Вам есть что сказать? — Она презрительно тряхнула головой. — По-моему, нет. Думаю, вы уже все сказали.
— Я не горжусь своим поведением, Лилиан, но хочу, чтобы вы знали: то, что я сказал, не имеет к вам никакого отношения.
— Естественно, — язвительно проговорила она. — Это имеет отношение к вашей жене. К Морин.
— Только в очень малой степени. Когда я подошел к вам вчера на веранде, я искал не Морин, а вас. И вас я хотел, в вас нуждался и вас держал в своих объятиях, когда…
— Нет! — вскрикнула Лилиан, все чувства которой пришли в смятение при его попытке оживить воспоминания. — Вы по-прежнему женаты на своем прошлом, Тимоти, поэтому нет смысла обсуждать этот вопрос, я не свяжу себя с женатым человеком.
— Морин умерла шесть лет назад!
— Только не в вашем сердце. Вы говорите о том, чего хотите вы, в чем нуждаетесь вы, а как же со мной? — Лилиан на мгновение замолчала, обдумывая, разумно ли продолжать навлекать на себя новые несчастья. Но то, что начиналось между ними как сексуальное влечение, переросло в нечто более глубокое, связанное с моральными принципами. Она уже изменила своему слову, когда легла с ним в постель. Идти на компромиссы и дальше, обманывая его, значило потерять всякое самоуважение. — Я кажусь вам эгоистичной стервой…
— Я никогда этого не говорил.
— Но думали. В первые минуты нашего знакомства вы решили, что я… как это по-английски? Протухшая девчонка?
— Испорченная, — поправил он, и Лилиан показалось, что при этом Тим прикусил губу, словно стараясь сдержать улыбку. — Что ж, каюсь. Я действительно так думал.
— В каком-то смысле вы были недалеки от истины. Я давным-давно решила для себя, чего хочу от этой жизни, и полумеры меня не устраивают. Я не хочу получать комнату, когда заказываю апартаменты. И мне не нужно тело мужчины без его сердца.
Тим казался озадаченным.
— Вы, разумеется, не ожидали, что я сделаю вам предложение только потому, что мы занимались…
— Любовью, — закончила она за него, когда он едва не поперхнулся этим словом. — Но дело в том, что мы занимались не любовью. Мы развлекались сенными играми.
— Вы хотели сказать — играми на сене, — еще более ошеломленно проговорил Тим.
Лилиан пожала плечами.
— Неважно. Суть в том, что, если бы мы занимались любовью, вы не призывали бы вашу умершую жену, а я не чувствовала бы себя впоследствии такой… недорогой.
— Дешевкой. Вы не должны чувствовать себя дешевкой. — Словно только что проснувшись и стряхивая с себя ночные кошмары, он помотал головой. — Как случилось, что обсуждение наших… взаимоотношений превратилось в урок английского?
— Откуда мне знать! И я не желаю терять время, помогая вам это выяснить, потому что у меня назначена встреча со Стефани.
— С какой целью?
— Чтобы помочь ей приготовиться к сегодняшнему вечеру.
— Ну, на этот раз ей не придется заимствовать одежду у вас, — сказал Тим, явно почувствовав облегчение от перемены темы. — Когда я был утром в Кордове, я купил ей платье, более подходящее к ее возрасту.
Этого признания хватило, чтобы заставить женщину задержаться.
— Что это означает, Тимоти? Что вы купили нарядное детское платьице с розовыми оборками и ленточку в тон для волос?
— Согласитесь же признать за мной хоть каплю здравого смысла! Я видел, как она смотрит на сына Мелвиллов. Она уже вышла из детского возраста, как это ни печально.
— Рада слышать, что вы не совсем лишены наблюдательности! — съехидничала Лилиан и, с притворным равнодушием помахав рукой, поехала дальше.
На этот раз он не пытался остановить ее.
Обед имел ошеломляющий успех. Белужья икра и артишоки, перепела и запеченная семга со спаржей — все заслуживало восхищения, особенно когда в финале появились Джино и его помощники и при потушенных огнях, кроме тех, что горели на елке, разнесли по столам на серебряных подносах праздничные торты, увенчанные горящими свечами.
После обеда общество переместилось в гостиную, где играло трио, нанятое на ближайшие три вечера. Стоя у двери, Тимоти хозяйским взглядом окидывал комнату. Здесь все соответствовало тем же высоким стандартам, что и в столовой.
Огромные букеты в китайских вазах красовались на жардиньерках между высокими окнами. Экзотические ароматы гиацинтов, роз, гвоздик смешивались с запахом мандаринов и соснового дымка. Бокалы с шампанским искрились в свете бесчисленных свечей, расставленных повсюду — на каминной доске, столиках, пианино и любых других поверхностях, на которых мог уместиться подсвечник.
Маленький пятачок, отведенный для танцев, был уже переполнен. Он увидел свою дочь и сына Мелвиллов, энергично скачущих в каком-то подобии ритуальной пляски. Щеки Стеф пылали, глаза сияли. Как правило печально опущенные уголки ее рта были растянуты до ушей, и впервые за долгое время Тимоти видел ее по-настоящему веселой. Месяц назад этого хватило бы, чтобы сделать его счастливым.
Рили, в одной руке державший пивную кружку, помахал ему от бара. Тим присоединился к нему и тут же получил тычок локтем под ребра.
— Хороша как картинка, правда?
Это действительно было так, хотя Тимоти сомневался в своем выборе, пока Стеф не появилась к обеду. Она подошла, не поднимая глаз, словно боялась, что свалится с босоножек на высоких каблуках, и обвила руками его шею.
— Спасибо, папа, — прошептала Стеф, и Тимоти почувствовал, как у него странно стеснило дыхание. Он — отец этой прекрасной молодой незнакомки, которая пахнет цветами и кажется такой взрослой с заколотыми вверх волосами?!
— Да, — сказал он Рили, — бордовый цвет действительно ей к лицу.
— Я говорю не о Стеф, парень, и ты отлично понял меня. — Рили остановил взгляд на Лилиан, и Тимоти невольно последовал его примеру.
Она сидела с другими гостями на диване у камина, оттуда доносился ее теплый, веселый смех. Тим хотел запечатлеть в памяти черты этого лица для тех дней, когда она вернется в свой более изысканный мир и у него не останется ничего, кроме воспоминаний об этом Рождестве.
— Почему бы тебе не перестать мучить себя и не пригласить ее потанцевать, пока кто-нибудь другой не перебежал дорожку? — предложил Рил и.
— Потому что она, пожалуй, даст мне от ворот поворот, — ответил он, зачарованный игрой оттенков ее платья, переливающегося то голубым, то зеленым, то пурпурным, когда она поводила плечами или двигала головой, при этом к цветовому великолепию добавлялось сверкание драгоценных камней, покачивающихся в ушах. — Мы не в лучших отношениях.
— Рассказывай! И как долго ты продержишься, Тим?
Тот переминался с ноги на ногу.
— Я не понимаю, что ты имеешь в виду.
Рили крякнул.
— Проклятье! Возможно, я и не семи пядей во лбу, но могу сказать, когда мужчина и женщина подходят друг другу, как две половинки одного яблока. И сейчас я вижу этих двоих, которых разделяют только тридцать футов пола.
— Ты ошибаешься, — проронил он. — Я не могу дать ей того, что она хочет.
Последовало мгновение удивленного молчания, а затем Рил и тихо спросил:
— Хочешь сказать, что уже выяснил это? Ах я старый дурак! Ничего удивительного, что ты чувствуешь себя подавленным.
Тим сжал руки в карманах пиджака и пробормотал:
— Я чувствую себя как подонок, если уж хочешь знать.
— Наверное, так и поступил, не сомневаюсь. Твоя проблема в том, что ты слишком долго был один. Пора начинать новую жизнь, сынок.
— Может быть, но только не с ней.
Тимоти мрачно кивнул на Лилиан, танцевавшую теперь с Виктором. Она затмевала всех в этой комнате своей элегантностью и стильностью. И если она не родилась принцессой, ей следовало бы быть ею.
— Откуда ты знаешь? — поинтересовался Рил и. — Ты хоть раз пробовал предложить ей?
— Нет… Послушай, мы и знакомы-то всего неделю!
— Но это ведь не помешало тебе прыгнуть к ней под одеяло, не так ли? И не трудись отвечать, потому что по вселенской печали в твоем взоре, я могу догадаться об этом и без описания подробностей. Но вот что я тебе скажу: в мои дни мужчина чувствовал себя обязанным сделать женщине предложение, после того как его трусы оказывались в ее спальне отдельно от него.
— И чаще всего жалел об этом всю жизнь. — Тимоти раздраженно провел рукой по волосам. — Пошевели мозгами. Рили. Даже если я окажусь настолько глуп, что предложу ей поселиться здесь, неужели ты думаешь, что ее устроят здешние условия? Ты представляешь ее себе пашущей, как это приходилось Морин?
— Нет. И если именно это ты хочешь ей предложить, у тебя еще меньше между ушами, чем я думал, Тим. Потому что она не Морин, она — это она, и если тебе этого недостаточно, тогда действительно: ты подонок, и тебе необходимо объяснить ей свое поведение.
Рили прав больше, чем мог бы предположить, сокрушенно вздохнул Тимоти. Она заслуживает хотя бы того, чтобы узнать, почему он произнес имя Морин прошлой ночью, когда единственной, о ком он думал, была женщина, лежавшая с ним в постели.
Но улучить момент, когда Лилиан будет одна, оказалось не проще, чем поймать бабочку в летнем саду. Она порхала с места на место, танцуя и улыбаясь всем, кроме него. Как бы решительно он ни двигался ей навстречу, она каждый раз умудрялась ускользнуть от него в другой конец гостиной.
— Хорошо же, Лилиан, — пробормотал Тимоти себе под нос. — Будем играть по твоим правилам… Пока.
Около половины двенадцатого музыканты стали складывать инструменты, а гости потянулись в гардероб за пальто и ботинками, чтобы отправиться на ночную рождественскую службу. Лилиан вышла под руки со Стеф и младшим Мелвиллом, словно стараясь ими огородиться от него.
Прекрасно, подумал Тим, я могу и потерпеть. Но так или иначе, мы выясним наши отношения еще сегодня.
Возможно, если бы ее так не тронула безыскусная красота деревянной часовни и ночной службы, она была бы более внимательной к окружающему потом, когда все стали выходить в темноту рождественского утра. Но в своем приподнятом и несколько отстраненном настроении она не заметила Тимоти, стоявшего в тени двойных дверей и внезапно оказавшегося рядом с ней на ступеньках.
— Мне нужно кое-что вам сказать, — тихо проговорил он, преграждая ей путь.
— Как, прямо здесь и в такое время? — подозрительно спросила она. — Это невозможно!
Но Тимоти был непреклонен.
— Здесь и сейчас, Лилиан.
Она вздохнула, не скрывая нетерпения.
— Хорошо, сейчас, если вы настаиваете. Но поскольку нам все равно идти в одном направлении, вы можете сказать это по дороге домой.
— Нет. Вокруг слишком много людей, а я не хочу, чтобы нас подслушали. В любом случае… — он показал большим пальцем через плечо на открытую дверь часовни, — я должен все здесь закрыть, прежде чем отправляться спать.
Она чувствовала себя как овца, отбитая от стада волком. Остальные уже рассеялись; те, кому надо было возвращаться в главное здание, пошли направо, а жившие в гостевых домиках — налево. И никто не обернулся, чтобы посмотреть, идет ли она следом.
— Давайте войдем внутрь, — сказал Тимоти, беря ее за руку. — Здесь слишком холодно. И на тот случай, если вам интересно, скажу: у меня нет никаких задних мыслей.
— Еще бы! — воскликнула Лилиан, стряхивая его руку. — Часовня — неподходящее место для соблазнения.
— Согласен.
Усевшись на краешек ближайшей скамьи, она сложила руки на коленях и вопросительно посмотрела на своего спутника. Однако тот не спешил продолжать.
— Итак, Тимоти, — сказала она, когда напряжение стало невыносимым, — я здесь, и я вас слушаю. Неужели то, что вы хотели сказать, так важно, и нельзя было потерпеть до утра?
— Я хотел еще раз сказать вам, как сожалею о… случившемся прошлой ночью.
— Вы уже говорили это. Повторяться…
— И объяснить свою реакцию. Это было нечто большее, нежели простая, сорвавшаяся с языка оговорка. — Он засунул руки в карманы куртки, которую надел поверх вечернего костюма, и мрачно уставился на простой деревянный крест, висевший на стене над покрытым столом, служившим алтарем.
Через какое-то время Тимоти заговорил снова:
— В каком-то смысле вы виноваты в том, что это случилось.
— Я виновата? — с негодованием повторила Лилиан.
— Если бы вы оказались такой, как я ожидал…
— А чего вы ожидали? Более изощренной партнерши, лучшей любовницы?
— Женщины более… искушенной. — Словно не в силах смотреть ей в глаза, говоря то, что собирался сказать дальше, Тимоти принялся ходить по часовне и гасить свечи. — Вы можете отрицать это сколько угодно, Лилиан, но я был вашим первым мужчиной, и именно из-за этого я снова ступил на дорогу, по которой, как думал, никогда больше не пройду. Видите ли, Морин тоже была девственницей.
— Думаю, ей не хотелось бы, чтобы вы рассказывали об этом, как и мне не хочется это выслушивать. То, что происходит между мужем и женой, вряд ли стоит обсуждать с другой женщиной, тем более в таком месте.
— Если бы она не была девственницей, — продолжал он, пропустив ее замечание мимо ушей, — я бы никогда на ней не женился.
Лилиан словно обдало ушатом холодной воды.
— Конечно нет, — деревянным голосом откликнулась она. — Мужчина вроде вас не подбирает объедки с чужого стола.
— Вы не поняли, — сказал Тимоти, дотягиваясь до высокого деревянного подсвечника на алтаре.
О, она поняла. Слишком хорошо поняла! Влюбиться в мужчину, которого знаешь всего несколько дней, еще простительно, но не понимать, какую цену придется заплатить за то, что сдалась ему так легко, — этому нет никаких оправданий!
Мне еще повезло, что Тимоти не предложил денег, с истерическим внутренним смешком подумала она, но, возможно, на Аляске это не принято. Или, может быть, то, что он занялся со мной любовью, было его подарком к Рождеству?
— То, что произошло между нами, — продолжил он, по-видимому собираясь ткнуть ее носом в правду, — было чем-то…
— Чем-то? — выкрикнула Лилиан, едва не разражаясь теперь слезами.
Это было для нее всем! Потому что она сберегала себя для этого мужчины. Потому что она любила его… Проклятье!
— Особенным, — сказал Тимоти.
— Нет, — ответила Лилиан. — Секс легок и необременителен, когда ограничивается только тем, что два тела приникают друг к другу на короткое время, а потом равнодушно отворачиваются.
— У нас было совсем иначе, Лилиан.
— Для вас — возможно, но не для меня. Человек должен быть готов к разочарованиям, когда отдает что-то драгоценное незнакомцу.
— Пожалуйста, — взмолился Тимоти, — не принижайте ни себя, ни меня!
Но его раскаяние было слишком слабым и пришло слишком поздно. Непоправимое уже свершилось.
— Вы говорите так только потому, что чувствуете себя виноватым.
— Да.
— Что ж, вы не одиноки в ваших переживаниях, так как я тоже сгораю со стыда и не желаю, чтобы мне без конца напоминали о моем поведении лишь бы облегчить свою совесть! Так что позвольте лучше сказать мне и давайте забудем о том, что произошло между нами. Вы хороши в постели. Очень нежны, внимательны. Но — простите, что приходится это говорить — не так опытны или искушены, как, возможно, вам нравится думать. Не стремясь вас обидеть, я должна признаться, что легко забуду этот инцидент. Поскольку вы явно чувствуете то же самое, давайте не будем обременять друг друга напрасными сожалениями теперь, когда нельзя ничего исправить. Думаю, мы оба получили по заслугам, и если вы джентльмен, каковым мне хочется вас считать, вы не станете больше напоминать мне, что я вела себя не совсем как леди.
Лилиан была на полпути к двери, когда та распахнулась и на пороге появился Рили.
— Ах ты! — воскликнул он, резко останавливаясь. — Прости, если прервал личный разговор, Тим, но я заметил, в окнах свет и подумал, что ты забыл запереть дверь.
— Не стоит извиняться, — сказала Лилиан, проскакивая мимо него, — мы с Тимоти и так уже слишком много сказали друг другу.
Оказавшись снаружи, она подхватила подол длинной юбки и понеслась по дорожке вдоль озера. Когда Лилиан остановилась у своей двери, она тяжело дышала — не столько от бега, сколько от боли, сжимавшей сердце. И ей некого было в этом винить, кроме самой себя.
Разумеется, все же придется уехать из Пайн Лодж раньше, чем она планировала. Она поставила на карту все, что ей было дорого, и проиграла. Ни больше, ни меньше. Но продолжать притворяться, что она вышла из этой истории без ущерба для себя, было выше ее сил.
Рождественским утром ей как-то удавалось соблюдать видимость приличий. Только однажды она чуть было не потеряла контроль над собой — когда столкнулась в дверях лицом к лицу с Тимоти после завтрака.
Секунду-другую они смотрели друг на друга с неприязнью бывших любовников, не сумевших остаться друзьями. Но он быстро взял себя в руки и одарил ее приятной невыразительной улыбкой.
— Веселого Рождества.
Но даже эти безобидные слова ранили Лилиан. Неужели страсть, которая так глубоко затронула ее, оставила Тимоти настолько безразличным, что он смог без труда задвинуть ее в отдаленные уголки сознания и вести себя так, словно ничего не произошло?
Как ни печально, похоже, так оно и есть! Бессонная мучительная ночь, которую Лилиан едва пережила, не для него. Свежевыбритый и одетый в серые брюки, темно-синий свитер и белую рубашку, он прекрасно владел собой и выглядел возмутительно выспавшимся и красивым.
Не в силах выдавить ответ даже на столь пустое поздравление, Лилиан отвернулась. Если хотя бы еще на секунду она задержит взгляд на этом загорелом прекрасном лице, то разразится слезами.
Ну все, пора прекращать этот бред! Довольно плакать и томиться! Пора действовать, продолжать жить дальше. Пока окружающая ее толпа, обтекая Лилиан, двигалась в гостиную, она отправилась на поиски кого-нибудь, кто мог бы помочь ей заказать место в вертолете до Анкориджа.
К счастью, даже в этот праздничный день за конторкой кто-то находился. Потребовалось всего несколько минут, чтобы сделать заказ. Ранним утром двадцать седьмого она будет уже в пути. А еще через двое суток Тимоти Эванс и Пайн Лодж окажутся в прошлом.
В холле ее ждала Стефани.
— Это для Фила, — прошептала она, кивая на пакет, который держала в руках. — Книга об истории курорта. Как вы думаете, ему понравится?
— Он будет дорожить ею, я уверена. — Как и я буду дорожить воспоминаниями о тебе, мой ангел! — подумала Лилиан.
Ее внезапно охватила острая боль сожаления, и она снова почувствовала, что вот-вот расплачется.
— Я хотела показать вам ее сегодня утром, пока не упаковала, но папа сказал, чтобы я и не думала барабанить к вам в дверь, если только вы сами меня не пригласите.
— Я всегда рада тебя видеть, Стеф, ты же знаешь.
— А вчера вы, похоже, не очень обрадовались, когда я пришла к вам уложить волосы, — проницательно заметила девочка. — Мне показалось, что папа, возможно, прав и я слишком вам надоедаю.
— Вчера моя голова была занята совсем другими вещами, дорогая. Но если ты найдешь для старой подруги несколько минут, мы могли бы встретиться с тобой попозже. Мне нужно кое-что сказать тебе.
— Хорошо… если только вы не готовы подождать до темноты, потому что мы с Филом хотели покататься на коньках. — Стефани помолчала, а потом грустно добавила: — Вы ведь знаете, что завтра они уезжают? Мистер Мелвилл должен вернуться в Анкоридж не позднее двадцать седьмого.
Не желая портить праздничное настроение, Лилиан решила не говорить о перемене собственных планов до вечера, но сознание того, что она и Мелвиллы уезжают одновременно, наполнило ее сожалением.
О, ей придется за многое ответить — ей и Тимоти! Пускаться во все тяжкие, не подумав о том, как это отразится на невинных окружающих вроде Стефани, было непростительно.
— Тогда встретимся в половине пятого, — ласково сказала она. — Я приготовлю горячий мокко, и мы поговорим. И еще у меня есть один пустячок, который хотелось бы подарить тебе.
— Я тоже! Я хотела сказать, у меня тоже есть для вас подарок. Просто удивительно, как это мы подумали об одном и том же, правда? Словно знаем друг друга всю жизнь!
Радость Стефани и ее улыбка, так похожая на улыбку отца, окончательно расстроили Лилиан. Какое она имеет право разрушать ее наивную веру в то, что будущее сулит только хорошее? И в то же время разве можно смолчать и оставить этого милого ребенка наедине с открытием, что подруга, на которую, как она думала, можно положиться, внезапно уехала без всяких объяснений?
Чтобы на время отвлечься от стоящей перед ней трудной задачи, Лилиан отправилась на лыжах по знакомому маршруту, подсказанному Стефани, так как знала, что вряд ли встретит других людей и ей не придется изображать радость и веселье, которых она не испытывала.
К тому же это давало ей время разобраться в самой себе и подготовиться к прощанию. В тихом, уединенном месте, которое любила и Стефани, ей будет легче смириться с пустотой в сердце и начать привыкать к ней.
Прислонив лыжи к невысокой ограде рядом с хижиной, она села на ступеньки, освещаемые солнцем, и окинула взглядом открывающуюся картину. Цепи заснеженных горных вершин простояли под этим бескрайним синим небом тысячи лет, безучастные к человеческим трагедиям, и будут стоять еще целую вечность, после того как она умрет. Как и любовь, они непреходящи.
Эта мысль успокоила ее. Независимо от того, как сложится дальнейшая жизнь, уезжая отсюда, она заберет с собой частичку Стефани, и Тимоти тоже. Она будет безумно тосковать, но, когда желание быть рядом с ними станет нестерпимым, Лилиан всегда сможет достать из потаенного уголка сердца воспоминания об этих двоих. О Тимоти, который помог ей познать радость взаимной страсти, и о Стефани, благодаря которой Лилиан узнала, что значит любить как мать, забывая о себе, не ожидая взамен ничего, кроме сознания того, что делаешь ребенка счастливым.
Это было не так много, как хотела бы Лилиан, но это все, что могла она получить.