В особом эшелоне

ПОД СТАЛИНГРАДОМ

К участку переправы через Волгу наш полк вышел на рассвете 25 ноября. Личный состав и техника были быстро и тщательно укрыты в прибрежном лесу.

Над Сталинградом нависали огромные клубы дыма. Оттуда доносилась артиллерийская канонада.

На реке, то в одном, то в другом месте рвались мины и снаряды, вздымая фонтаны воды. От противоположного берега, преодолевая шугу, тяжело тянул баржу маленький буксирный катер. Когда баржа причалила, мы увидели, что она до предела заполнена ранеными. На носилках лежали с мертвенно-бледными лицами солдаты и командиры, которых тут же отправляли дальше в тыл.

— Горячие будут у нас дела, — как бы размышляя вслух, произнес стоявший рядом со мной старший лейтенант Бирюков.

— Это точно. Проскочить бы на ту сторону…

Несмотря на артиллерийский и минометный обстрел, нам удалось пересечь Волгу без каких-либо потерь. Несколькими рейсами буксирный катер переправил полк на барже к Светлому Яру.

К вечеру 25 ноября сосредоточились в затерявшейся среди степи Ивановке. Приказом командующего 57-й армии полк был придан 13-й танковой бригаде, в которой оставался один-единственный танк Т-34.

Уже на следующее утро танковой роте старшего лейтенанта Стальбовского предстояло совместно со стрелковым батальоном сбить противника с занимаемой позиции на восточном скате высоты 101,6 в юго-западной части кольца окружения. Времени на организацию атаки почти не оставалось. Полуэктов еще на переправе заболел гриппом и слег с высокой температурой. Мы с Бирюковым просили командира полка добиться от штаба армии решения не бросать роту с ходу в бой, а предоставить танкистам хотя бы сутки, чтобы изучить обстановку и местность, разведать передний край обороны противника, уточнить расположение огневых позиций его противотанковых орудий, договориться о взаимодействии с пехотой и артиллерией.

Как нас ориентировали, вопрос стоял о сужении всего кольца окружения, а это была задача не одного дня. Поэтому частная атака малыми силами на узком участке могла быть проведена без ущерба для дела и сутками позже. Иначе все, чему мы учили людей, пошло бы насмарку. Свои соображения я доложил майору Могильченко.

— Вы что же, хотите, чтобы меня обвинили в отказе выполнить приказ? — жестким взглядом окинул меня Могильченко. Он вместе со Стальбовским и командиром стрелкового батальона провел в течение получаса беглую рекогносцировку. Рассмотреть что-либо толком в ночной мгле, конечно, было нельзя.

Сильный северо-западный ветер нес поземку, затрудняя наблюдение. Тем не менее, общее начертание первой траншеи и направление атаки были уточнены. Боевые машины заняли исходную позицию у западного подножия высоты, которую здесь огибала скованная льдом речка Червленая.

Командир роты выпустил красную ракету — сигнал атаки — и передал по рации:

— Вперед!

Затем Стальбовский повел свои «семидесятки», обходя высоту справа и слева. Одновременно двинулись редкие цепи стрелков. Атаке предшествовал короткий огневой налет нашей артиллерии.

Ведя огонь с ходу, танки ворвались в первую вражескую траншею и принялись ее утюжить. Одновременно с чеканными пулеметными очередями и ударами танковых пушек с сухим треском рвались «лимонки»: это экипажи забрасывали ими траншею противника.

Преодолевая сопротивление врага и продвигаясь вперед, танкисты достигли второй, затем третьей вражеских траншей и уничтожили более полсотни гитлеровцев.

Однако три немецких миномета непрерывно забрасывали с фланга наших стрелков минами, не давая им продвигаться вслед за танками. Тогда командир роты решил сам атаковать позицию минометов и уничтожить их, не выпуская при этом из виду управление взводами.

Позднее о действиях командирского экипажа рассказал заряжающий сержант Тимофей Грудин.

— Головко, — спрашивает командир механика-водителя, — видишь слева балку?

— Вижу.

— На полном ходу — вдоль балки на минометы. Понял?

— Есть, понял!

— Грудин, заряжай пулемет, пушку — осколочным.

— Готово!

Боевая машина мчится, как на крыльях.

Вот на небольшом отлогом подъемнике — вражеские минометы.

— Вижу, — докладывает Головко, — иду давить.

Стальбовский и сам видит, как мечутся немецкие расчеты, закладывая мины в стволы. Поглощенные своим делом, они не замечают внезапно вынырнувший сбоку танк. Но вот вражеские солдаты засуетились, бросились в сторону, спотыкаются, падают, дико оглядываются. Ага, хватились! Поздно!

Старший лейтенант кивает заряжающему:

— Тимофей!

И тот, не произнося ни слова, с ходу припечатывает гитлеровцев к земле пулеметными очередями.

Машина со скрежетом ударяет по стальной трубе лобовой броней, накреняется на левый борт и проносится дальше. Еще два удара — и вражеские минометы вдавлены в землю. Путь для стрелков открыт. Но вдруг машина вздрогнула и, сразу теряя скорость, приостановилась.

— Головко, что там? — обеспокоенно спрашивает командир.

— Зацепило… — еле слышится в наушниках.

Значит, где-то рядом противотанковое орудие.

— Грудин! На мое место! Найди птор слева. Я — за рычаги. — И Стальбовский опускается к механику.

— Ну как, Гриша?

— Ноги…

Командир перетащил Головко в боевое отделение, уложил на пол и туго перехватил его ноги бинтами выше колен, над ранами.

— Потерпи, Гриша, чуть-чуть. Сейчас уберем пушку и вывезем тебя.

— Обойдусь… Ничего… бей… гадов…

Слева закрывает наблюдение холмик… Работая рычагами управления, командир маневрирует, немного выдвигается из балки, обходя холмик справа, И сразу видит на одной линии со своей машиной атакующие с фронта три «семидесятки». Где же остальные? Неужели не дошли?

— Продолжать атаку! — передает он по рации, — Пторы бить из-за укрытий.

Впереди, метрах в пятидесяти, Стальбовский замечает замаскированное вражеское орудие. Он останавливает танк за какой-то небольшой насыпью. А в сторону пушки противника уже шлет снаряды Грудин. Но вот рядом, у борта, возникают султаны разрывов. Это означает, что здесь не одна пушка, скорее — батарея. Упряталась, не давая о себе знать. Командир мгновенно оценивает обстановку.

Тем временем его танк уже получил три пробоины, но Стальбовский решает идти дальше, чтобы нанести удар по вражеским орудийным расчетам с фланга.

— Тимофей, черный дым!

— Даю!

Башнер выбрасывает зажженную дымовую шашку на корму. Дым обволакивает машину. Пойдут ли гитлеровцы на эту немудреную уловку? Кажется, пошли. Вражеский огонь ослабевает и переносится на другие цели.

Старший лейтенант этого и ждал. Ои дает полный газ — и машина, вихрем вырвавшись из дымового облака, наскакивает на противотанковое орудие сбоку, подминает его под гусеницы и расправляется с прислугой. Но впереди еще одно орудие, а там — еще и еще… Сколько их? Не меньше двух батарей. А гитлеровцы усилили огонь по танкам. В башню просачивается удушливый дым, расползается по отделению управления, въедается в глаза. Неужели подожгли? Командир останавливает машину в первой же попавшейся выемке.

— Тимофей, жив?

— Жив, жив. Как вы?

Грудин ранен в левую руку, но не подает вида. Наскоро перехватив рану бинтом и едва дыша в раскаленном воздухе, он не прерывает пулеметного огня.

— Рация?

— Не работает.

— Бери Гришу и вылезай через аварийный. Понял? Я прикрою.

— Понял. А вы?

— Выполняй! Живо!

— Есть!

Грудин опустился к Головко, но тот уже без признаков жизни.

— Умер… ни пульса, ни дыхания…

— Забери документы. И уходи… Передай приказ: танки отвести за укрытие. И вести огонь!

Когда Грудин, крепко прижимая к боку левую руку, вылез из-под машины, он заметил подползавших фашистов. Не поднимаясь, метнул в их сторону гранату. Из горящего танка бил пулемет.

К счастью, поблизости оказался незанятый окоп. Грудин вскочил в него и взмахом правой руки сбоку кинул в фашистов еще одну «лимонку». Грохнул мощный взрыв. Это вслед за гранатой взорвался танк, сразу исчезнувший в дыму и пламени. «Командир… командир…», — не сдерживая слез шептал Грудин, отползая в тыл.

С большим трудом, почти выбиваясь из сил, Грудин добрался до танка командира взвода лейтенанта Петра Сухова, стоявшего в укрытии, и передал приказ Стальбовского. Лейтенант принял на себя командование ротой, в которой к этому времени выбыли из строя еще три танка.

Уцелевшие боевые машины командир полка решил вывести из боя. Их возвратили на исходные позиции за обратные скаты высоты 101,6. Сюда же удалось эвакуировать и подбитые машины, кроме танка командира роты. Потерю Стальбовского и других танкистов мы переживали очень тяжело.

В ходе этого боя наши экипажи сумели продвинуться на глубину трех вражеских траншей, уничтожили до сотни гитлеровцев, три орудийных расчета, захватили два шестиствольных миномета, установили местонахождение артиллерийских позиций противника. В одной из ближайших балок было обнаружено до 15 вражеских танков, недвижно застывших черными коробками на фоне снега. Впоследствии выяснилось, что вражеские «панцерники» стояли там с пустыми топливными баками. Все эти данные очень пригодились нашим артиллеристам. Конечно, если бы мы получили необходимое время для подготовки атаки, результат мог быть лучше.

Вслед за нашими танками пехота закрепила новый рубеж неподалеку от села Цыбенко — оседлала все три вражеские траншеи. Так, благодаря смелым и решительным действиям наших экипажей удалось потеснить противника на полтора километра. (Позднее, уже в январе 1943 года, с этого же рубежа наш полк перешел в генеральное наступление).

На следующий день после боя у высоты, 27 ноября, полк был выведен из подчинения 13-й танковой бригады. Затем он последовательно придавался 64-й и 57-й армиям. Нас перебрасывали с одного участка на другой для нанесения совместно с артиллерией и пехотой ударов по вражеской обороне. Происходил процесс постепенного превращения оперативного окружения в тактическое с тем, чтобы кольцо, в которое попал враг, могло простреливаться насквозь нашей артиллерией. Для этого и велись так называемые бои местного значения, все туже затягивавшие петлю. Эти бои были очень трудными, так как для них командование не могло выделить крупных сил.

В первой половине декабря наш полк действовал в полосе 64-й армии генерала М. С. Шумилова, блокировавшей окруженную группировку с юга.

Вспоминается бой за деревню Елхи. Самой деревни, собственно, и не было: на ее месте торчало лишь несколько печных труб, сиротливо черневших на фоне снега. Но позиция, которую занимали здесь гитлеровцы, была для них весьма выгодной: она проходила по возвышенной местности и давала возможность простреливать все подступы. Создав высокую плотность противотанкового и артиллерийско-минометного огня, пристреляв основные ориентиры и прикрыв передний край минными полями, враг чувствовал себя на этом рубеже уверенно.

Проводившиеся ранее в светлое время атаки результатов не дали. Но сбить, отбросить противника надо было во что бы то ни стало. Оставалось рассчитывать на ночь. Нам отвели двое суток для подготовки. Требовалось тщательно увязать взаимодействие со стрелками, саперами и артиллерией. С этой целью в ночь на первое декабря я был направлен на НП стрелкового полка, действовавшего здесь уже более десяти суток.

Предстояло решить такие задачи: во-первых, добиться, чтобы для наших танков заблаговременно проделали два-три прохода в минных полях; во-вторых, согласовать, как и кто должен подавить огнем все противотанковые орудия; в-третьих, обеспечить безостановочное продвижение пёхоты за танками и закрепление захваченного рубежа.

И вот вместе со связным, автоматчиком Петром Кондратьевым, выхожу из балки, где сосредоточились наши боевые машины, и ныряю в ночную мглу. В сторону НП стрелкового полка, с которым мы взаимодействуем, ведет телефонный провод. Иду быстрым шагом, держась за него. За спиной слышу поскрипывание снега под валенками связного. Мы — в белых полушубках, шапках, у каждого на груди автомат.

Ночью на переднем крае продолжается интенсивная перестрелка. От вражеской обороны в направлении наших траншей непрерывно протягиваются зловещие пунктиры трассирующих пуль. Время от времени ухают пушки. Не остается в долгу и наше охранение, выдвинутое вперед, а вместе с ним — ротные и батальонные минометчики. На черном небе то в одном, то в другом месте медленно всплывают выпущенные гитлеровцами осветительные ракеты.

— Крепко мандраж их берет. Боятся прозевать разведку, — негромко замечает Кондратьев.

— Да, нервничают, — отзываюсь я. — И боеприпасов не жалеют… Хотя знают, что песенка спета… Хода нет. Амба… Давай-ка дальше помолчим.

До НП двигались молча и пригнувшись.

Вот и едва заметный бугорок, похожий на сугроб, где уходит в землю наш «проводник» — телефонный кабель. Возле блиндажа недвижно лежат два солдата в белых маскхалатах. Один, с застывшим взглядом, — на спине, другой — на боку, неловко подвернув руку. Должно быть, пули настигли их совсем недавно.

«НП под обстрелом», — мелькает у меня мысль. Даю знак связному, и мы друг за другом сходим-скатываемся по скользким ступенькам в блиндаж-землянку. Кондратьев остается вместе с другими бойцами у закрытого плащ-палаткой входа, а я пробираюсь дальше. В глубине землянки топится печурка. Горит фитиль гильзы-коптилки.

Докладываю о прибытии.

— A-а, танкист, — протягивает мне руку подполковник, — присаживайся.

На импровизированном столе-ящике из-под патронов разложена карта. Вижу: по ней основательно «погулял» карандаш синего цвета.

«Обстановка за противника», — мысленно делаю вывод, вынимая из планшета свою карту для нанесения необходимых уточнений.

— Ну что ж, давай приступим. — Командир полка протягивает мне записку.

Читаю: «Время атаки — 3.00. 4.12».

Возвращаю записку, ее тут же передают артиллеристу, затем сжигают. О таких решениях знать надлежит немногим.

— Саперы не подведут? — спрашиваю подполковника. — Нам надо три прохода, шириной не менее шести метров каждый.

— Сделают. Только не три, а два. Сколько у вас коробок?

Молча поднимаю две руки с растопыренными пальцами.

— Зачем же вам три прохода?

— Чтобы сразу через минное поле идти в боевой линии и с ходу подмять первую траншею.

— С саперами у нас слабовато, — объясняет подполковник. — Два обеспечим, с гарантией. Договорились?

— Что ж, если с гарантией, пойдем по двум. Но ширина должна быть, как я назвал. Обозначение — на всю глубину.

— Принимается. Начинж! — обратился подполковник к стоявшему рядом капитану. — Места проходов, их прикрытие, порядок обозначения и другие детали уточнить с танкистом здесь, когда мы закончим.

Затем были подробно поставлены задачи командирам стрелковых батальонов и полковой артиллерийской группе, куда включались и некоторые дивизионные средства; намечено, где какие противотанковые огневые точки подавить в первую очередь, как обеспечить артиллерийским прикрытием прохождение танками минного поля, как отсечь возможную контратаку. Особенно я настаивал на необходимости уничтожения всех выявленных нами вражеских противотанковых орудий.

Словом, поработать на НП пришлось основательно. Обратно мы с Кондратьевым добрались благополучно. Над нашими головами по-прежнему перекрещивались трассы, а один раз совсем рядом фыркнула мина и зарылась в сугроб, не взорвавшись. К слову сказать, под Сталинградом такие случаи с вражескими минами, хотя и редко, но бывали. Помнится, однажды возле моих ног упала мина, покатилась по снегу, вертясь, как волчок, но так и не взорвалась.

Доложив командиру полка о результатах организации взаимодействия, с головой окунаюсь в работу по подготовке ночной атаки.

Для ведения боя были назначены две танковые роты в составе десяти танков под командованием лейтенанта С. К. Овчаренко.

Четвертого декабря в три часа наша артиллерия и минометы начали пятнадцатиминутный налет, обрушив на вражеские позиции шквал огня. Ночная мгла была вспорота и иссечена молниями разрывов сотен снарядов и мин. Артиллерийский гром заглушал работу двигателей боевых машин, продвигавшихся вместе с пехотой двумя колоннами к переднему краю обороны противника. Оставалось пять минут до конца артналета, когда экипажи «тридцатьчетверок» и «семидесяток» достигли минного поля и двинулись через него по проходам, обозначенным справа и слева слабым светом стеариновых плошек.

Не знали мы тогда, что в эти же дни под Сталинградом на другом участке испытывается в боевых условиях танковый минный трал, дававший возможность с ходу преодолевать минные поля без предварительного проделывания проходов, и что вскоре этот трал станет специальной боевой техникой нашего полка.

Едва вражеские мины остались позади, как танки рванулись в линию и, ведя огонь с ходу, ворвались в первую траншею. Вслед за ними траншею оседлала наша пехота. Тем временем артиллерия перенесла огонь в глубину обороны противника и на его фланги. Танкисты безостановочно давили вражеские пулеметные гнезда, уничтожали его живую силу.

Пока что взаимодействие с артиллерией не давало сбоев, и это вызывало чувство удовлетворения. Но вскоре стало ясно, что противотанковые орудия противника не были подавлены полностью и те, которые уцелели, теперь били из-за укрытий. В ответ наши экипажи стали посылать по вспышкам осколочные снаряды. Пытаясь разобраться в обстановке, гитлеровцы начали лихорадочно освещать местность ракетами. А в это время наши боевые машины вместе с пехотой продолжали упорно вгрызаться в их оборону и вскоре достигли второй траншеи. Село Елхи, или точнее то, что от него осталось, перешло в наши руки.

Но вот противник усилил противотанковый огонь. Дальнейшее продвижение наших танков застопорилось. Они уходили за ближайшие укрытия и оттуда вели дуэль с вражескими орудиями. А на захваченном рубеже закреплялась пехота. Впереди образовалась как бы новая нейтральная полоса. Оказавшиеся в этой полосе две наши боевые машины — лейтенантов Овчаренко и Петренко — были подбиты. Сергей Овчаренко, пришедший в полк одновременно со мной, в этом бою сгорел в танке вместе со своим экипажем. Командование ротой принял лейтенант Петренко. В машинах оставался минимальный запас боеприпасов. И тогда майор Могильченко, по согласованию с командиром стрелкового полка, чтобы избежать дальнейших потерь и пополнить боезапас, решил их отвести. В темноте удалось незаметно для противника вывести наши танки из-под вражеского огня.

В экипаже Ивана Петренко в живых осталось двое: сам командир и заряжающий младший сержант Николай Баранов. Неподалеку беспомощно застыла на месте «тридцатьчетверка» ротного. Быстро оценив обстановку, лейтенант решил не допустить ее захвата гитлеровцами и организовать эвакуацию.

— Баранов, снять пулемет, забрать все снаряженные диски и установить у правой гусеницы, — приказал он заряжающему. Прикроешь командирскую машину и нашу. А я — за людьми. Вдвоем нам оба танка не вытащить.

Петренко помог заряжающему выбраться через десантный люк, проверил, как тот занял позицию, и повторил:

— Не допускай близко ни одного фашиста! Отсекай любую попытку. Отвечаешь головой. Понял?

— Есть, товарищ лейтенант!

Петренко знал, что где-то неподалеку должны быть наши полковые разведчики. Во время наступательных действий мы направляли часть разведвзвода в боевые порядки пехоты для наблюдения за танками и, в случае необходимости, оказания помощи экипажам. Обычно такую группу возглавлял помощник начальника штаба по разведке старший лейтенант Бирюков или командир разведвзвода лейтенант Молчанов.

Добравшись до первой отбитой у врага траншеи, Петренко почти столкнулся с Василием Молчановым и его помощником старшим сержантом Яковом Цыпкиным.

— Где ваши люди? — сразу выдохнул танкист, скатываясь в траншею.

— Здесь, — кивнул вправо Молчанов. — Сейчас направлю дальше. А что там?

— Отправляй прямо, прямо! — показал Петренко рукой в ту сторону, откуда пришел. — Там два наших танка. Надо организовать их оборону. А я следом. Да кто-нибудь пускай сбегает за тягачом…

Семеро разведчиков во главе с Молчановым и Цыпкиным бегом устремились вперед. Не успев как следует перевести дух, Петренко отставал. Но он видел, что направление они держат верное, и все время подбадривал:

— Жмите, хлопцы, жмите!

Подскочив к «тридцатьчетверке», лейтенант прежде всего проверил, жив ли Баранов и, убедившись, что тот на месте, спросил:

— Ну, как?

— Да с десяток уложил. Дважды подбирались.

— Молодцом, Николай! Теперь-то мы выведем!

Лейтенант крикнул в темноту Молчанову:

— Вася! Смотри в оба! Я здесь. Будем вытягивать. — И снова к Баранову: — Ну, давай налаживать. Посвети мне аккуратно фонариком.

Осмотрев машину, они обнаружили повреждение в электропроводке стартера и устранили его. Потом с большими усилиями им удалось соединить перебитую гусеничную ленту. Работали, невзирая на обстрел.

— Теперь я попробую завести, — вытирая рукавом лоб, сказал лейтенант Баранову. — А ты приготавливай трос.

Как только заработал двигатель, Петренко осторожно подвел свой танк поближе к обгорелой машине ротного. Баранов закрепил трос на крюке кормовой ее части, крикнул: «Готово!» — и побежал вдоль троса.

Но впереди сразу же полоснула пулеметная очередь, полетели к танкам, как по ниточке, золотистые осы. Петренко скорее почувствовал, чем увидел, что Баранов споткнулся и упал. Не раздумывая, лейтенант выскочил из люка механика, взвалил стонущего товарища на спину и вместе с подбежавшим Цыпкиным поднял его на корму машины. Там, откуда ударил пулемет, громыхнул взрыв гранаты.

— Это мои орлы сработали, — сказал Цыпкин. — Я послал двоих убрать пулеметчика. Молчанов приказал мне быть с вами. Останусь на броне с Барановым.

— Добре. Держи автомат наготове. Будем выбираться.

Снова сев за рычаги управления, Петренко оттянул командирскую машину за ближайший холмик, куда вскоре подошел тягач и отбуксировал ее дальше, в тыл.

Упорные бои под Елхи продолжались еще трое суток без существенного успеха. Мы потеряли еще один танк Т-70, в котором погибли лейтенант М. П. Оканченков и радист младший сержант В. К. Главин. Тяжелое ранение получил механик-водитель старший сержант И. М. Дрогаченко. Что ж до Николая Баранова, то после излечения в полевом госпитале он снова вернулся в строй.

Наша пехота прочно закрепила захваченные позиции, и линия фронта в районе Елхи стабилизировалась.

После этих боев полку было предоставлено несколько дней для восстановления и приведения в порядок боевой материальной части и подготовки к новым боям.

За это время удалось поочередно пропустить через баню личный состав всех подразделений полка, тылы которого располагались в Красноармейске. Здесь же готовилась и отсюда подвозилась экипажам пища. Здесь, в армейском банно-прачечном комбинате, порою удавалось помыть людей с заменой белья. Здесь находился и полковой медицинский пункт.

Главными организаторами работы тыла были помощник командира полка по хозяйственной части капитан интендантской службы Александр Константинович Крейндлин, москвич, и начпрод старший лейтенант интендантской службы Андрей Михайлович Неудаченко, харьковчанин, а также полковой врач капитан медицинской службы Матвей Игнатьевич Андронов, родом из Сибири. Они постоянно заботились о танкистах, о воинах всех подразделений.

Непосредственно боевой техникой — ремонтом танков, подвозом горюче-смазочных материалов и пополнением боеприпасов — занимались командир взвода по ремонту боевых машин старший техник-лейтенант Мемет Османов, начальник службы снабжения ГСМ старший техник-лейтенант Михаил Андреевич Баран и начальник боепитания капитан Борис Петрович Пьянов. Они всегда действовали энергично и самоотверженно, образцово выполняя свои обязанности. Османов, Баран и Неудаченко прошли вместе с полком весь его боевой путь вплоть до Берлина.

За деятельностью службы тылового обеспечения строго следил замполит Василий Иванович Цетенко. Обычно спокойный, даже можно сказать добродушный, он сурово спрашивал с хозяйственников и медиков за те или иные упущения и просчеты.

Все это обеспечивало четкую, ритмичную работу тыловых подразделений, и танкисты были уверены, что никаких перебоев в подвозе необходимых запасов, в ремонте и восстановлении боевой техники не возникнет.

В эти дни наш полк еще раз перебросили на новый участок. Майор Могильченко был переведен в другую часть, а командование 166-м принял гвардии майор Николай Михайлович Лукин. Новый командир отличался необычайной энергичностью и бесстрашием. Крепко скроенный, исключительно подвижный, несмотря на некоторую полноту, требовательный и одновременно заботливый, он вникал во все детали боевой жизни танкистов, умел быстро и четко оценить обстановку и принять нужное решение, твердо держал в руках управление в бою. Николай Михайлович очень скоро стал настоящим отцом для воинов полка, а они называли его между собой не иначе, как «батя». Я узнал, что Лукин до войны окончил с отличием Ульяновское гвардейское танковое училище, его оставляли служить там, но он рвался в войска, ближе к границе.

Если для многих из нас, в том числе и для меня, Сталинград был первым боевым крещением, то Лукин уже имел за плечами немалый боевой опыт: в войне участвовал с первого ее дня, командовал последовательно танковым взводом, ротой и батальоном, а на его груди сиял орден Красного Знамени. Мы, штабники, видели в Лукине образец закаленного боевого командира и стремились по нему равняться.

Полк пополнялся людьми. В эти же дни на должность командира танковой роты прибыл старший лейтенант Иван Антонович Махросенков.

В декабре транспортная авиация противника предприняла несколько попыток доставить окруженным продовольствие и боеприпасы. Но все эти попытки решительно пресекались нашими истребителями и зенитными средствами. В выжидательный район нашего полка, как и других частей, не раз попадали сброшенные второпях с вражеских транспортных самолетов мешки с хлебом и консервами, предназначавшиеся зажатому в стальные тиски воинству Паулюса.

Наша авиация систематически уничтожала почти все транспортные самолеты противника, которые посылались для доставки грузов окруженным. Воздушная блокада нанесла колоссальный ущерб врагу. «Самолетами Сталинградского фронта было сбито более 400 транспортных самолетов противника. Таким образом, под Сталинградом фашисты потеряли почти всю свою транспортную авиацию и все ее летные кадры»[1].

Лишь после войны я узнал, что в составе одного из истребительных полков в этом районе действовал и мой брат, капитан Владимир Степанович Королев, штурман. В жизни нередко бывают неожиданные совпадения, и парадоксы, как и в данном случае: оба, родившиеся на сталинградской земле, мы с братом в один и тот же период воевали под Сталинградом, но не встретились друг с другом.

В середине декабря противник сосредоточил крупную ударную котельниковскую группировку войск под командованием генерал-фельдмаршала Манштейна и предпринял наступление с целью деблокирования окруженной группировки. Мы знали, что этот ударный кулак направлен как раз в нашу сторону, к юго-западному выступу кольца, где окруженный враг сопротивлялся особенно яростно, надеясь, что к нему пробьются извне. Но все надежды противника лопнули, как мыльный пузырь, и окруженные гитлеровцы оставались по-прежнему в смертельной петле.

Советское командование выдвинуло навстречу наступавшим войскам Манштейна мощные резервы. В результате ожесточенного сражения на рубеже реки Аксай замыслы гитлеровских горе-стратегов полностью провалились. После войны бывший гитлеровский генерал Меллентин напишет об этом времени: «В этот период произошли полные трагизма события, историческое значение которых трудно переоценить. Не будет преувеличением сказать, что битва на берегах этой безвестной реки (р. Аксай — В. К.) привела к кризису Третьего рейха, положила конец надеждам Гитлера на создание империи и явилась решающим звеном в цепи событий, предопределивших поражение Германии»[2].

После того, как внешний фронт окружения отодвинулся от волжской твердыни далеко на запад, стало ясно, что уже не за горами генеральное наступление наших войск с целью полной ликвидации котла.

8 января 1943 года гитлеровскому командованию был предъявлен ультиматум с требованием капитуляции. Как и в предыдущие дни, в котел забрасывались листовки, адресованные немецким солдатам, а после переданного ультиматума — и лично Паулюсу.

Слушая текст советского ультиматума по радио, мы хотели верить в благоразумие немецкого военного руководства. Думалось, что немецкие военачальники, вопреки гитлеровскому безумию, осознав чрезвычайную опасность, нависшую над окруженными войсками, отведут от них смертельный приговор.

Однако этого не случилось. Паулюс, выполняя приказ Гитлера, отверг наше гуманное предложение, скрыв его от своих младших офицеров и солдат. Находившаяся в кольце группировка оказалась обреченной на уничтожение, и это было одним из самых мрачных преступлений Гитлера перед немецким народом.

В ночь с 8 на 9 января с советской стороны на всех направлениях намеченных ударов проводилась усиленная разведка.

Понеся потери в предыдущих боях, 166-й полк к этому времени имел в своем составе лишь четыре танка Т-34 и шесть Т-70. Требовалось обеспечить выполнение боевой задачи с минимальными потерями, и здесь во многом могли помочь разведчики. По заданию начальника штаба капитана Полуэктова я вместе со старшим лейтенантом Бирюковым организовал разведывательный поиск на своем участке. Возглавить поиск мы поручили старшему сержанту Цыпкину. Опытный разведчик, он неоднократно ходил за «языком», действовал смело, решительно и, вместе с тем, продуманно и расчетливо. Каждая вылазка Цыпкина заканчивалась, как правило, успешно. Поэтому мы не сомневались и на этот раз, что разведка вернется не с пустыми руками.

Чтобы прорвать подготовленные в инженерном отношении позиции противника, требовалось многое уточнить и перепроверить. Нужно было выяснить: на какую глубину установлена «колючка»? Где на пути могут встретиться заминированные участки, противотанковые рвы, эскарпы, контрэскарпы и иные заграждения? Где находятся огневые позиции артиллерии и минометов, основные и запасные? Где и какие у противника резервы? Эти и другие сведения можно было получить от «языка».

Обо всем этом мы подробно договорились с Цыпкиным, тщательно подобрали группу из шести разведчиков, проверили их экипировку. Перед тем, как отправить разведчиков на задание, я напомнил:

— Надеемся на вас, как на мастеров своего дела. Не подведете?

— Не подведем, товарищ старший лейтенант! — ответил Цыпкин.

— Ну, трогайте! — это уже подал команду Бирюков.

Бойцы в белых маскхалатах двинулись по одному вслед за старшим сержантом к переднему краю и вскоре растворились в метельной мгле. А в наших сердцах поселилось смешанное чувство тревоги и надежды.

После возвращения Цыпкин рассказал нам, как проходил поиск.

Передвигаясь, где по-пластунски, где на получетвереньках, разведчики сумели незамеченными приблизиться к вражеской траншее. Группа захвата залегла поблизости от нее, группа обеспечения — чуть позади, уступом влево, в готовности прикрыть огнем отход с «языком». Все внимание участников поиска было приковано к маячившему впереди капюшону вражеского наблюдателя. А Цыпкин, твердо помня, что выдержка — важнейшее условие успеха, выжидал. Он знал, что гитлеровцу снег слепит глаза и тот должен хотя бы на мгновение отвернуться. И действительно, немец, переминаясь в траншее с ноги на ногу, вскоре повернулся к разведчикам спиной. Цыпкин тут же сделал знак рукой, и вот уже группа захвата тащит связанного наблюдателя с кляпом во рту к нашему окопу. Когда фашисты подняли тревогу, было уже поздно.

Вся операция, занявшая два с половиной часа, прошла на редкость удачно, без потерь с нашей стороны.

От этого «языка» и из разведывательных сведений взаимодействовавшей с нами стрелковой части удалось получить точные данные о наиболее опасных участках минных заграждений, о противотанковых препятствиях, об огневых позициях противотанковых батарей. Вся эта информация была затем передана артиллеристам и саперам, которые использовали ее наилучшим образом.

Понимая, что наступательная операция будет завершающей, командование полка и штаб стремились особенно тщательно организовать взаимодействие с пехотой и артиллерией. Поэтому все выверялось, уточнялось, согласовывалось и сверялось по нескольку раз. Большое внимание уделялось поддержанию надежной связи, целеуказанию, взаимной информации, обеспечению быстрого, оперативного доведения до экипажей команд и приказов, а также уточнений задач в динамике боя.

В беседах, проводившихся в эти дни с экипажами замполитом капитаном Цетенко и пропагандистом политруком Беляевым, подчеркивалась исключительная важность предстоящей операции, необходимость мобилизации каждым всех физических и духовных сил для выполнения долга перед советским народом и социалистической Родиной.

9 января 1943 года Военный совет Донского фронта обратился к войскам с письмом-призывом. У нас в подразделениях его зачитали Лукин, Цетенко, пропагандист Беляев и комсорг Крупко.

В нем говорилось:

Все воины, как один, восприняли этот призыв с большим подъемом и воодушевлением. Каждый всей душой радовался тому, что наконец-то кончились непрерывные бои «местного значения» и что теперь предстоит заключительный акт великой битвы на Волге, в которой нам посчастливилось участвовать.

В ночь с 9 на 10 января полковым саперам удалось скрытно проделать четыре прохода в противотанковом минном поле, прикрывавшем вражеский передний край.

Утром 10 января морозный воздух был расколот мощным залпом нашей артиллерии и гвардейских минометов, знаменовавшим начало артподготовки. В кольце окружения разразилась огненная буря, сметавшая все живое. Войска Донского фронта начали мощный штурм с задачей нанесения рассекающего удара и последующей полной ликвидации окруженной группировки. С воздуха на всю глубину вражеской обороны наносили удары краснозвездные бомбардировщики.

По сигналу наш полк атаковал противника, нанося удар из района севернее Варваровки в направлении Цыбенко, железнодорожный разъезд Басаргино. Танки вели за собою пехоту. Стремительный бросок боевых машин в сочетании с пушечными залпами, пулеметными очередями и огнем стрелковых подразделений дал возможность прорвать первую позицию вражеской обороны. Наши «тридцатьчетверки» и «семидесятки», составлявшие две роты, упорно пробивались вперед, на север, уничтожая на своем пути пулеметные гнезда, артиллерийские и минометные расчеты врага.

Командир полка гвардии майор Лукин и я продвигались на бронетранспортере за танковой ротой старшего лейтенанта И. А. Махросенкова, поддерживая связь по рации как с нею, так и с ротой лейтенанта X. Д. Этезова, командовавшего семидесятками. Всюду нам встречались обгоревшие и замерзшие трупы фашистских вояк, разрушенные блиндажи, искореженные орудия, минометы и пулеметы, разбитые танки со свернутыми на бок башнями, с расстеленными гусеницами, отлетевшими в сторону катками, разбитые автомашины с полуобгоревшими тентами, перевернутые повозки. Балки были забиты брошенной гитлеровцами боевой техникой.

— Видал? Есть и неповрежденные «панцерники», — говорит мне Лукин, кивнув в сторону застывших в глубоком снегу нескольких черных коробок танков с крестами на башнях. — Не иначе, как с пустыми баками.

— Это уж точно, — отзываюсь я. — Видать, сидели почти без горючего. Зато боеприпасов не жалели и сейчас огрызаются на каждом шагу.

— Да, запаслись, — задумчиво произносит Лукин. — Как же, хотели заполучить Сталинград! А получили такое «колечко», которое долго будут помнить. Вон, видишь, даже «дурилы» свои бросили, — он показал рукой на два немецких шестиствольных миномета. — Драпанули гитлеровские вояки от наших танков!

Мы остановились у захваченных минометов. Вскоре сюда подъехал и Цетенко. Василий Молчанов, воспользовавшись случаем, сфотографировал командира и замполита в этот момент.

Танковые экипажи нашего полка, смело и решительно громя противника, прогрызали его оборону в юго-западной части котла.

В первый день наступления наши танковые роты вышли в район Цыбенко, затем продвинулись еще на три километра, но были остановлены сильным вражеским огнем. Незаметно надвинулась вечерняя мгла и завихрилась метель. В течение ночи нужно было успеть провести перегруппировку, подтянуть тылы, пополнить боезапас и устранить повреждения в танках, добыть новые разведывательные данные.

В этот первый день наиболее отличился экипаж «тридцатьчетверки» в составе командира лейтенанта Сухова, механика-водителя старшего сержанта Гурова, башенного стрелка младшего сержанта Кононова и радиста младшего сержанта Круглова. Слаженная боевая работа, взаимопомощь и взаимозаменяемость, безотрывное наблюдение за противником и лежащей впереди местностью, умение быстро оценивать обстановку и принимать правильное решение, надежная связь с командиром роты и соседними машинами обеспечили экипажу четкое выполнение боевой задачи. Танк Сухова, не задерживаясь, строго по проходу преодолел минное поле. Ведя огонь с ходу, экипаж ударом с фланга уничтожил четыре вражеских орудийных расчета, два миномета, три пулеметных гнезда, до 30 гитлеровцев и первым ворвался в село Цыбенко. Здесь танкисты разгромили штаб пехотного полка, захватили топографическую карту с нанесенной боевой обстановкой и еще немало различных ценных документов. Умело и бесстрашно действовал в этом бою механик-водитель Виктор Гуров. Зорко всматриваясь вперед, уверенно и быстро работая рычагами управления, непрерывно маневрируя, он подминал под гусеницы огневые точки противника, не давая ему опомниться и закрепиться.

Необходимо было, чтобы об отличившихся в бою узнал весь полк. Поэтому я сразу же вместе с политруком Беляевым организовал информацию для всех танкистов о стремительных и умелых действиях экипажа, ставших примером для других.

На следующий день, установив с помощью разведки слабое место во вражеской обороне, наш полк воспользовался бушевавшей метелью и, нанеся противнику молниеносный удар, вышел к Басаргино, откуда получил новое направление — строго на восток, на Песчанку.

Во время таких резких поворотов работники штаба не могли довольствоваться только радиосвязью с танковыми ротами. Требовались личные выезды штабных офицеров к танкистам. В личные контакты с командирами танковых рот и танков во время боя доводилось вступать и Лукину, и Полуэктову, и мне. Танкистам было нелегко ориентироваться в метельной мгле, да еще в условиях, когда перед ними совершенно неожиданно возникали неизвестные «населенные пункты», которых не существовало на карте. А получалось так потому, что гитлеровцы наряду с землянками понастроили в балках временные домики из фанеры и натянутого на каркас брезента. Эти полузанесенные снегом домики и создавали впечатление неведомых «населенных пунктов», порою сбивавших с толку некоторых командиров танков. Здесь работники штаба и приходили им на помощь.

К тому моменту, когда полк взял курс на Песчанку, западная часть кольца окружения уже была как бы отрублена советскими войсками, наступавшими с запада и северо-запада. Но гитлеровцы продолжали упорно цепляться за любой, мало-мальски пригодный для обороны рубеж. Особые надежды они возлагали на бывший внутренний сталинградский обвод. Однако ожесточенное сопротивление врага и здесь было сломлено.

17 и 18 января полк вел бои в районе Песчанки, после чего был направлен на север, теперь уже на Гумрак. В Песчанке и на подступах к Гумраку наши танкисты захватили много боевых трофеев: машин, орудий и минометов, пулеметов, автоматов.

Все воины полка вели себя в бою мужественно и бесстрашно. Среди проявивших наибольшую отвагу был лейтенант Иван Петренко. Получивший хорошую боевую закалку в предыдущих боях под селом Елхи и на других участках, Петренко сражался храбро и самоотверженно. Ни на минуту не выпуская из своих рук управление ротой, он решительно действовал и как командир экипажа. Ведя огонь с ходу, его танк первым врывался во вражеские окопы и, быстро их проутюжив и раздавив подвернувшиеся на пути пулеметы или противотанковые орудия, безостановочно продвигался вперед и вперед. В районе Песчанки Петренко уничтожил шесть расчетов противотанковых орудий, два бронетранспортера, четыре машины с боеприпасами и захватил три шестиствольных миномета.

В двадцатых числах января оставшаяся незначительная часть кольца окружения была раздроблена на несколько еще более мелких частей. До полной ликвидации окруженных оставались считанные дни.

По приказу штаба фронта подразделения нашего полка сосредоточились на станции Иловлинская. Полк был выведен из боев в тот момент, когда стало известно, что 31 января в Сталинграде взят в плен генерал-фельдмаршал Паулюс вместе со своим штабом.

2 февраля перестал существовать последний очаг сопротивления гитлеровских войск в северной части города.

Так, полной победой Красной Армии завершилась величайшая битва второй мировой войны.

Танкисты нашего полка получили у стен Сталинграда большой опыт боев и серьезную боевую закалку. Многие были удостоены наград. Меня представили к ордену Красной Звезды. А вскоре мне было присвоено очередное воинское звание капитана.