В особом эшелоне

НА ДНЕПРОВСКИХ РУБЕЖАХ

21 сентября 1943 года 166-й отдельный инженерно-танковый полк прибыл по железной дороге на станцию Бобрик, выгрузился из эшелона и сосредоточился в роще неподалеку от станции. Киев был в километрах сорока впереди. Еще когда наш эшелон миновал Бахмач и Нежин, все мы поняли, что движемся к Днепру, на киевское направление. Теперь это подтвердилось окончательно.

В пути было получено боевое распоряжение штаба Воронежского фронта: полк поступает в оперативное подчинение 3-й гвардейской танковой армии.

Лукин и Мугалев уехали на командный пункт армии за получением боевой задачи. А в это время экипажи замаскировали и проверили свои боевые машины, готовясь к последующему маршу.

После ужина заместитель командира полка по политчасти майор Цетенко собрал всех на небольшой лужайке.

— Товарищи, мы с вами у Днепра. Мы у ворот Киева — замечательной столицы Советской Украины!

Цетенко стоял, по привычке широко расставив ноги. Его открытое добродушное лицо типичного украинца располагало, вызывало доверие и симпатию к его словам. Всегда бодрый и деятельный, он каждый удобный случай стремился использовать для беседы с танкистами.

— После поражения на Курской дуге, под Белгородом и Харьковом, — продолжал замполит, — немцы откатились за Днепр. Они считают, что на правом берегу у них создана неприступная оборона. Рубеж по Днепру гитлеровцы хвастливо называют «восточным валом» и возлагают на него большие надежды. Они рассчитывают под прикрытием водной преграды отсидеться здесь до весны и собраться с новыми силами. Но не для того пришла сюда Красная Армия. Украина ждет своего полного освобождения. И мы освободим ее. Ясно, что на этом участке борьба за Днепр будет борьбой и за Киев. Для нас это почетная боевая задача. В нашем полку немало киевлян, например: Барабаш, Баран, Юшкевич. А украинцев — почти половина состава. Я сам учился и работал в Киеве. Здесь и встретил войну. Что мне вспоминается сейчас?

Цетенко сделал небольшую паузу и, задумчиво опустив голову, прошелся туда и обратно.

— Вспоминается, о чем мы думали, встречая сорок третий год под Сталинградом. Помните, товарищи? Метель… Заснеженные окопы… Обложенная, как волчья стая, армия Паулюса… А мы думаем: «Нет, не скоро, должно быть, доберемся до Киева, не скоро. Даль-то какая!» А вот сегодня, когда еще не кончился сорок третий год, мы уже стоим у стен Киева. И пусть дрожат гитлеровцы! Возмездие настигнет их и здесь!

Замполит обвел всех собравшихся внимательным взглядом и продолжал:

— Что сейчас требуется от нас? Строжайшая дисциплина, бдительность, организованность, точное выполнение своей задачи. Прежде всего, это надо проявить уже на марше, который нам предстоит. Ни одна машина не должна остановиться по неисправности. Если такое случится — выводы будем делать самые серьезные. Выйти в назначенный район в образцовом порядке — первый и важнейший экзамен для каждого экипажа. А сейчас все — к своим машинам! И еще раз провести контрольный осмотр. Чтобы в движении — никакой задержки!

Экипажи разошлись и снова принялись хлопотать вокруг танков.

А когда работа была завершена и заместители командиров рот, проверив каждую машину, убедились в полной готовности материальной части, подоспело время ужина. Покончив с содержимым котелков и вдоволь напившись чаю, танкисты собрались группками покурить, побеседовать.

Заряжающий, плечистый белокурый сержант Фетисов, взял свою гитару, которую хранил в ремонтной летучке и, усевшись возле танка, тихонько тронул струны. Еще на формировании и в эшелоне он полюбился ребятам своими песнями, то грустными, то веселыми, но всегда душевными, берущими за сердце.

Вот и сейчас, едва заслышав гитару, к Фетисову потянулись со всех сторон танкисты.

— Ну-ка, Миша, сыграй «Еду в танковый полк», — просили они.

Сержант запел тихо, размеренно:

— Прямо-таки про нас песня, — заметил кто-то из солдат.

А дальше шел припев, раздумчивый и одновременно полный глубокого патриотического чувства:

Чтобы не стеснять своим присутствием поющих, офицеры вместе с Цетенко уселись в сторонке, слушая слова и мелодию так полюбившейся танкистам песни. Я задавал себе вопрос: откуда эта песня? Почему раньше никогда и нигде я ее не слышал? Может быть, Фетисов сам сочинил? Вряд ли. Во всяком случае, песня хоть и незнакомая, но хорошая. «Молодец, Фетисов! — мысленно похвалил его. — Твоя песня здорово пригодится нашим хлопцам в паузах между боями».

В круговороте войны мне так и не удалось найти авторов этой песни. С годами подзабыл слова, но мелодию помнил хорошо. А хотелось, чтобы песня жила. Был уверен: ее помнили фронтовики. И вот, много лет спустя после войны, я написал текст песни уже в своей редакции. И в феврале 1982 года даже спел по украинскому республиканскому радио. Пришло много откликов, и подтвердилось, что многие до сих пор помнят эту популярную в годы войны танкистскую песню и очень жалеют, что она незаслуженно забыта. А совсем недавно мне удалось установить, что музыку к этой песне написал композитор Борис Фомин.

Позволю себе привести здесь дальнейший текст в собственной редакции:

…Командир полка возвратился поздно ночью. Он привез боевое распоряжение, в котором указывалось, что к Днепру, у Переяслава, подошли авангардные части 3-й гвардейской танковой армии и начали форсирование реки. Полку предписывалось сосредоточиться на юго-западной окраине Переяслава. Маршрут движения: Бровары — Борисполь — Рогозов — Ерковцы — Переяслав. (Позднее Переяслав-Хмельницкий). Таким образом, полк должен был покрыть расстояние свыше ста двадцати километров.

На следующее утро полковая походная колонна запылила по дороге, держа направление вдоль Днепра на юг. Тралы транспортировались на грузовых машинах следом за танками.

Было жарко и безветренно. Огромное пыльное облако неотступно сопровождало колонну. В селах женщины, старики и дети, стоя у своих калиток и прикрывая ладонями глаза от солнца, приветственно махали танкистам.

В Рогозове остановились на короткий привал.

— У всех есть вода во флягах? — спросил командир разведвзвода лейтенант Молчанов своих бойцов, сидевших на автомашине.

— У меня кончилась, — откликнулся младший сержант Валентин Юшкевич.

— Давай к колодцу. Бегом!

Я ехал следом за разведчиками и вышел из машины, чтобы размять затекшие ноги. Вижу, как Юшкевич подбежал к колодцу. Пожилая крестьянка только что вытащила ведро расплескивающейся прозрачно-синеватой воды и поставила его на сруб.

— Пей, сынок, — ласково пригласила она Валентина.

Младший сержант снял пилотку, положил ее в сторонке и, наклонив ведро, осторожно налил полкружки. Выпив несколько глотков, стал переливать воду из кружки во флягу.

А женщина тем временем, взяв пилотку, крепко прижала ее к груди, потом положила на место и бережно погладила рукой.

Позже солдаты узнали от Юшкевича, в чем дело. Крестьянка рассказала, что в такой же самой пилотке летом сорок первого уходил с нашими отступавшими войсками ее сын. Уходил мимо своего дома, все дальше и дальше по дороге на восток. Последнее, что она видела, — это его высоко поднятую руку с зажатой пилоткой, которой он долго махал матери, прощаясь навсегда…

Юшкевич бросил вопросительный взгляд на своего комвзвода, потом на женщину и протянул ей пилотку:

— Берите, мамаша, на память… Берите, берите, у меня найдется…

На глазах женщины заблестели слезы, она смущенно поблагодарила и дрожащей рукой спрятала пилотку на груди.

Юшкевич поднес ей ведро к дому. Он возвращался к машине с застывшей на лице грустной и светлой улыбкой.

— Отдал, товарищ лейтенант… на память… — проговорил он тихо. — У меня у самого мать в Киеве. Не знаю, как она там…

— Правильно сделал. Садись.

— Возьми, Валя, мою новую, — достал пилотку из вещмешка старший сержант Цыпкин. — Ни разу еще не надевал.

Он сам водрузил пилотку на рыжую голову своего товарища.

Сидевшие в машине солдаты притихли, задумались.

О чем они думали? Должно быть, о своих матерях, о своем доме… И о том, что путь к родному крыльцу лежит только через победу…

Полк прибыл в назначенный район к установленному сроку. Ни одна машина не отстала в пути. Танки и колесный транспорт с ходу укрылись в садах и посадках окраины Переяслава, Бабачихи. Моей первейшей заботой, как всегда, было охранение, и я тут же его организовал.

Пока ожидали подхода тяжелых переправочных средств, «юнкерсы» и «мессершмитты» не пропускали ни одной ночи, чтобы не обстрелять или не пробомбить этот район.

Через Псреяслав вели пути к букринской излучине Днепра, где мотострелковые подразделения 3-й гвардейской танковой армии и передовые части 40-й армии в упорных боях постепенно расширяли плацдарм на правом берегу.

К концу сентября войска Воронежского фронта под командованием генерала армии Николая Федоровича Ватутина заняли весь левый берег Днепра на киевском направлении и захватили несколько плацдармов на Правобережье. Основным считался букринский.

Тяжелые переправочные средства основательно поотстали от наступавших частей, что задержало переброску через Днепр танков и артиллерии.

К вечеру 24 сентября в район переправы у села Козинцы стали прибывать первые паромы. Это дало возможность усилить боевые порядки действовавшей на плацдарме пехоты несколькими танками и установками СУ-76. При этом саперы соединяли по два парома вместе и делали дополнительный настил из досок.

Спустя несколько дней удалось навести два шестнадцатитонных понтонных моста. А когда появились тридцатитонные паромы с буксирами, мы смогли ускорить переправу средних танков. Основную их массу удалось доставить на Правобережье в первой декаде октября.

Все это время противник непрерывно бомбил переправы и держал их под интенсивным артиллерийско-минометным огнем. Днепр кипел от взрывов бомб, снарядов, мин, всплесков пуль.

Паромные переправы у Козинцев были сильно перегружены, и наши тральщики ждали своей очереди несколько дней. Однако время танкисты даром не теряли. За эти дни экипажи под руководством командира полка, его заместителя по спецтехнике и офицеров штаба досконально изучили на местности подступы к участку переправы, расположение позиций каждой боевой машины на плацдарме и пути выхода к ним, подготовили для своих танков окопы. Всем нам пришлось немало поползать по днепровским кручам под вражеским огнем.

Полковые разведчики и саперы, находясь вместе со стрелками в первой траншее, интенсивно собирали данные о переднем крае и ближайшей глубине обороны противника, изучали его минно-взрывные заграждения. Эти данные тотчас же поступали в штаб, я их обрабатывал, наносил на карту и докладывал командиру.

Первое же знакомство с букринским плацдармом заставило крепко призадуматься. Местность в излучине оказалась танконедоступной — резко пересеченной, всхолмленной, изрезанной вдоль и поперек длинными оврагами и ущельями с отвесными стенами высотой десять-тридцать метров. Кроме трех проселочных дорог, зажатых между обрывами, никаких других подходов к переднему краю и в глубину обороны противника не было. Возможность маневра исключалась. На этих дорогах, и то далеко не везде, могли с трудом развернуться в боевую линию три танка, не больше.

— О каких тут боевых порядках может идти речь? — однажды при мне с досадой сказал на плацдарме Мугалеву Лукин. — И куда сунуться нашей «тридцатьчетверке» с четырехтонным тралом? Немцам же ничего не стоит поставить вдоль дороги одну за другой противотанковые пушки. И у нас не будет выбора: надо идти прямо на их огонь. Вот и вся перспектива. Не понимаю, зачем заталкивать в овраги всю танковую армию?

— Но по той же самой причине и немцы не могут здесь развернуть крупные силы, — возразил Мугалев.

— Так-то оно так, — согласился Лукин. — Только с их стороны подступы все-таки полегче. Да и они уже стянули сюда пять дивизий, очевидно, чтобы ликвидировать здесь наши позиции.

Как бы в подтверждение этих слов Лукина, утром 29 сентября гитлеровцы нанесли сильный удар по нашим войскам под Букрином, введя в бой четыре дивизии, поддержанные огнем четырех артполков, полуторадесятком минометных батарей и большим количеством авиации. Ценою больших потерь противник сумел вклиниться в центре плацдарма на 2–3 километра. На этом его контратака захлебнулась. Гитлеровцы попали в огневой мешок, созданный советской артиллерией. Последующие непрерывные атаки наших войск, нависавших над флангами букринской группировки врага, вынудили его вгрызаться в землю и срочно подтягивать к плацдарму новые силы.

Наши тральщики начали переправляться в ночь на 30 сентября. Первым уходил танк Петушкова, теперь уже старшего лейтенанта.

…Темная беззвездная ночь. Накрапывает дождик. «Тридцатьчетверка» движется через безлюдное, пылающее пожарами село Козинцы. Сверху, на броне танка, — Лукин, Юшкевич и я. Здесь, над Козинцами, только что отбомбились «юнкерсы», рассчитывая накрыть скопление советских войск перед переправой. С треском горят и обваливаются перекрытия, крыши домов.

Сквозь гул мотора танка еще слышен звук удаляющихся вражеских самолетов.

— Не вышло! — кричит Лукин мне в ухо.

В подтверждение молча киваю.

Мы знаем, на какой большой площади, в окружающих лесах и рощах, рассредоточена 3-я гвардейская, составляющая основную ударную силу фронта. В Козинцах же в момент бомбежки не было ни одного танка и никого из жителей. А у самой переправы — минимум людей и техники.

«Да, минимум, — размышлял я. — Но все-таки каждую ночь здесь находятся пять-шесть командиров частей, чтобы протолкнуть на паром свою машину раньше других. До хрипоты спорят. И все напрасно, ведь существует график. Иначе, зачем же комендант переправы, зачем планы и таблицы? И все-таки правдами и неправдами пытаются прорваться. Конечно, в войсках огромный боевой порыв. Но он должен подчиняться дисциплине, порядку. Неужели и сегодня будут толпиться?»

Когда «тридцатьчетверка» Петушкова подошла к мостику, куда причаливал паром, я понял, что мои опасения, хотя и частично, но оправдались. У пункта переправы веерообразно, нос к носу, стояли три танка. Для тральщика места не оставалось. Тут же нетерпеливо прохаживались пять офицеров.

Не вступая в объяснения с ними, Лукин направился прямо в землянку коменданта и доложил:

— 166-й инженерно-танковый. Имею приказ до рассвета переправить два танка-тральщика. Первый готов к погрузке.

Полковник-комендант, представитель штаба армии, сверился с графиком и вышел на берег. Там он распорядился отвести назад два из трех танков. Очень неохотно его распоряжение было выполнено.

Затем полковник пропустил на мосток танк-тральщик, чем-то напоминавший вместе со своей рамой носорога. Причаливший вскоре паром перевез его на противоположный берег. Едва танк опустил передние ветви гусениц на землю, как над Днепром появилась «рама» и подвесила осветительные ракеты. Их зеленоватый, подрагивающий свет выхватил на середине реки катерок, тянувший паром с «катюшами» на соседнем участке переправы.

Несколько секунд — и паром накрыли вражеские мины. Он накренился, и соскользнувшие с него машины с установками мгновенно поглотила река. Вокруг еще долго кипела вода от разрывов. Ракеты погасли. Снова воцарились тьма и зловещая тишина. Только слышался гул уходящей «рамы».

«Ну вот, — отметил я про себя, — могли ударить и по нашей переправе. Правильно мы поступили, что оставили второй танк в укрытии, не вывели к берегу. Ротный остался там и сумеет это сделать в любой момент. Паром все равно сейчас пока ие пойдет обратно: надо выждать, не повторит ли «рама» свой заход. А тем, кто вылез с танками, деваться некуда — засекут. И пробомбить смогут, несмотря на дождь. Уже бывало не раз».

Здесь, на правом берегу, над узенькой и ровной прибрежной полоской песка, возвышались сплошные темные громады высот с обрывами и пропастями. О движении без дорог не могло быть и речи. От переправы же в глубь плацдарма уходило всего две дороги: одна влево — на Зарубинцы, вторая вправо — на Трахтемиров. Первый танк Лукин поручил вывести на позицию мне. Второй — командиру роты старшему лейтенанту Махонину.

Идя впереди машины и подсвечивая сквозь сетку дождя карманным фонариком механику-водителю Чумилину, стараюсь держаться строго посередине дороги. Со всеми предосторожностями двигаясь по скользкому грунту, без света фар, танк-тральщик миновал Зарубинцы и у небольшого села Луковицы стал в окоп, заблаговременно отрытый на обратных скатах высоты. У меня отлегло от сердца.

Второй тральщик взвода прибыл через два часа и вошел в свой окоп в двухстах метрах правее. Это была «тридцатьчетверка» лейтенанта Помялова. Ее привел Махонин. Остальные танки переправились на плацдарм 5 октября.

Полк занял позиции на рубеже Трахтемиров, Монастырек, Луковицы. И хотя нелегко было боевым машинам вскарабкиваться на высоты по узким размытым дорогам, еще тяжелее оказалось вывозить сюда тралы.

Ответственным за доставку одного из тралов был назначен капитан Барабаш. На повороте его машину занесло, и она «юзом» пошла назад. Выскочив из кабины, капитан успел в самый последний момент выхватить из кузова бревно и подложить его под задние колеса. Машина остановилась в двух шагах от обрыва. Вытянуть ее удалось только тягачом.

Дни и ночи на плацдарме проходили в непрерывной артиллерийско-минометной перестрелке. Огонь из своих танков вели и тральщики.

Подполковник Мугалев, переправившись на правый берег с одной из первых боевых машин, оставался на «пятачке» безотлучно. Сам выводил почти каждый тральщик на исходные позиции, следил за тем, чтобы саперы и экипажи хорошо оборудовали танковые окопы, надежно их маскировали. Вместе с Лукиным он назначал экипажам сектора обстрела, определял и уточнял расстояния до огневых точек противника, подлежавших уничтожению огнем с места.

Находясь на позициях днем и ночью, Мугалев сам много раз попадал под артиллерийский и минометный обстрел. Дважды с ротой капитана Махросенкова ходил в атаку. Вместе с Лукиным они подавали танкистам пример мужества, выдержки и самоотверженности.

А в небе почти постоянно висели гитлеровские бомбардировщики. Их бомбовые удары были нацелены на наши переправы и войска на плацдарме. Но с каждым днем зенитное прикрытие переправ заметно усиливалось, и уже далеко не всякие налеты «юнкерсов» и «хейнкелей» проходили для них безнаказанно.

К 13 октября через Днепр у козинецкой переправы армейским саперам с помощью местных жителей удалось построить постоянный низководный мост, рассчитанный на свободный пропуск танков. Это имело для танкистов чрезвычайно важное значение. Приток новых резервов с Левобережья дал нашим войскам возможность усилить свои удары и закрепить плацдарм общей площадью одиннадцать километров по фронту и шесть — в глубину.

…Взводу старшего лейтенанта Петушкова предстояло провести линейный танковый батальон через минные поля в направлении высоты 215, господствовавшей на подступах к Малому Букрину. Я отвечал за своевременный выход взвода в атаку.

14 октября на рассвете по сигналу, сразу после артиллерийской подготовки, тральщики Петушкова и Помялова двинулись вперед, ведя перед собой непрерывный огонь.

Лейтенант Матвей Помялов вел свою машину уступом за танком командира взвода. Это обеспечивало проделывание в минном поле сплошного прохода шириной около десяти метров. Третий танк-тральщик взвода, которым командовал лейтенант Дайлагай Нагуманов, находился на исходных позициях, в резерве.

Всеми мыслями я был сейчас с Петушковым. Знал: внешне оставаясь для своего экипажа, как всегда, спокойным и непроницаемым, старший лейтенант в душе был далеко не спокоен, как и я сам, как каждый в полку. Шутка ли, первое боевое крещение новой боевой техники! Да еще на такой местности! Живого места нет от оврагов… Справятся ли экипажи? И как оправдают себя тралы не на полигоне, а в настоящем бою?

Из наблюдений за тральщиками Петушкова, его радиодонесений и доклада после боя вырисовалась такая картина действий взвода.

Сначала дорога шла по относительно широкой, ровной площадке.

Однако командир напомнил своему механику-водителю:

— Чумилин, следи только за дорогой. Не подходи близко к обрыву. Главное — не зевай на поворотах!

Заряжающему Павлу Окулову он приказал наблюдать вправо, наводчику Роману Кузьмину — влево.

— Заметил пушку — сразу докладывай и наводи. Смотри в оба, а зри — в три! — наставлял Петушков.

Метров через сто пятьдесят площадка стала заметно сужаться, а еще через сто — овраги совсем зажали ее с боков. Весь плацдарм мелкой дрожью дрожал от огня нашей артиллерии и разрывов бомб.

Петушков, прижавшись глазом к окуляру телескопического прицела, не переставал повторять про себя: «Только бы вывести… только бы вывести линейные танки».

Со школьной скамьи Адам Захарович Петушков приучил себя относиться ко всему с чувством ответственности. Он считался одним из первых по успеваемости в Галичской семилетке Климовичского района Могилевской области, откуда был родом. Потом так же отлично учился в педтехникуме. Став учителем, пользовался большим уважением в школе. В 1942 году отлично окончил танковое училище в Рыбинске. Как лучшего выпускника, его оставили на должности командира курсантского взвода. Но он считал, что его долг — быть на фронте. С большим трудом убедил Петушков командование училища, чтобы его отправили в действующую армию.

Вот и теперь, сидя в танке, он весь был в напряжении, понимая, какая лежит на нем ответственность. Он знал: каждый из экипажа также сделает все для точного выполнения задачи. Знал, что его боевые товарищи заняты сейчас только одним: безотрывно наблюдают в своем секторе, выискивая замаскированные противотанковые орудия врага.

«Только бы проложить проходы… только бы вывести…», — снова пронеслось в голове.

Вдруг, словно в конвульсии, дернулась земля и сразу наступила темнота. Выросшая откуда-то из-под земли черная завеса, словно песчаная буря, заслонила экипажу горизонт, закрыла небо.

— Чумилин, Ваня, жив? — окликнул по переговорному устройству командир своего механика.

— Живе-ем, товарищ старший лейтенант!.. Вот рвануло, так рвануло! — словно чему-то радуясь, отозвался тот.

— А ты что-нибудь видишь?

— Ничего! — тем же удивленно-радостным тоном доложил механик.

— Так останови машину!

— Доедем! Я — по ориентиру…

Новый взрыв мины — и новая густая пелена окутала машину. На этот раз, пройдя еще метров двадцать, водитель без всякой команды остановил танк.

— Что там?

— Забило триплекс.

Чумилин приоткрыл и резко захлопнул крышку люка. Осевший снаружи песок струйками посыпался вниз.

— Ага! Вижу! — он включил передачу, и машина снова пошла вперед.

Подрывая мины и уничтожая противотанковые орудия, оба тральщика миновали первое минное поле. Впереди, метрах в двухстах, начиналось второе.

Под усилившимся огнем противника экипажи Петушкова и Помялова с ходу врезались и во второе минное поле. Они подорвали еще четыре мины, когда Чумилин снова доложил, что ничего не видит.

— Люк не открывать! — приказал командир взвода. — Веди вслепую. Я буду корректировать.

Не прекращая огня из пушки и пулемета, Петушков одновременно передавал механику по переговорному устройству команды, уточняя направление движения. До высоты оставалось немногим менее двухсот метров. Посмотрев назад, он еще раз убедился: Помялов неотступно идет следом и ведет точный огонь на поражение. За Помяловым различались линейные танки.

— «Молодец! — похвалил про себя старший лейтенант своего командира машины. И вдруг забеспокоился — Где же наша пехота? Прижали огнем? Надо накрыть пулеметные гнезда».

Едва взглянув вперед, он сразу понял, что его танк через мгновение… сорвется в пропасть. Трал своими двумя правыми дисками завис над крутым обрывом.

— Стой! Задний ход! — успел крикнуть по ТПУ Петушков и тут же для верности потянул механика за ворот комбинезона. Это означало: «Немедленно назад».

Чуть качнувшись, танк замер у края обрыва, потом рывками, понемногу начал пятиться к дороге.

Петушков почувствовал, как на лбу у него выступил холодный пот. «Вот так свободно могли бы загудеть»…

Еще не до конца успели выровнять танк, как он вздрогнул всем корпусом от сильного удара и остановился. Командир быстро окинул взглядом членов экипажа: все невредимы.

— Иван, выйди через аварийный и осмотри, — ведя огонь по высоте, распорядился старший лейтенант.

— Есть! — прозвучал в наушниках голос Чумилина.

Петушков увидел, как тральщик Помялова вышел на линию с его «тридцатьчетверкой» и немного продвинулся дальше. Но в этот момент раздался взрыв, и машина Помялова застыла на месте.

«Что случилось? Где застрял Чумилин?» — тревожно приникал командир взвода то к одной смотровой щели, то к другой. Спустя минуту он услышал в наушниках голос Помялова:

— Подорвался на мине. Экипаж не пострадал.

Вернувшийся в машину механик доложил:

— Снарядом перебита левая гусеница.

Тем временем линейные танки, проскользнув по проходам в минах, обогнали стоявших тральщиков и устремились к высоте. Но захватить высоту с ходу все же не удалось: слишком плотным был встречный огонь противотанковой артиллерии противника.

Тральщики и линейные танки поддержали своим огнем с места атаку нашей пехоты, которая и овладела высотой.

Связавшись по радио с командиром полка, Петушков запросил тягач для эвакуации машины Помялова. А перебитую гусеничную ленту своей «тридцатьчетверки» натянули и соединили силами экипажа.

Выполнив поставленную задачу, головной танк взвода вернулся на исходные позиции. Машина Помялова была отбуксирована на исходный рубеж, где к вечеру ее восстановили ремонтники.

Позднее стало известно, что дальнейшего успеха линейный танковый батальон не имел: он понес большие потери, и наступление приостановилось.

Как мог Помялов подорваться на мине? Этот вопрос не давал покоя ни Петушкову, ни Лукину, ни мне. Особенно был потрясен Мугалев. Когда подробно исследовали все на местности, стало ясно: танк подорвался при маневрировании. В тот самый момент, когда машина выравнивала свой боевой курс, ее подкараулила оставшаяся не взорванной мина. Но почему она осталась? Как могла затаиться и уцелеть на протравленной колее? Все терялись в догадках. Может быть, там не проходил трал? А может, на этом участке особо густое минирование, и нажимы-«шпоры» пропустили какие-то отдельные взрыватели? Неужели редковато поставлены? Вряд ли. Но подумать над этим следовало.

Много думал об этом случае и Петушков. И вот члены его экипажа усовершенствовали трал на свой манер: они переплели все нажимы по окружности пяти-шестимиллиметровой проволокой. Таким образом удалось заполнить внушавшие опасение промежутки между ними, и траление действительно стало более «чистым». Позднее в полку так были оплетены все тралы.

Действия тральщиков на других участках плацдарма показали, что если с проделыванием проходов они справлялись, то сильный противотанковый огонь и тяжелый рельеф местности исключали прорыв в глубину обороны противника.

Несмотря на предельную осторожность наших механиков-водителей, все же один танк в вечернем сумраке сорвался в овраг, дважды перевернулся и упал на башню, гусеницами вверх. Экипаж в составе командира машины лейтенанта Леонида Баломакова, механика-водителя старшего сержанта Семена Ильичева, башенного стрелка сержанта Николая Брусова и радиста сержанта Евгения Триболина остался жив, но при падении все они получили серьезные травмы. С большим трудом удалось вынести танкистов через люк механика-водителя. Танк с помощью тягача поставили на гусеницы и эвакуировали.

Исключительное бесстрашие и храбрость в боях на букринской земле проявил экипаж тральщика под командой лейтенанта Бориса Метиля, в который, кроме командира, входили сержанты Иван Шевченко, Василий Насонов и Илья Лычкин. Атакуя противника в направлении Малого Букрина, тральщик прошел через минное поле, раздавил два противотанковых орудия и внезапно для гитлеровцев ворвался в центр позиции их зенитной батареи. Громя зенитные установки, лейтенант наводил свое орудие то вправо, то влево, то перед собой, то назад. Его башня вращалась непрерывно. Он успел уничтожить три 88-миллиметровые зенитные пушки, но фашисты подожгли танк, и экипаж погиб геройской смертью. В боях на букринском плацдарме погиб и командир роты старший лейтенант Андрей Петрович Махонин.

Для всех становилось все более ясным, что в дальнейшем на этой местности бессмысленно применять не только тральщики, но и линейные танки. Лукин и Мугалев не раз докладывали об этом в штабе армии и в штабе фронта. С ними соглашались, но каких-либо указаний, связанных с уточнением использования нашего полка, пока не поступало.

В ночь с 24 на 25 октября Лукин был вызван на командный пункт танковой армии, куда он захватил с собой и меня. Там собрались командиры корпусов и приданных армии частей усиления.

Командующий армией, невысокий, с крупной бритой головой, гвардии генерал-лейтенант Павел Семенович Рыбалко объявил:

— Получена директива командующего войсками 1-го Украинского фронта о проведении рокировки армии на лютежский плацдарм севернее Киева. Наши активные действия в букринской излучине заставили противника стянуть войска с других участков днепровской обороны, в том числе и из-под Киева. Здесь втянуты в бой 167-я, 72-я, 112-я, 255-я, 24-я пехотные, 19-я и 7-я танковые дивизии, танковая дивизия СС «Райх», 10-я и 20-я мотодивизии противника. Всего — 5 пехотных, 3 танковых и 2 мотодивизии. Все эти части понесли в боях на букринском плацдарме значительные потери. Действиями наших войск они скованы на этом участке и не смогли быть переброшены в район севернее Киева, где удалось расширить лютежский плацдарм, с которого решено нанести главный удар. Войска в точной последовательности, предусмотренной оперативным планом перегруппировки, переправляются обратно на левый берег Днепра, совершают 160-километровый марш по маршруту Переяслав — Борисполь — Бровары — Низшая Дубечня — Лютеж и сосредоточиваются на правом берегу в отведенных районах. Переход совершить скрытно и организованно, только в ночное время. Особое внимание — строжайшему соблюдению всех мер оперативной маскировки, о которых дополнительно отдаст указания начальник штаба.

«Выходит, подтвердились наши опасения. Зря мы сюда залезли, — подумал я тогда. — Уверен, танкисты без сожаления расстанутся с этими немыслимыми оврагами». А спустя 25 лет прочитал в книге С. М. Штеменко «Генеральный штаб в годы войны» такие слова:

«Тщательно проанализировав сложившуюся обстановку, мы в Генеральном штабе сошлись на том, что наступление с букринского плацдарма вряд ли может рассчитывать на успех. Внезапность была утрачена. Неприятельское сопротивление возросло. Местность здесь крайне неудобная для действий танков — очень овражистая, сильно всхолмленная. На такой местности можно было хорошо скрыть войска, но маневр их был затруднен»[4].

Все это заставило Ставку принять решение о перегруппировке 3-й гвардейской танковой армии к северу от Киева. Начальник штаба армии гвардии генерал-майор танковых войск Василий Андреевич Митрофанов указал основные меры оперативной маскировки:

— На плацдарме остаются обозначенными КП армии, корпусов и бригад с радиостанциями. Все они продолжают работу в прежнем режиме, дезинформируя противника. Вместо покидающих окопы танков построить макеты из дерева и земли. На огневых позициях сделать макеты орудий. Движение танков и автомашин в новый район сосредоточения — только в ночное время с сохранением светомаскировки. Соблюдать строгую маскировку и в районе нового cocредоточения.

Как позднее выяснилось, принятые меры помогли обмануть противника, и его авиация в течение недели усердно бомбила оставленные нашей танковой армией позиции.

Полк танков-тральщиков покинул букринский плацдарм в ночь на 27 октября. На левый берег боевые машины возвратились по деревянному низководному мосту грузоподъемностью 30 тонн, построенному армейскими саперами с помощью местного населения.