В особом эшелоне

СПЕЦИАЛЬНОГО НАЗНАЧЕНИЯ

В размеренный и спокойный шум утреннего леса вплетался чей-то негромкий басок. Он доносился из штабной палатки, куда я направлялся. Подойдя ближе, уловил обрывки фраз:

— По решению Ставки… Специальная техника… Противотанковые мины… Подготовка…

Здесь, в густом смешанном лесу, примыкавшем к шоссе Москва — Тула, полк находился на доукомплектовании и переформировании после боев под Сталинградом. Лес надежно укрывал нашу боевую материальную часть, палатки и фанерные домики. К началу июля 1943 года полк был полностью укомплектован до штатных норм личным составом и танками Т-34 и завершил слаживание подразделений. Теперь мы со дня на день ожидали команды на погрузку в железнодорожные эшелоны для отправки на фронт.

Прошлой ночью мне, временно исполнявшему обязанности начальника штаба, пришлось долго «колдовать» над расписанием занятий для танковых рот. Дежурного, лейтенанта Петушкова, еще с вечера предупредил: разбудить, как только появится командир полка. И вот в этот ранний час Лукин в палатке управления с каким-то незнакомым человеком… Значит, Петушков прозевал.

Снова прислушиваюсь:

— Через два-три дня завезем тралы, — продолжал незнакомый басовитый голос. — Смонтируем на танках. Организуем переучивание экипажей. Сроки жесткие. Приналечь придется крепко.

«Ну и дежурный! — мучила меня все та же мысль. — Как подвел! А что же теперь с моим расписанием? Вчера составил, а сегодня, выходит, начинай сначала? Ну, дела! Как он сказал? «Тралы»? Причем здесь тралы? А может, это просто нашего Лукина берут для проверки другой части? Его ведь уже дергали не раз…»

Заходить в палатку посчитал неудобным.

Решил подождать у входа, пока закончится эта беседа.

— Насколько я понял, мы будем самым первым полком танков-тральщиков? — слышу голос нашего «бати». Догадываюсь, что с появлением нового человека связана какая-то серьезная перестройка в полку.

— Именно так! — пробасили из палатки. — Ваш 166-й отдельный танковый полк…

— Теперь и ваш, Павел Михайлович! — перебил его Лукин и рассмеялся очень довольным смехом.

Я тут же представил себе, как расплылось в улыбке широкое лицо подполковника (это звание Лукину было присвоено вскоре после Сталинграда), как заиграли веселым огоньком его серые живые глаза. За эту улыбку, за умение пошутить еще больше любили его танкисты.

— Виноват, наш! — поправился тот, кого Лукин назвал Павлом Михайловичем. — Наш полк считается одним из наиболее испытанных, имеет солидный боевой опыт. Вот почему на него пал выбор.

— Что же, значит, судьба. Будем работать вместе. Но для начала, пожалуй, не мешает позавтракать. Не возражаете?

— Не откажусь, Николай Михайлович, спасибо.

Они вышли. Увидев меня, Лукин сказал:

— Познакомься. Мой заместитель по спецтехнике подполковник Мугалёв Павел Михайлович. Будем осваивать новое оружие.

Я представился Мугалеву, и мы крепко пожали друг другу руки.

Новый заместитель командира оказался коренастым, круглолицым, с внимательным взглядом голубых глаз. На гимнастерке — золотистая нашивка за тяжелое ранение и орден Красной Звезды.

— Соберешь людей, как всегда, к восьми, — продолжал Лукин. — Я представлю подполковника.

И он повел Мугалева в столовую. По понедельникам и субботам в восемь утра начальники служб и командиры рот сходились в штабную палатку для получения инструктажа и изучения поступивших приказов и директив. В эти дни первые часы занятий в подразделениях обычно проводили сержанты.

Вот и в нынешний понедельник командиры рот и управленцы тоже соберутся к назначенному часу. Только надо им напомнить.

— Дежурный! — крикнул я, отойдя от палатки. Подбежал лейтенант Петушков.

— Ты что же не разбудил? — не скрываю своего раздражения.

— Командир не велел. Говорит: пускай спит.

— «Не велел, не велел»… Я же тебя предупредил! Прозевал — так и скажи.

Светловолосый, с веснушчатым носом и пшеничными бровями лейтенант Адам Петушков своим подчеркнуто невозмутимым видом как бы показывал, что его отчитывают незаслуженно. Мы с ним дружили, но сейчас я не мог себе простить, что в управленческой палатке первым появился командир, а не я, оставшийся временно за начальника штаба майора Малевича, находившегося на излечении в госпитале (Полуэктов после Сталинграда убыл в другую часть). Да кроме того и Мугалева надо было встретить раньше, чем он попался на глаза Лукину. Потому я и негодовал. Немного успокоившись, спросил:

— Как прошла ночь?

— Нормально.

Белорус по национальности, Петушков говорил почти без акцента, но как-то тяжело выговаривал слова, будто ворочал глыбы.

— Ты видел тут незнакомого подполковника?

— Да, я его встретил и проводил к командиру. А что?

— А то… Кажется, намечаются у нас перемены.

— Перемены? Какие? — заинтересовался Петушков.

— Сам пока не знаю. Напомни всем офицерам: к восьми — в штаб. А я останусь здесь.

День обещал быть по-настоящему летним. Утро только еще начиналось, а штабная палатка, установленная на большой лесной поляне, уже успела основательно прогреться.

Я подобрал необходимые для зачтения документы и сложил их в папку. Расставил в несколько рядов складные стулья. На всякий случай положил на стол и свернутый рулон расписаний. Не верилось, что моя ночная работа пойдет насмарку…

Когда все были в сборе, доложил об этом командиру, вошедшему в палатку вместе с Мугалевым. Лукин сразу убрал со стола рулон с расписанием и объявил:

— Товарищи офицеры! Поступила директива, согласно которой наш полк получает новое специальное боевое предназначение. Из линейной танковой части мы переформировываемся в отдельную инженернотанковую часть резерва ВГК.

«Да, теперь ясно, что расписания придется переделывать», — мелькнула у меня мысль.

— Танки оснащаются специальной боевой техникой — минными тралами, — продолжал командир полка. — Освоением этой техники, обучением экипажей выполнению новых боевых задач мы и займемся с завтрашнего дня. Представляю вам создателя танковых минных тралов подполковника Мугалёва Павла Михайловича, назначенного моим заместителем.

Мугалев поднялся из-за стола. Все смотрели на него с нескрываемым любопытством.

— Он вам объяснит подробнее. Прошу, товарищ подполковник, — закончил Лукин.

— Раз я назначен к вам, то несколько слов о себе, — начал Мугалев уже знакомым мне глуховатым баском. — Сам я из бывших беспризорников. Родился в Житомире. Учился в трудовой школе и одновременно состоял в отряде ЧОН. Потом — курсы «профтысячи» и институт. В партии — с 1931 года, в армии по партмобилизации с 1932 года. Окончил с отличием Военно-инженерную академию имени Куйбышева и там был оставлен на научно-преподавательскую работу. Участвовал в боях с белофиннами в 1939 году. Тогда же сконструировал наземный танковый минный трал. В этих тралах сейчас остро нуждаются наши наступающие войска.

Он обвел всех внимательным взглядом.

— Почему нуждаются? А вот почему. Вам хорошо известно, что гитлеровцы всеми силами и средствами укрепляют любой занимаемый ими оборонительный рубеж. Особое внимание они уделяют минно-взрывным заграждениям и создают их на большую глубину. Тут и противопехотные и противотанковые минные поля. Но чаще всего — смешанные. Масштабы минирования фашисты непрерывно увеличивают. А у нас приемы разминирования остаются прежними: примитивная проверка грунта щупом и не всегда надежная, малопроизводительная работа с миноискателем. Работы эти проводятся медленно и поэтому начинают их заблаговременно до начала прорыва. Но это приводит к тому, что противник часто обнаруживает подготовленные проходы, берет их под пулеметно-артиллерийский огонь и восстанавливает минирование в выходной части проходов или на всем протяжении. Кроме того устраивает здесь засады.

— Точно! — подтвердил начальник инженерной службы капитан Журавлев.

— Что же касается глубины обороны, тыловых рубежей, где особенно важно обеспечить безостановочное продвижение наших войск, — продолжал Мугалев, — то разве можно там вручную успеть что-то сделать? Эта задача по плечу только танковому тралу. Он способен с ходу, без всякой предварительной подготовки, форсировать минное поле как перед передним краем обороны, так и в ее глубине. Устройство трала, порядок его разборки, сборки и монтажа на танке вы в ближайшие дни изучите досконально. А сейчас только вкратце об его устройстве и боевом применении.

Подполковник поставил на ребро лежавший на столе планшет, к которому был приколот рисунок трала, и стал водить карандашом по рисунку.

— Вот смотрите. Трал состоит из десяти дисков. Эти диски сделаны из специальной особо прочной стали и свободно сидят на оси. Расположены они секциями-катками по пять штук против каждой гусеницы. Танк ведет этот катковый трал перед собой с помощью рамы, шарнирно закрепленной на лобовой броне. Все десять дисков имеют по окружности нажимы — «шпоры», которые, вдавливаясь в грунт, заставляют срабатывать взрыватели и таким образом подрывают противотанковые мины. Именно на противотанковые мины и рассчитан трал ПТ-3. Ликвидируя мины, он проделывает проход для своего танка и для идущих за ним боевых машин. Это и называется форсированием минного поля с ходу. Все происходит безостановочно. Танк-тральщик идет на острие атаки, полностью сохраняя способность ведения огня. Отдельные тральщики уже применялись в боях под Сталинградом и показали положительные результаты. Теперь на очереди — действия самостоятельных частей. Первой такой частью и станет наш 166-й отдельный инженерно-танковый полк. Надеюсь, вам понятно: оружие секретное, никаких сведений о нем не распространять.

Когда Мугалев закончил, командир полка объявил, что для показа монтажа трала назначается экипаж лейтенанта Петренко.

После совещания офицеры долго обменивались между собой мнениями. Неожиданно свалившаяся новость взбудоражила всех. Ее пытались осмыслить. До этого твердо надеялись, что полк примет участие в сражении на Курской дуге. А тут выпадала задержка с отправкой. Думали-гадали и по поводу наименования «инженерно-танковый»… У некоторых возникал вопрос: не превратятся ли они из танкистов в саперы? Ведь Мугалев — представитель инженерных войск… Различных предположений строилось немало. Теперь стало понятно, почему три дня назад подразделения полка были переведены в незанятый лес на противоположную сторону шоссе и изолированы от других частей расположенного здесь танкового лагеря.

Однако очень быстро толки и пересуды уступили место практическим делам. В этот же день ремонтники вместе с экипажами под руководством Мугалева приварили к нижним листам лобовой брони всех танков проушины для крепления рамы трала.

На следующий день уже планировался показ монтажа. Мне, Петренко и командиру ремвзвода старшему технику-лейтенанту Османову было поручено помогать Мугалеву в его работе.

…Полуторка миновала окраину Москвы и теперь мчалась по Серпуховскому шоссе на юг. Утро было солнечным и теплым. Мы с Петренко расположились в кузове, прижались спинами к кабине и с удовольствием вдыхали свежий ветерок. Рядом с водителем сидел Мугалев. Накануне мы вместе с ним получили со склада бронетанковой техники один трал. Склад находился неподалеку от нас. Поначалу возникла непредвиденная задержка: на складе стали ссылаться на необходимость дополнительного распоряжения начальства. Но вскоре все уладилось, хотя Мугалеву все-таки пришлось поговорить на высоких нотах. Тогда я впервые убедился: наш заместитель командира по спецтехнике имеет настойчивый, волевой характер, что не раз подтверждалось и позднее. «Закалился, пока добивался признания своего детища» — подумалось мне.

Трал в разобранном виде погрузили краном на «студебеккер» с металлическими бортами и доставили на место. А теперь везли подъемные тали, чтобы сделать первоначальный монтаж. Получили мы их с Петренко на одном из московских заводов, куда позднее приехал и Павел Михайлович. Сегодня же, как только прибудем на место, проведем показ монтажа.

Меня Мугалев брал с собою как человека, хорошо знавшего столицу: ведь как-никак до призыва в армию я четыре года был москвичом. Мои связи с Москвой всегда оставались прочными. Здесь жила и работала мать, Евдокия Гавриловна. Здесь же находилась эвакуированная из Киева жена, Тамара Борисовна, с годовалым сынишкой Юрой.

Помогая Мугалеву в получении и доставке спецтехники, мы с Иваном Петренко поняли, что о себе он рассказал далеко не все. Постарались расспросить его о том, что нас интересовало: как возникла идея создания трала, когда и как проходили испытания опытных образцов, при каких обстоятельствах конструктор получил тяжелое ранение, на что указывала золотистая полоска на его гимнастерке. Выпытывали мы его, используя каждую, хотя бы самую короткую паузу, возникавшую во время наших поездок. И в итоге вот что узнали.

Зимой 1939 года Мугалев, будучи молодым адъюнктом Военно-инженерной академии, отпросился на финский фронт. Мотивировал необходимостью накопить боевой опыт, но была и другая, не указанная в рапорте причина. Занимался он тогда разработкой машины для прокладки дорог. А где еще, кроме фронта, можно было наиболее полно уяснить себе требования, которым должна удовлетворять задуманная конструкция?

Павел Михайлович попал в часть, действовавшую на петрозаводском направлении. Однажды зимним утром он стоял и беседовал с несколькими командирами на опушке леса, неподалеку от линии фронта. Рядом пролегала дорога, связывавшая тыл с передовой. Дорога была накатана гусеницами танков и колесами автомашин. Павел Михайлович обратил внимание, как грузно тащилась по ней полевая кухня. Двуколка спускалась под уклон в заснеженную болотистую долину. Вдруг сильный взрыв расколол на части воздух. Дорогу покрыло сизым облаком дыма. Когда дым поредел и осела густая снежная пелена, ни ездового, ни лошади, ни кухни уже не было: их разнесло на куски. Что же произошло? Как могла кухня подорваться на мине, установленной на дороге? Ведь по этой дороге раньше уже прошли десятки машин, и благополучно? Этот вопрос не давал Мугалеву покоя. Осматривая место взрыва, он поднял обломок колеса. Узкий обод, обитый стальной полоской, глубоко прорезал снег, нажал на крышку мины, и мина взорвалась. Тогда-то у изобретателя и возникла идея создать трал для борьбы с минами.

— Как я тогда рассуждал? — вспоминал Мугалев. — Я сделал вывод, что приспособление для уничтожения мин, очевидно, должно иметь вид прочного упругого диска, который мог бы, прорезав грунт, доставать и взрывать мину, сам оставаясь целым. Если такую конструкцию поместить впереди танка, то танк-тральщик будет способен пройти по минному полю, оставляя за собой определенной ширины безопасный проход. Возникший замысел заставил меня отложить проекты дорожной машины и взяться за создание наземного минного трала. Трудов пришлось приложить немало, но все же постепенно вырисовывалось верное решение, давшее возможность сконструировать трал ПТ-3, относительно легкий и надежный, способный сохранить для танка необходимую боевую скорость и одновременно возможность ведения огня.

Тогда можно было только догадываться, сколько усилий потребовалось изобретателю, чтобы преодолеть сопротивление противников оснащения танков тралами. Лишь после войны я узнал от Павла Михайловича, что таких противников на его пути оказалось немало и потребовалось решение Ставки, чтобы дать путевку в жизнь новому средству уничтожения мин.

Но это было потом. А пока еще предстояли испытания опытного образца. Рассказ Мугалева о том, как проходили испытания, приведу более подробно, поскольку здесь во многом проясняется характер изобретателя.

Испытания проводились в начале июля 1941 года на одном из подмосковных полигонов под наблюдением специальной комиссии. Когда на полигон выкатили опытный трал, прикрепленный к гусеничному трактору, Павел Михайлович еще раз внимательно осмотрел кабину машины, проверил крепление тонкого броневого листа, прикрывавшего место водителя, пощупал сам лист, как бы убеждаясь в его надежности. Потом неожиданно для всех присутствующих сел за рычаги управления, чтобы вести трактор. Члены комиссии начали убеждать конструктора, что водитель достаточно опытный и высококвалифицированный и все его указания выполнит точно. Однако Мугалев стоял на своем:

— Поведу сам и испытывать буду сам. Хочу на себе почувствовать действие взрывов. Я могу рисковать собой и машиной, но никак не людьми, — таково было категорическое заявление Мугалева.

И комиссия уступила.

Заурчал мотор, Мугалев тронул машину. Теперь все его внимание было сконцентрировано на едва различимых из щели броневого листа бугорках в травянистом покрове поляны, где стояли замаскированные дерном противотанковые мины.

Все шло удачно. Уже взорвали до десятка мин с нарастающим весом заряда тротила. Но когда вес заряда дошел до четырех килограммов, председатель комиссии приказал конструктору сойти с машины и пустить ее на малом ходу без водителя. Однако Павел Михайлович снова сделал по-своему. Когда трактор приблизился к мине на расстояние менее десяти метров, Мугалев спрыгнул с машины и укрылся в специально вырытой траншее.

Через считанные секунды раздался мощный взрыв. Многотонный трал подбросило в воздух. Вращаясь на длинном дышле, он смял броневой лист, раздавил место водителя, и, оборвав петлю прицепа, отлетел в сторону. Все замерли в оцепенении.

Инженер вылез из спасительной траншеи со ссадиной и шишкой на лбу, отряхиваясь от комков грязи и пыли.

Испытания на полигоне показали, что в основном расчеты конструктора верны. Требовалось лишь учесть некоторые недочеты. Необходимость крепления трала к танку не вызывала сомнений. Но кое-кто посчитал конструкцию неудачной. И следующее испытание было проведено лишь в августе 1942 года, уже в боевых условиях на Воронежском фронте.

С этого участка фронта начали поступать неподтвержденные сведения, что противник якобы применял здесь какие-то загадочные дистанционные мины, которые выводили из строя наши танки. Тогда Мугалев сам отправился в боевую разведку в качестве пятого члена экипажа танка-тральщика.

Мин не обнаружили. Но в боевую машину угодило несколько бронепрожигающих (кумулятивных) снарядов, и танк загорелся. Конструктор был тяжело ранен в грудь и в руку. Врачам с большим трудом удалось вернуть его в строй.

Даже на госпитальной койке Павел Михайлович ни на минуту не переставал думать о своих «катках»: уточнял расчеты, прикидывал варианты изменения конфигурации нажимов, добивался через своих товарищей по академии, приходивших его навещать, решения вопроса об изготовлении тралов в нужном количестве.

Обо всем этом конструктор и поведал нам с Петренко в доверительных разговорах. Узнав историю его изобретения, мы прониклись еще большим уважением к этому умному, настойчивому и деятельному человеку. Забегая вперед, отмечу, что в течение всех послевоенных лет, где бы я ни находился, всегда поддерживал и поддерживаю самые тесные контакты с Павлом Михайловичем.

…Полуторка продолжала свой тряский путь. Справа и слева от шоссе время от времени проносились перелески.

— А редковато здесь, — кивнул Петренко в сторону очередного небольшого перелеска. — Вот у нас на Сумщине — если лес, так уж лес.

— Слыхал, слыхал. Говорят, у вас там и медведи водятся, — заметил я на полном серьезе.

Петренко чуть скосил на меня глаза, как бы проверяя: есть тут подвох? Он знал, что кое-кто из офицеров любил над ним подшутить. Каюсь, грешил иногда этим и я. Виной тому было, видимо, простодушие Ивана. И хотя его черные глаза обычно горели каким-то хитроватым огоньком, это никого не вводило в заблуждение. Все знали, что человек он бесхитростный. Но самой характерной чертой Петренко была невозмутимость. Он очень редко выходил из состояния равновесия и в любой сложной обстановке сохранял спокойствие. В то время Ивану было двадцать лет, но выглядел он моложе и был очень застенчив. Петренко считал, что ему неудобно командовать старшими по возрасту танкистами, и поэтому после Сталинграда попросил Лукина освободить его от командования взводом и назначить командиром машины. Однако Лукин отказал ему и оставил на должности взводного.

— Ну, медведи — не медведи, — отозвался он, растягивая слова, — а вот лоси, дикие кабаны, косули — это точно. Рядом с моим родным поселком Низы, знаешь, какой громадный да густой лес? Он Низовским и называется. По воскресеньям мы с друзьями ходили в лесничество. Своими глазами видали там и лосей, и диких кабанов, и диких коз.

— Может, пригласишь после войны на охоту?

— А чого ж, давай. Побачиш все сам.

Этот полушуточный разговор, как это не удивительно, имел свое послевоенное продолжение. В начале восьмидесятых годов мне не раз доводилось встречаться с Иваном Гавриловичем Петренко в Низах. Приходилось бывать и в Низовском лесу, хотя мы там и не занимались охотой. Удивительно сложилась судьба Ивана Гавриловича: трижды раненый, много раз бывавший на волосок от смерти, он все же уцелел и возвратился в родные края. Да еще привез с собой из полка славную девушку санитарку Лиду Рыбалко, с которой и соединил свою жизнь.

А в то военное июльское утро, когда мы мчались на машине из Москвы к расположению своей части, Петренко, помолчав, задумчиво произнес:

— Когда теперь увижу свои места? Как ты думаешь, попадем мы на тот участок фронта, на сумской? А?

— Попадем, Иван, непременно попадем! — хлопнул я его по плечу. — Будем освобождать Украину. Помяни мое слово.

Петренко надолго замолчал. Должно быть, думал о своей матери, находившейся в оккупации… Потом его мысли, очевидно, вернулись к сегодняшнему дню, к последним событиям в полку.

— Чуешь, — толкнул он меня в бок. — Как тебе наши новые дела?

— О чем это ты? — вяло отзываюсь я, утомленный долгой тряской в машине.

— Ну… ты уже свыкся?

— В основном. А ты?

— По правде, не совсем. Незвычно все.

Когда Иван бывал взволнован, у него нередко проскакивали украинские слова.

— Чудишь ты, брат, — оживился я. Меня тоже волновали перемены в нашем полку. — Чего же здесь осваиваться? Все очень просто: теперь мы с тобой служим не в танковом, а в инженерно-танковом полку. Он как бы совмещает в себе два рода войск. Понимаешь? Я где-то читал, что новые открытия и изобретения чаще всего бывают на стыке двух наук. Вот и мы — на стыке двух родов войск.

— Э-э, дывлюсь, тебе перестроиться — раз плюнуть, — недоверчиво покосился черным глазом Иван.

— Нет, Иван, это не совсем так. Ты лучше скажи, все ли у тебя подготовлено?

Сразу поняв, о чем идет речь, Петренко ответил:

— К показу? Вроде да, все в порядке.

— Ты учти, очень важно, чтоб все было без задоринки. Надо, чтоб все наши экипажи, глядя на твою работу, почувствовали уверенность, что смогут действовать не хуже. А ты должен дать им эту уверенность с самого начала.

Говоря это, я думал вот о чем. По мнению Мугалева, тральщики, кроме выполнения своей главной роли — уничтожения мин и устройства проходов, должны были укреплять и поддерживать высокий моральный уровень воинов, идущих первыми на прорыв через минные поля. Напоминаю об этом Ивану.

— Мои хлопцы не подведут, — убежденно ответил Петренко. — Взять хоть бы Василия Большакова, механика-водителя. Сам он из Харькова, работал слесарем-сборщиком по турбинам, воевал под Сталинградом, бывал во всяких переделках. В делах шуток не любит. И силищи — хоть отбавляй! Или, к примеру, радист Смирнов Андрей. Тоже надежный парень — москвич, до войны работал на шарикоподшипниковом. Скромняга, подтянутый, исполнительный. И заряжающий — Асатрян — парень что надо. В сноровке никому не уступит. Одно слово, хлопцы — огонь!

Мы долго обсуждали предстоящие показательные занятия и не заметили, как машина свернула в лес и оказалась в расположении полка.

— Трал, к бою! — громко скомандовал подполковник Мугалев.

Стоявший впереди своей «тридцатьчетверки», экипаж Петренко быстро приступил к делу.

Танкисты подняли с помощью тали раму и закрепили ее упорами в проушинах лобовой брони машины.

Затем раму и ось трала соединили с водилом. Дальше нужно было собрать в катки комплекты дисков. Пока Петренко и Асатрян поддерживали ось на нужной высоте, Смирнов и Большаков нанизывали на нее, один за другим, стальные диски с нажимами-«шпорами». Ворочать такие «блины» было непростым делом, но «играющая» посадка давала возможность надвигать их относительно свободно. Как только были поставлены и закреплены гайками-заглушками пять дисков слева и пять справа, Петренко доложил:

— Готово!

«Монтажники» снова выстроились перед машиной. Они тяжело дышали, пот заливал им глаза.

— Работа заняла тридцать минут, — проговорил Мугалев, посмотрев на часы и обращаясь к стоявшим вокруг солдатам и офицерам. — Но надо иметь в виду, что теперь рама закреплена окончательно и ее больше не придется снимать. А монтаж одних катков потребует меньше половины этого времени.

— Трал, по-походному! — прозвучала новая команда.

Петренко отсоединил водило и приказал механику:

— Развернуть танк!

Старшина Большаков, уже занявший свое место за рычагами, завел двигатель и подал машину кормой к тралу. Смирнов и Асатрян прикрепили водило к заднему крюку танка.

— Готово! — опять доложил командир экипажа. Затем трал снова был возвращен в первоначальное положение.

— Как видите, — пояснил Мугалев наблюдавшим танкистам, — перевод из одного положения в другое не требует особых усилий и занимает считанные минуты. Мы прохронометрируем работу экипажей и выведем нормативы времени. Для чего предусмотрено походное положение? Чтобы вне минных полей идти с большей скоростью. Ведь движется танк с тралом, сами видите, медленнее, повороты затруднены. Поэтому, проделал проход — перебрось трал за корму. Хотя работа экипажа официальной оценки не получила, Петренко понимал, что показ прошел неплохо.

Спустя три дня в полку приступили к практическому обучению танкистов приемам траления. К тому времени все боевые машины полка уже были переоборудованы в танки-тральщики, а экипажи постепенно осваивались с новой техникой.

«Тридцатьчетверки» для траления выводились в широкую лощину, поросшую травой с редким кустарником, которая затерялась в центре лесного массива и была отведена под минный полигон. Там экипажи и овладевали первыми навыками скоростного разминирования. Трофейных немецких мин поступало для этой цели предостаточно.

Поначалу преследовалась цель дать каждому почувствовать боевую скорость танка, отягощенного четырехтонным тралом, натренировать людей выдерживать курс, приучить к наблюдению в условиях затрудненной видимости, неизбежно возникающей при взрывах мин перед самым люком механика-водителя.

Наступил и мой черед «прогуляться» с тралом по минному полигону.

Сидя в отделении управления на исходной позиции и прильнув к смотровой щели, я различал впереди, метрах в ста и дальше, коротенькие полоски наклонно поставленных дощечек. Они были разбросаны по всей лощине в шахматном порядке. Приподнятым краем каждая дощечка покоилась на подставке высотой в карандаш. Нижний конец подставки опирался на взрыватель противотанковой немецкой мины Т-35, заложенной в грунт.

«Надо наехать на первую дощечку левым катком, а на следующую — правым, — повторял я про себя задачу. — И так до самой границы поля: левым и правым, сколько бы ни подвернулось мин. А какой ориентир?.. Ага, вон в створе с первой дощечкой высокое дерево с кудрявой шапкой. По нему и буду держать левую гусеницу».

Получив команду, запустил двигатель, включил передачу. Танк плавно тронулся с места, ведя перед собой громыхающие катки.

Надо повернуть чуть левее. Корректируя направление движения, тяну левый рычаг. Но танк не меняет курса ни на сантиметр. Тяну на себя рычаг до отказа, и лишь тогда мне удается придать машине нужное направление.

«Вот оно что значит — трал!» — начинаю понимать, а вернее, как бы физически ощущать его тяжесть.

Мы знали, что каждый каток, состоявший из пяти дисков, оставляет след, превышающий вдвое ширину гусеничной ленты. Этим исключалась опасность случайного подрыва танка-тральщика. Но… «чем черт не шутит!» Как бы в подтверждение моих сомнений внезапно что-то оглушительно треснуло, и прямо перед глазами, где-то между правым катком и стволом пушки, возникло круглое серовато-желтое облако дыма. Не успел опомниться от неожиданности, как все повторилось снова. Потом — еще раз.

Но танк продолжал двигаться своим курсом. Значит, ничего страшного. «Что за дьявольщина? Ведь до первой мины оставалось еще метров тридцать… Видно, что-то саперы напутали. Выясним после. А сейчас — внимание!»

Раздался глухой взрыв. Перед танком вздрогнула и черным столбом поднялась земля. Рыхлые комья дождем посыпались на броню, почти закрыли смотровую цель. Непроизвольно съеживаюсь. Показалось, что за ворот комбинезона и гимнастерки попала земля. Чтобы рассеять сомнения, подергал ворот рукой. Нет, ничего не насыпалось. А вот видимость стала совсем скверной. Правда, постепенно комки земли ссыпались с брони и открыли щель, но все-таки наблюдение было затруднено.

«Ну что ж, зато мои ребята все видят. В бою всегда сумеют скорректировать», — успокаиваю себя. Спрашиваю по ТПУ механика, занимавшего место командира:

— Баранов, я не сбился?

— Нет, товарищ капитан, все в порядке. В случае чего, скажу.

Под тралом прогремели еще два взрыва, и на этом минное поле закончилось. Вывожу тральщик на сборный пункт. Покинув машину, сразу встречаю Петушкова.

— Слушай, — обращаюсь к нему. — Ты не знаешь, что это у меня перед глазами рвалось? Вроде бы в воздухе?

— А-а! — улыбнулся тот. — Это же прыгающие, противопехотные… По-немецки они «шпринг-мины» называются. Я вчера краем уха слыхал, саперы собирались их ставить.

— Вот мудрецы! И ничего не сказали.

— А может, и правильно? Зачем говорить?.. А шел классно, как по струнке. Не промахнулся!

Позднее подтвердилось, что это действительно были немецкие «шпринг-мины» или «лягушки», с которыми мы еще не встречались. Они подскакивали и взрывались примерно на высоте человеческого роста. Гитлеровцы устанавливали их, в частности, на лесных завалах.

В последующие дни каждый из состава наших экипажей много раз занимался тралением учебного минного поля. Местонахождение мин уже не обозначалось, а, наоборот, теперь мины были заглублены в грунт и тщательно замаскированы. Танкисты тренировались проделывать проходы как одиночным тральщиком, так и сразу тремя боевыми машинами, построенными уступом.

К середине августа 1943 года первый советский полк танков-тральщиков был полностью готов к выступлению на фронт. Состоял он из трех танковых рот и подразделений обслуживания. Каждая рота имела по семь танков Т-34 и шесть тралов.

Первой танковой ротой командовал старший лейтенант Степан Самойлович Старокожев, второй — капитан Иван Антонович Махросенков, третьей — старший лейтенант Андрей Петрович Махонин. Этезов был переведен в другую часть.

В конце августа двумя железнодорожными эшелонами наш полк отбыл в полосу действий Воронежского фронта. Во втором эшелоне разместилась часть подразделений тыла с горюче-смазочными материалами, боеприпасами и продовольствием. Случилось так, что этот эшелон 29 августа по вине железнодорожников потерпел крушение на станции Новый Оскол. Утраченные материальные запасы нам удалось быстро восстановить. Но потеря десяти человек из состава эшелона, среди которых были помощник начальника штаба по разведке капитан Бирюков (звание капитана он получил после Сталинграда) и пропагандист полка капитан Беляев, была для нас очень тяжелым ударом. В сердцах наших боевых товарищей долго не затихала боль, вызванная нелепой гибелью наших боевых товарищей.