В особом эшелоне

ЗА НАШ КИЕВ

До чего же все-таки удивительна человеческая память! Порою начисто забываешь то, что происходило совсем недавно, скажем, несколько дней назад. Но четко помнишь иные события или отдельные их подробности сорокалетней, пятидесятилетней давности. Пятый десяток идет с той поры, но и сейчас перед моими глазами — ночной марш наших танков и грузовиков с тралами по Левобережью, вдоль линии фронта.

Мы, офицеры штаба, рассредоточены по колонне с задачей обеспечить соблюдение абсолютной светомаскировки, не допустить ни на одной машине ни малейшей вспышки света фар. Тусклый красный свет задних фонарей, прикрытых сверху козырьками, вполне различим для экипажа идущей следом машины, и этого достаточно, чтобы исключить наезд.

Все радиостанции выключены, в эфире — полное безмолвие. Команды и приказы — только личным общением или через связных. Танки идут в темноте как бы крадучись.

Где-то перед рассветом сосредоточиваемся в дубечнянском лесу, в трех километрах от понтонного моста через Днепр. По этому мосту нам и предстоит проскочить на лютежский плацдарм. Но мост перегружен, к нему тянется длинный хвост танков, самоходок, автомашин с прицепленными орудиями и минометами, с боеприпасами и горючим.

— Не раньше, как через два часа, — сообщает Мугалев, который только что вместе с начальником штаба майором Малевичем побывал на переправе, чтобы выяснить обстановку.

Значит, нам выпадает светлое время. И если сейчас над мостом пока что не висят «юнкерсы», то позднее они непременно пожалуют.

— Танки и тралы будем переправлять небольшими группами, повзводно, по три единицы, — объявляет Лукин свое решение. И поясняет: — Чем меньше боевой техники одновременно ступит на мост, тем меньше потерь в случае налета.

Тут же каждый офицер штаба назначается ответственным за прибытие на плацдарм своей группы. Мне достались три машины с тралами взвода Петушкова.

Время еще есть, и я использую его, чтобы написать письмо жене. Сообщаю ей, что нахожусь под стенами ее родного города. Потом она рассказывала, что эту весточку от меня получила одновременно с сообщением, переданным по радио об освобождении Киева, которое она выслушала со слезами радости на глазах. Все это она восприняла, как огромное, ни с чем несравнимое счастье.

Как и ожидалось, едва рассвело, появились фашистские пикировщики. К этому времени танки Петушкова уже успели перебраться на правый берег. Очередь была за тралами. Торопливо бухали наши зенитки, но это не мешало «юнкерсам» сбрасывать свой боевой груз. Бомбы рвались в воде вокруг переправы и рядом с ней на обоих берегах.

«Врешь, не возьмешь! — произношу про себя ставшую популярной среди танкистов фразу Чапаева. — Все равно выберем момент».

— Заводи!

Моя команда мгновенно выполняется водителями, но в их глазах читаю какое-то замешательство. Наверное, подумали: неужели сейчас, в разгар бомбардировки, двинем на мост? Нет, у меня иной замысел — подойти поближе, к самой опушке леса, примыкающей к переправе. А потом в удобный момент — рвануть.

Даю команду флажком:

— За мной!

Делаем остановку на опушке.

— Не глушить!

Пусть работают двигатели — надо быть в готовности. Вижу: последний «юнкерс» делает заключительный заход и разворачивается на запад. Снова рядом с переправой вздымаются фонтаны, но мост остается неповрежденным.

— Вперед!

Моторы набирают полную мощность, и машины устремляются к понтонной ленте. У меня расчет на паузу между налетами. Настил надежный, все секции целы, в небе пока чисто, а встречные машины на том берегу задержаны регулировщиками у въезда. Молодцы, регулировщики! Зеленый свет всегда тем, кто идет на правую сторону…

Переправляемся благополучно. Расчет оправдался. Теперь осталось добраться по глубокой песчаной колее до ближайшего лесочка. Машины, хотя и вязнут в песке, надрывно ревя моторами, все же идут уверенно. Правда, отстал третий грузовик, но тут неожиданно из лесочка появляется наша «тридцатьчетверка» и заходит впереди грузовика. Механик-водитель старшина Чумилин быстро берет его на буксир и тянет своим танком параллельно с нами. На башне танка надпись мелом: «Даешь Киев!». Грузовик вряд ли мог бы застрять, но Петушков, как видно, решил, что не стоит рисковать и надо помочь. И без того то одна, то другая машина буксуют в прибрежном песке, развороченном колесами и гусеницами. «Заботятся о тралах наши танкисты, — отмечаю про себя, — похоже, по-настоящему оценили их боевые качества».

К утру 28 октября подразделения полка полностью сосредоточились на лютежском плацдарме в лесу северо-западнее Старых Петровцев.

Танкисты сразу вздохнули с облегчением: здесь, хотя и лес, но местность совсем другая — вполне доступная для танков. Все последние дни октября на лютежский плацдарм непрерывным потоком шли танки, артиллерия, машины с боеприпасами. Шли, невзирая на яростные атаки вражеской авиации, стремившейся во что бы ни стало уничтожить переправу. Иногда фашистским пикировщикам удавалось выводить из строя отдельные понтоны, но их быстро заменяли, и переправа продолжала функционировать.

В лесных массивах под Лютежем, Старыми Петровцами и Новыми Петровцами плотность советских войск возрастала с каждым часом. Плацдарм, занимавший площадь пятнадцать километров по фронту и десять — в глубину, становился тесен. Но каждый солдат и офицер чувствовал себя здесь уверенно и надежно. Все понимали, что вот-вот начнется наше большое наступление. Понимали и готовились к нему с большим подъемом, даже с каким-то лихим задором.

Вот хлопочет возле гусеницы своего танка механик-водитель Большаков. Он забивает кувалдой новый палец в проушины двух траков и с каждым ударом припевает:

Танкисты в шутку нередко называли гусеничные ленты «лаптями».

Вот башенный стрелок сержант Артемов, получив разрешение проверить в выжидательном районе бой пулемета, придал ему максимальный угол возвышения и начал «выговаривать» пулеметными очередями: «Я-на-гор-ку-шла…».

Возрастание нашей силы на плацдарме, перегруппировки, подготовка боевой техники, вывод частей на свои направления атаки — вся эта многосложная организаторская работа не прекращалась ни днем, ни ночью.

Приказом командарма Рыбалко 166-й инженерно-танковый полк распределялся поротно между бригадами первого эшелона 6-го и 7-го гвардейских танковых корпусов.

Младший сержант Юшкевич, стоя на посту по охране командного пункта полка, напряженно и взволнованно провожал взглядом каждую боевую машину, проходившую на свои исходные позиции. Танки шли по лесным просекам в сторону Киева. Где-то там, в объятом пожаром городе, его мать. Жива ли она? Цел ли тот старенький деревянный домик в глубине двора на Жилянской, где они жили до войны?

Валентин рано потерял отца и совсем не помнил его. Только знал от матери, что отец был красным партизаном и хорошим человеком. Всей жизнью Валентин был обязан матери. Никого дороже у него нет. И вот, выпало освобождать ее от фашистов. Даже во сне не снилось, что так повезет. Он стал фронтовиком, еще не имея и шестнадцати лет от роду. А когда ему исполнилось восемнадцать, он уже сознавал себя по-настоящему закаленным бойцом, умудренным солдатским опытом не хуже иных усачей. Один Сталинград чего стоит… И твердо решено: он не останется прикомандированным к штабу. Как только сменится с поста, сразу же пойдет к командиру полка. Подполковник поймет, почему ему надо быть только впереди. Ведь это же Киев! Родной Киев! Он, Юшкевич, пойдет за любым тральщиком. Вместе с саперами. Те будут дорасчищать и расширять проходы, а он — прикрывать боевую машину от немецких истребителей танков. Глаз у него зоркий, рука твердая. Из автомата всегда бил без промаха. Ни гранатометчик, ни огнеметчик-ранцевик от него не укроются. Подполковник поймет… Сам прошел огонь и воду. На каких фронтах только ни воевал! Как-то на формировке рассказывал, что с фашистами встретился в первый же день войны, под Стрыем. Был тяжело ранен под Мироновкой. После выхода из госпиталя сражался под Харьковом, Штеповкой, Тамаровкой, Белгородом, Грайвороном, Корочей, Новым Осколом. Потом в районе Северского Донца, под Сталинградом, а теперь здесь. Трижды был тяжело ранен, но всегда после выздоровления стремился на фронт, к своим боевым товарищам. Неужели такой командир не пойдет навстречу ему, бойцу Юшкевичу? Не может такого быть…

Валентин поделился своими мыслями со мной. Я обещал поговорить с командиром полка и свое обещание выполнил.

— Вызови его ко мне, — сказал Николай Михайлович.

Когда Юшкевич прибежал, Лукин спросил:

— Ты что, хочешь идти с тралами?

— Так точно, товарищ подполковник! Это же родной город! И мать здесь осталась… Очень прошу…

— Все продумал? Сумеешь действовать, как надо?

— Не подведу, товарищ подполковник.

— Ну, смотри. Пойдешь со взводом Петренко. Вместе с саперами. Задача — уничтожать истребителей танков.

— У меня два автомата, товарищ подполковник. Один свой, другой трофейный, с Букрина. С патронами…

— Захвати гранаты.

— Слушаюсь.

— Запомни: прикрываться броней и во все глаза — вправо, влево и вперед. Понял?

— Так точно, понял. Спасибо, товарищ подполковник.

— Иди, доложи командиру саперного взвода.

— Есть! — с сияющим лицом козырнул Юшкевич и побежал к саперам.

А Лукин и я отправились в танковые роты. Надо было проверить знание экипажами маршрутов выхода на исходные позиции после проведенной рекогносцировки.

В эти дни командир постоянно брал меня с собой, и я видел, как много сил и энергии вкладывал он в организацию боя, как настойчиво требовал максимальной отдачи от других.

Если обстановка на букринском плацдарме действовала на него, да и не только на него, угнетающе, то здесь, на лютежском, чувствовалось, что ему все по душе. Здесь проявился весь динамизм его натуры. Командир не давал себе ни минуты отдыха; он мотался по танковым бригадам, с которыми должны были действовать тральщики, договаривался о надежном огневом прикрытии наших боевых машин, определял и уточнял задачи танковых рот и взводов в наступлении, организовывал разведку и доразведку минной обстановки у противника, изучал с экипажами маршруты выхода на исходные позиции, разыгрывал с ними в тылу различные варианты действий в глубине вражеской обороны, подробно разрабатывал вместе со штабом сигналы управления, следил за подтягиванием с левого берега всех тыловых подразделений и боезапасов.

— Скоро освободим Киев и пойдем дальше, — с твердой убежденностью говорил он танкистам. И эта его убежденность, его непоколебимая уверенность в успехе готовящейся наступательной операции передавались всем в полку и всех вдохновляли.

Не меньше сил в подготовку тральщиков к действиям вкладывал и Мугалев. Главное, о чем он заботился, что было в центре его внимания, — это полная готовность тралов к боевой работе и организация тесного взаимодействия тральных рот с бригадами линейных танков при прорыве обороны.

Партийно-политическая работа в это время в полку проводилась под лозунгом «Освободим Киев к 26-й годовщине Октября!». В центре этой работы находились майор Василий Иванович Цетенко, парторг полка старший лейтенант Алексей Павлович Давыдов и парторги рот.

Немало наших воинов, вдохновленных их горячим словом, подавали заявления о приеме в партию. «За Киев хочу сражаться коммунистом», — писал в своем заявлении заряжающий младший сержант Михаил Окулов. «За Киев, за землю Украины буду сражаться, как за свой родной дом», — писал сибиряк механик-водитель сержант Семен Ильичев. Оба они, как и другие лучшие комсомольцы, были приняты кандидатами в члены партии.

Подготовка к решающим боям за освобождение Киева совпала с 25-летием Ленинского комсомола. Комсомольская работа в эти горячие дни проводилась под знаком мобилизации комсомольцев и всех молодых воинов на образцовое выполнение боевой задачи. Интенсивную работу в этом направлении развернул комсорг полка старший лейтенант Владимир Петрович Крупко вместе с комсоргами подразделений и агитаторами. Этот двадцатидвухлетний комсомольский вожак, сын новосибирского рабочего-железнодорожника, имел уже немалый фронтовой опыт: участвовал в боях с белофиннами и с первого дня — в Великой Отечественной войне. Осенью 1942 года Владимир окончил ускоренный курс Военно-политического училища в Горьком, а затем воевал в нашем полку, начиная со Сталинградской битвы. Рассудительный, грамотный, энергичный политработник, он умел находить путь к душе солдата, пользовался среди личного состава заслуженным авторитетом и уважением.

У меня сразу возникло большое чувство симпатии к этому серьезному и душевному человеку, а вскоре мы с ним подружились.

На собраниях, в индивидуальных беседах с комсомольцами Крупко, по моему совету, постоянно подчеркивал, что каждый должен готовить себя к действиям в особо сложных условиях: ночью, да еще и в лесистой местности. Собрания и беседы посвящались конкретной теме: «Ночной бой танков в лесу». С беседами по этой теме выступали командир полка и офицеры штаба.

Ближайшие два дня отводились для рекогносцировки переднего края обороны противника и детальной увязки взаимодействия во всех звеньях. В мою задачу входило собрать как можно больше сведений о характере вражеской обороны. От общевойсковых командиров и офицеров штабов, от разведчиков «старожилов» лютежской земли удалось в короткий срок получить необходимые данные.

Противник создал здесь эшелонированную оборону, глубиной до 14–15 километров. Главная полоса обороны состояла из трех позиций. Кроме того, непосредственно к северу от Киева гитлеровцы использовали противотанковый ров, вырытый нашими войсками еще летом 1941 года. Созданию противником прочной обороны благоприятствовала болотистая пойма Ирпеня, крупные лесные массивы, населенные пункты. В районах Приорки, Пущи-Водицы и на прилегающих к ним высотах были созданы узлы сопротивления. Так, например, в Детском санатории во всех домах имелись амбразуры для пулеметов, здесь же было подготовлено десять прочных укрытий. На каждой оборонительной позиции гитлеровцы оборудовали окопы полного профиля с ходами сообщения и дзотами.

Смешанные минные поля были созданы перед передним краем и в глубине обороны. Все дороги, лесные просеки и подступы к противотанковому рву также перекрывались минными заграждениями.

Таким образом, нашим войскам предстояло преодолеть плотно заминированные участки. Поэтому командование 3-й гвардейской танковой армии возлагало на тралы нашего полка большие надежды.

К вечеру 30 октября основная работа по подготовке и организации боя была закончена. К рассвету следующего дня роты танков-тральщиков заняли исходные позиции впереди линейных танков гвардейских бригад первого эшелона. Все тралы находились в боевом положении.

Экипажи соседних «тридцатьчетверок» с любопытством рассматривали диковинные стальные катки. Наблюдаю: к машине Петренко подошел механик-водитель из танковой бригады, как видно, украинец.

— Що цэ за звир такый? — спросил он старшину Большакова.

— Трал.

— Якый трал? Щось нэ чув.

— А это мины подрывать.

— Цэ ж як?

— Вот катится, катится эта штука впереди танка, нащупает взрыватель мины и — г-гах!..

— Ну, а танк?

— Какой танк?

— Та твий. Нэ подорваться?

— Нет. Все рассчитано.

— Бач, як здорово! Моя машина тэж?

— Для того и трал, чтоб не подорвался ни я, ни ты. За мной будешь идти — спокойно проскочешь минное поле.

— Ну й ну! А що, у нимцив такого нэма?

— Нету!

— А у тых… що другый рик другый фронт обицяють?

— У американцев, кажется, нету, — терпеливо объясняет старшина, — а у англичан есть. Об этом рассказывал нам изобретатель тралов. Только, говорит, у них по-другому сделано. Впереди танка большой барабан, а на нем железная цепь. Эта цепь по земле бьет, мину ищет. Только больше все грязь разбрызгивает или пыль столбом поднимает. Он у них «бойковым» называется. «Бойковый» трал.

— А наш, значит, такый як трэба?

— Точно.

— Цэ добрэ, ой, як добрэ… — одобрительно покачал головой наш новый знакомый.

Вечером 2 ноября на одной из лесных лужаек командир полка Лукин и майор Цетенко собрали танкистов.

— Друзья, наступает решающий момент, к которому мы все готовились, — обратился к воинам Лукин. — Разгром врага неминуем. Но для этого от каждого требуется умение, решительность и бесстрашие. Все экипажи должны показать высокую выучку и четко выполнить задачу. Минирование у врага плотное.

И мы обязаны проложить надежные проходы. Успех танковой атаки будет зависеть прежде всего от нас. Это надо твердо уяснить каждому. Нужно стремиться быстро обнаруживать и уничтожать противотанковые пушки. Для этого — непрерывно и внимательно наблюдать. И не только впереди, но и по сторонам и позади. Сносить снарядом любой подозрительный кустик. Чья тут основная роль? Командира, башнера и стрелка-радиста. В наблюдении — на механика не рассчитывать. Для механика главное — вести машину по курсу, соразмерять скорость с характером грунта, не застревать с тралом при переходе через траншеи. Как только станет ясно, что минное поле позади — снимай трал и оставляй у обочины Гостомельского шоссе. Техобеспечение подберет. В походное положение катки не переводить. В оперативной глубине потребуется стремительность действий, упреждение отхода противника. С тралом этого не сделаешь. Поэтому при развитии успеха действуем без тралов.

Затем слово взял майор Цетенко.

— Мы только что получили обращение Военного Совета фронта, — сказал он, показывая листовку. — Это и призыв, и приказ. Вот что в нем говорится: «Товарищи! Перед нами Киев — мать городов русских, колыбель нашего Отечества. Здесь много веков назад зародилась наша могучая Русь… 25 месяцев фашистские хищники издеваются, грабят и убивают мирных советских граждан, жгут и уничтожают киевские фабрики и заводы, прекрасные здания и зеленые улицы, оскверняют и поганят памятники и могилы борцов нашей священной земли…». Обращение призывает нас, друзья, к героическим подвигам, к самоотверженности в бою. К этому зовет нас великий Киев, — замполит простер руку в направлении города. — За нашу Родину, за нашу свободу и счастливую жизнь, за Киев, вперед, на разгром врага!

Цетенко сложил листовку, обвел всех суровым, сосредоточенным взглядом и продолжал;

— Выполнить этот приказ — дело нашей чести. Каждое слово приказа должно остаться у нас в сердце и вести вперед. Гитлеровское командование требует от своих войск ни при каких обстоятельствах не сдавать Киев, сколько бы жертв это ни стоило. Враг будет драться яростно и ожесточенно. Но советских воинов ничто не остановит. Отсюда, с плацдарма, хлынет могучий танковый вал, которому наши тралы проложат путь через мины. Это и будет для нас экзамен. Выдержим его — выполним свой долг перед Родиной. А выше этого долга для солдата ничего нет.

Танкисты расходились по своим местам собранные, подтянутые, чувствовалось, что они глубоко прониклись сознанием ответственности за выполнение предстоящей боевой задачи.

Что такое командный пункт танкового полка в наступлении? Это прежде всего рация. Она может находиться в танке, в бронетранспортере или штабной машине. Иногда рация устанавливалась на командирском «виллисе».

Лукин решил передвигаться в крытой штабной радийной машине «додж три четверти». Она отличалась высокой проходимостью и надежной работой двигателя.

— Пойдем скачками от рубежа к рубежу за центром боевого порядка по мере его продвижения, — сказал он мне. — Связистов подбери сам.

Я назвал командира взвода связи младшего лейтенанта Николая Веденкина и радиста младшего сержанта Сергея Попкова. Лукин согласился. Кроме того, с нами были двое связных из взвода автоматчиков.

Центр боевого порядка пришелся на взвод Петренко из второй танковой роты. Метрах в пятидесяти за его двумя тральщиками, построенными уступом, стоял танк командира роты капитана Махросенкова. А в ста метрах за ним в окопе — наш «доджик». Мугалев и Малевич шли с другими ротами.

Мы с Лукиным прохаживались возле машины. Вдали, окутанная дымкой, темнела Пуща-Водица. Я взглянул на часы. До восьми оставалось две минуты. Почему-то подумалось: надо запомнить эту дату — восемь утра третьего ноября.

— Сейчас начнется, — говорю командиру. Он молча кивает головой. «Сейчас… сейчас…» — меня охватило какое-то непередаваемое чувство приподнятости.

И вот, лес будто взорвался от мощного залпа «катюш», закачался, застонал от сплошного гула артиллерийской и минометной канонады. Впереди, над вражеским оборонительным рубежом, поднялась заслонившая горизонт черная стена взметенной земли. Снаряды и мины ложились все гуще и гуще.

— Перепахивают на славу! — с веселым блеском в глазах прокричал мне Лукин. — Готовься передавать сигнал.

В то время нам не было известно, что здесь, в полосе прорыва, сосредоточена небывалая плотность нашей артиллерии: до трехсот пятидесяти орудий и минометов на один километр фронта! Не знали мы также и о том, что за два дня до начала наступления с лютежского плацдарма наши войска нанесли сильный удар по противнику на букринском плацдарме с целью приковать еще больше вражеских сил к этому участку, не дать гитлеровскому командованию перебросить ни одной дивизии на север от Киева.

Отбушевали сорок минут артподготовки, прозвучал в эфире наш радиосигнал «Буря», и тральщики двинулись в атаку в боевых порядках передовых стрелковых частей. За ними устремились танки непосредственной поддержки пехоты, или сокращенно НПП. Вскоре первый эшелон атакующих скрылся из вида.

И вот уже Петренко доложил, что достиг первой траншеи противника, подорвал две мины и зацепился за лесную опушку.

Мои мысли были обращены к Петренко. Как он там? Накануне поделился, что ему повезло: на букринском «пятачке» отделался всего лишь осколочным ранением. Из полевого госпиталя вырвался в полк в самый разгар подготовки генерального наступления на Киев. И теперь гордился, что будет участвовать в этой операции. Что ж, Иван, держись! Командир на тебя надеется. И все мы надеемся…

— Наша пехота рядом есть? — спросил по рации у Петренко Лукин.

— Есть.

— Вышли вперед пехотинцев и саперов проверить, нет ли завалов на просеках.

Дело в том, что с пехотой мы условились заранее, что она будет очищать от противника и от завалов наиболее сложные и опасные для тральщиков участки леса. Иначе боевые машины окажутся скованными и не смогут продвигаться.

Прошло еще немного времени, и теперь уже Махросенков сообщил, что его рота подорвала двенадцать мин и что уже дает себя знать огонь вражеских противотанковых орудий.

Наш подвижный командный пункт передвинулся на три километра вперед. Эти три километра атакующий эшелон преодолел без особых задержек, но потом был встречен огнем оживших пулеметных точек и сильными контратаками противника. Каждый новый десяток метров теперь давался наступающим с большими трудностями.

К исходу дня стало ясно: продвинувшись в общей сложности до семи километров вперед, пехота все же не сумела до конца выполнить своей задачи и обеспечить ввод в прорыв танков.

Чтобы усилить темпы наступления стрелковых частей, командование приняло решение: с утра следующего дня ввести в бой часть сил 6-го танкового корпуса, которому был придан взвод Петренко.

В темноте к тральщику Петренко подскочил «виллис» командира полка. Выслушав доклад взводного, Лукин уточнил задачу:

— Направление остается прежним — южная окраина Пущи-Водицы. Как только взлетит зеленая ракета, поведешь свой взвод вдоль просек. Обгоняй пехоту, прокладывай след танкам. Прошел мины — доноси по радио. Ротного я уже ориентировал. Он обсудит с тобой подробности, — Лукин окинул внимательным взглядом машины и помчался в другие взводы.

Петренко пополнил машины боеприпасами и поставил задачу командиру второго тральщика лейтенанту Фариту Шайхутдинову и своему экипажу — механику Большакову, заряжающему Асатряну и стрелку-радисту Смирнову. Третий тральщик взвода оставался в резерве командира полка.

По сигналу взвод в составе роты устремился вперед. Позднее, из докладов по рации, донесений связных и личных наблюдений сложилась такая картина действий этого взвода.

Петренко миновал линию пехоты, обозначившей проход через свой боевой порядок светом электрических фонариков. До боли в глазах всматривался он в предрассветную мглу, прорезаемую короткими вспышками орудийных выстрелов и пулеметных очередей. Время от времени в разных местах над лесом всплывали осветительные ракеты. «Как бы не напороться на противотанковое орудие», — билась у него тревожная мысль. На всякий случай комвзвода выпустил три осколочных снаряда: вправо, влево от просеки и перед собой. И в тот же момент раздался взрыв под тралом… Спустя минуту — второй. «Ага! Вот где их «блины»!

— Как дела, Большаков?

— Все в порядке! — отозвался механик по переговорному устройству.

— Давай, жми! Заметишь подозрительное — докладывай.

Внезапно сзади раздался взрыв необычной силы. Петренко запросил по рации Шайхутдинова:

— Что там у тебя?

— Не знаю. Трал плохо идет. Сейчас выясню. Спустя две-три минуты лейтенант доложил:

— Разбито три диска. На двух — трещины и срезана половина пальцев.

«Похоже на фугас», — подумал командир взвода и приказал:

— Вызови машину с запасными дисками. Нагонишь меня в Пуще.

«Да, фугас, — утвердился в своей мысли Петренко. — А это, брат, раз в десять помощнее мины. Сейчас поврежден только трал. Его легко восстановить. А если бы трала не было? Танк и экипаж вышли бы из строя».

Осторожно, с частыми остановками продвигаясь вперед, танк-тральщик командира взвода подорвал еще четыре мины.

«Ну и обстановочка! — подумалось. — То высоты и обрывы, то лес и темень. Более трудные условия для боевого крещения новой техники вряд ли придумаешь».

Вдруг в лобовую часть танка ударил снаряд, и его осколки забарабанили по броне.

«Осколочный. Это переживем».

— Что случилось? — запросил Петренко механика-водителя.

— Нич-чего… Нор…маль…но, — дергая рычаг коробки передач, отозвался Большаков. — Скорость только… что-то не включается.

В этот момент ударил еще один снаряд.

— Готово! — радостно крикнул Большаков. — Включилось! Фрицы помогли…

А в это время командир взвода успел поймать в перекрестие прицела вторую вспышку выстрела вражеской пушки и послал туда подряд три снаряда. Пушка замолчала. Ощущение одиночества и затерянности на поле боя, которое у него появилось вначале, полностью прошло. В моменты вспышек выстрелов его танковой пушки и освещения ракетами мелькали фигуры пехотинцев, наступавших рядом с танком-тральщиком. Где-то тут же были и полковые саперы. По оживлению, царившему в эфире, Петренко чувствовал за собой уверенную и твердую поступь танков, поддержку пехоты.

Так, прокладывая путь огнем и тралом, «тридцатьчетверка» Петренко к рассвету пересекла трамвайную линию на южной окраине Пущи-Водицы, неподалеку от Детского санатория. Это означало, что для противника дорога из Киева на северо-запад закрыта. Вскоре появился и тральщик Шайхутдинова. За ним подошло четыре линейных танка, попытавшихся с ходу выскочить на Гостомельское шоссе, проходившее в двух километрах западнее. Но, встреченные артиллерийским огнем, они тут же вернулись и укрылись в ближайшем кустарнике. Замаскировал свои машины и Петренко.

Утреннее небо затянуло свинцовыми тучами. Над землей повисла сплошная сетка моросящего дождя. Наблюдение затруднилось. Наша авиация не действовала. Артиллерия тоже пока молчала.

Рядом с тральщиками окапывалось стрелковое подразделение. Петренко узнал, что это один из батальонов 136-й стрелковой дивизии. Батальон также наткнулся на сильный вражеский огонь и теперь закреплялся на достигнутом рубеже.

Петренко подозвал Юшкевича, который в составе саперного отделения сопровождал танки-тральщики.

— Разведай, что там у них впереди.

— Есть, разведать!

— Только не один. Свяжись с разведчиками из батальона.

— Есть!

Спустя четверть часа Юшкевич докладывал:

— Шоссе прикрывает примерно два артдивизиона. У недостроенной железной дороги окапывается немецкая пехота. От Берковца на восток, в сторону Приорки, движется колонна немецких танков.

Вскоре выяснилось, что тральщики вместе со стрелковым батальоном и четырьмя танками оказались изолированными от своих главных сил: противник перерезал пути, которыми они только что сюда вышли.

О продвижении вперед не могло быть и речи. Отход также исключался. Полагая, что главные силы подойдут с минуты на минуту, Петренко не сразу сообщил о возникшей ситуации. А когда донесение поступило на рацию Лукина, оказалось, что командование стрелковой дивизии ничем не могло помочь: все части дивизии были втянуты в тяжелые бои на своих направлениях.

— Вызывай командный пункт шестого танкового! — приказал мне Лукин.

В полосе 6-го гвардейского танкового корпуса 3-й гвардейской танковой армии действовали две роты наших тральщиков. И хотя силы корпуса к этому часу включились в бой лишь частично, мы вправе были рассчитывать на их содействие.

— Есть КП! — докладываю подполковнику, передавая микрофон.

— Прошу танковую роту в направлении Детского санатория! — проговорил Лукин, держа указательный палец на топографической карте, развернутой на столе. — Там наши попали в беду! Выручайте!

А тем временем взвод Петренко продолжал сражаться в окружении. Только к вечеру одна из танковых рот 52-й гвардейской танковой бригады сумела пробиться в район Детского санатория. За это время «тридцатьчетверки» Петренко подбили два танка, два бронетранспортера, уничтожили шесть пушек и минометов и до роты вражеской пехоты.

Немалый урон противнику нанесли также оказавшиеся в окружении четыре линейных танка и бойцы стрелкового батальона.

Как позднее было установлено, гитлеровское командование, пытаясь задержать наше наступление, спешно перебросило в район севернее Киева 20-ю моторизованную и 7-ю танковую дивизии. Но эти расчеты были сорваны.

Учитывая, что наступление дивизий 38-й армии застопорилось, командование 1-м Украинским фронтом приняло решение завершить прорыв главной полосы обороны противника вводом в сражение всех сил 3-й гвардейской танковой армии. Предполагалось ошеломить врага ночной атакой большой массы танков.

В 20.00 4 ноября после мощного артналета по вражеским позициям наши танки двинулись вперед. Одновременно вспыхнули фары, завыли установленные на танках сирены. Противник в панике заметался. На него надвигался неотвратимый броневой вал.

Тральщики Петренко первыми устремились к противотанковому рву, пересекавшему Гостомельское шоссе и прикрывавшему северную часть Святошино — хутор Нивки. Но едва двинулись от Пущи-Водицы, как на пути встретился не то высохший ручей, не то овраг. Через него был перекинут небольшой горбатый мостик, оставшийся нетронутым.

Петренко хотел пропустить перед собой по мостику линейные танки. Связался по рации с командирами, а потом просигналил и фонариками. Но танки не пошли.

— Мост может быть заминирован. А мины — это ваша работа, — ответили ему командиры ведомых машин. Им, видимо, было невдомек, что трал не предназначен для разминирования мостов и что с тралом танк тяжелее: мостик может и не выдержать.

Юшкевич, выскочивший с саперами вперед, условным сигналом сообщил: «Мин нет». Петренко передал об этом танкистам и еще раз предложил им перейти первыми. Те снова отказались. Старший лейтенант выругался про себя и скомандовал:

— Механик, на максимальной — вперед!

Тральщик с ходу перемахнул горбатенький мостик и, не останавливаясь, пошел дальше. За ним устремился второй тральщик, а потом и линейные танки.

Продвигаясь к противотанковому рву, машины Петренко и Шайхутдинова подорвали еще по три противотанковых мины.

Дождь сделал грунт вязким и тяжелым для тралов. «Тридцатьчетверки» с большим усилием катили перед собой огромные переворачивающиеся комья земли. Противотанковый ров оказался глубоким, с почти отвесными стенками.

— Механик, срезай крутость! — скомандовал старший лейтенант и тут же увидел, как одна из «тридцатьчетверок», обогнув танк-тральщик и сделав из пушки несколько выстрелов, опустилась по небольшой промоине на дно рва.

«Куда торопится? — обеспокоенно смотрел вслед машине Петренко. — Ведь та сторона не проверена…»

Он просигналил фонариком, и машина замерла на месте, чтобы потом пойти вслед за тральщиком.

Тем временем Большаков немного стесал тралом крутую стенку рва, затем повел танк в ров и направил его на выход. Петренко выпустил два осколочных снаряда в переднюю стенку траншеи и обрушил ее. Медленно и тяжело тральщик выбрался из рва. Продвинувшись еще метров тридцать по ровному участку и остановив танк, командир взвода взглянул на часы. Было 20 часов 40 минут. Он дал зеленую ракету: сигнал «путь свободен». И мгновенно ему в ответ с тыла, со стороны Пущи-Водицы, снова закачались мощные снопы света: это передовые отряды бригад 6-го танкового корпуса сделали короткую остановку, выжидая сигнала, не устроили ли гитлеровцы западни из мин перед рвом и на выходе из него. Следом за тральщиком по обеим сторонам рва с фонариками, щупами и миноискателями уже хлопотали саперы, выискивая затаившиеся «сюрпризы» и обозначая стеариновыми плошками проверенные участки.

Волна света, лязг гусениц и вой сигнальных сирен катились и справа, со стороны Горенки, вдоль Гостомельского шоссе.

Наш «доджик» пересек трамвайную линию в южной части Пущи-Водицы и, продвинувшись по курсу вслед за взводом Петренко, укрылся неподалеку от Гостомельского шоссе, на опушке рощи. Выскочив из машины, я увидел на шоссе освещенные громыхающие катки тральщика и успел прочитать на его башне: «Даешь Киев!»

— Петушков жмет! — докладываю командиру полка, сидевшему в машине за рацией.

— Я знал, Сашок не подведет, — отозвался подполковник. — Садись, будем трогать дальше.

Почему-то командир с самых первых дней называл Адама Петушкова «Сашок». Да и, по правде говоря, библейское имя «Адам» никак не подходило этому бравому танкисту.

«Доджик» приблизился почти вплотную к противотанковому рву и остановился за полуразрушенной стеной какого-то сарая.

По обозначенным проходам, а также огибая ров справа и слева, танки первого эшелона устремлялись вперед, ломая сопротивление противника и не давая ему опомниться. Этот мощный натиск советской брони рождал в душе твердую уверенность, что Киев будет освобожден и что на Правобережье возникнет крупный плацдарм наших войск, откуда развернутся новые наступательные операции.

До начала ночного удара танковой армии Лукин успел побывать на участке первой танковой роты во взводе Петушкова под Горенкой. От командования полка в роте находился подполковник Мугалев.

Взвод Петушкова в составе двух танков-тральщиков был придан 56-й гвардейский танковой бригаде 7-го гвардейского танкового корпуса и действовал на правом фланге ударной группировки. Первым тральщиком командовал сам взводный, вторым — лейтенант Дайлагай Нагуманов. Перед тральщиками стояла задача: двигаясь вдоль лесной дороги с севера на юг, проложить сплошной проход в минном поле и обеспечить беспрепятственное продвижение линейных танков от Мощуна на Горенку.

Вскоре подъехавший к нам на «виллисе» Павел Михайлович проинформировал о действиях взвода.

Сперва тральщикам пришлось долго пробиваться сквозь минированные лесные завалы. Почти каждые сто-двести метров возникала стена из огромных сваленных деревьев, оплетенных колючей проволокой. Между ветками такого завала противник коварно запрятывал противопехотные мины, а у самого основания — противотанковые.

Сопровождавшие Петушкова саперы не могли первыми начинать разграждение: завалы прикрывались огнем пулеметов. И кроме того, при малейшем соприкосновении срабатывали противопехотные мины. Какую же тактику применили здесь экипажи тральщиков?

Прежде всего, огнем из танков они сметали пулеметные гнезда противника и пробивали хотя бы минимальную брешь в завале. Потом тросами растаскивали деревья в стороны и лишь после этого проходили с тралом, подрывая оставшиеся противотанковые мины.

Экипажам Петушкова и Нагуманова пришлось израсходовать по полтора боекомплекта, пока они достигли полотна недостроенной узкоколейки перед Горенкой. Здесь проходил второй оборонительный рубеж гитлеровцев.

Взвод тральщиков, с разрешения командира полка, полученного по радио, остановился, чтобы надеть на диски новые нажимы взамен сорванных взрывами.

Лес гудел от артиллерийской канонады, когда рядом с танкистами появилась машина командира полка.

— Ну как, Сашок? — обратился он к Петушкову.

— Четырнадцать мин, восемь завалов! — бодро доложил командир взвода. — Потерь нет.

— Тралы?

— Срезало три десятка нажимов. Как мина, так два-три долой, хотя и стягиваем их проволокой.

— Ну, это в пределах нормы. Когда восстановите?

— Минут через десять.

— Имейте в виду: больше остановок не будет. Противнику нельзя давать передышки! Овладеем Горенкой и без задержки — дальше. Успех решит скорость. Скорость и огонь!

Лукин сам проверил надежность крепления нажимов и перед тем, как уезжать, сказал Петушкову:

— Буду на левом фланге. Держи связь с Мугалевым и командиром пятьдесят шестой.

Общая команда последовала 4 ноября в 20 часов после короткого, но сильного огневого налета по оборонительному рубежу врага.

По сигналу тральщики пошли вперед, ведя за собой линейные танки.

Петушков твердо помнил наказ командира: в ночной атаке главное — ослепить, ошеломить и подавить противника. Потом сразу скомандовал башнеру Окулову:

— Осколочным, заряжай!

— Готово! — прозвучало в ответ.

Старший лейтенант нажал на спуск.

Снаряд разорвался метрах в пятистах впереди.

— Осколочным, заряжай!

— Готово!

Второй снаряд врезался во вражескую оборону. Так и продвигался тральщик Петушкова, подавляя перед собой огнем противника. Одновременно вели огонь и другие головные танки атакующего эшелона. Перед фронтом наступления поминутно вспыхивали снопики разрывов снарядов.

Но вот вздрогнула земля, и луч фары «тридцатьчетверки» Петушкова уперся прямо в черную тучу, вырвавшуюся из-под трала: одна мина ликвидирована. Следом за нею еще одна… еще… Свет фар уже не помогает: он не может пробить сплошную стену взметенной земли. Но командир взвода знает: где-то здесь должна быть траншея. Она может оказаться и разрушенной, и уцелевшей. Маневрировать перед нею нельзя — подобьют.

— Механик! Траншею брать под прямым углом.

— Понял!

Траншея оказалась шире обычной. Трал на мгновение завис над нею, удерживаемый тросами. Потом коснулся противоположной стенки и начал уверенно на нее взбираться.

За те мгновения, пока танк преодолевал траншею, Петушков сделал вывод, что без трала танк не смог бы с ходу взять такую ширину. Он бросил в траншею несколько «лимонок» и увидел, как то там, то здесь из нее начали выскакивать серые мундиры и, прикрывая глаза руками от слепящего света, перебегать в тыл, к Горенке. Мало кому из них удавалось добраться до окраины: их настигали меткие пулеметные очереди, посланные танкистами.

Вскоре взвод тральщиков ворвался в Горенку. Во время ночной атаки на этот населенный пункт было подорвано двенадцать противотанковых мин.

Неожиданно из ворот ближнего дома ударила пушка, и ее снаряд врезался в каток трала.

— Влево! За угол! Быстро!

Отдавая команду механику, Петушков тут же развернул орудие и послал один за другим два снаряда в сторону немецкого расчета.

Механику пришлось ставить танк задним ходом: трал заклинило, и он не шел вперед.

Командир взвода передал по радио Нагуманову:

— Гони без остановки дальше!

У Горенки минное поле кончилось, и теперь «тридцатьчетверка» втягивалась по проходу прямо в село. Вражеская пушка, стрелявшая по тральщику, была раздавлена, расчет уничтожен. Экипаж Петушкова быстро выбросил куски двух разбитых дисков и продолжал наступление.

— А трал-то еще и вроде щита для танка, — услышал Петушков в наушниках одобрительный голос механика Чумилина.

— Похоже, похоже… — согласился командир.

— Они ведь чаще куда летят? В лоб! Не будь трала, неизвестно еще, что натворила бы эта болванка…

— Верно, Чумилин, верно. Смотри вперед!

Громя противника, сбивая его то с одного, то с другого рубежа, отражая контратаки его танков, броневая волна наступавших неотвратимо катилась в ночи вдоль Гостомельского шоссе на юг, к Святошино, чтобы отрезать врагу путь отхода из Киева на запад, в сторону Житомира.

Отчаянно сопротивляясь, гитлеровцы открывали артиллерийский огонь по нашим танкам с любой, мало-мальски пригодной позиции.

Глубокой ночью взвод Петушкова пробился через Беличи и подошел к северо-западной окраине Святошино. Здесь минных полей не было, но командир взвода приказал держать тралы в боевом положении: мины могли встретиться в любом месте.

Радиосвязь с бригадой прервалась, и, несмотря на все старания, установить ее не удавалось. Командиры подразделений линейных танков, получив откуда-то сведения о якобы заминированной северной окраине Святошино, задержались у Берковца. С западной окраины Святошино вела методичный огонь вражеская артиллерия. Из тыла, из района Пущи-Водицы, доносились отголоски боя.

Решив дождаться рассвета, до которого оставалось не более часа, Петушков замаскировал свои танки в развалинах кирпичного дома, организовал наблюдение и оборону. На рассвете он обнаружил: немного впереди и левее, почти у самого скрещения Гостомельского и Житомирского шоссе, остановились машины Петренко. Один тральщик был, как видно, подбит: он стоял с опущенной пушкой. А второй вовсю палил по артбатарее противника, занимавшей позиции на западной окраине.

Со стороны города по Житомирскому шоссе мчался немецкий броневик. Вот он проскочил перекресток, где стоял танк Петренко. Занятый артиллерийской дуэлью, тот, видимо, не обратил внимания на броневик.

Петушков поймал вражескую машину в перекрестие прицела. Раздался выстрел. Броневик на полном ходу развернуло под прямым углом к шоссе, и он тут же повалился на бок.

Да, теперь путь отхода врагу на запад по этой дороге был отрезан. Уже к 23 часам 4 ноября эту дорогу перехватили передовые отряды 3-й гвардейской танковой армии вместе с танками-тральщиками.

— Радист, наблюдать за шоссе! Обо всем сразу докладывать. Передай Петренко: мы поможем. Нагуманову — огонь по батарее. Башнеру — осколочным, заряжай! — командует взводный.

— Готово!

Тральщики Петушкова и Нагуманова принялись вести огонь прямой наводкой по артиллерийским позициям противника.

Ни один выстрел не пропадал даром. Вскоре танкисты разбили шесть пушек, уничтожили машину с боеприпасами. Огонь вражеской батареи из западной части Святошино был подавлен.

— Товарищ старший лейтенант, — доложил заряжающий Окулов. — С тыла тоже немецкие пушки.

Петушков прислушался. По-прежнему далеко позади гремел бой. В ту сторону, к северной окраине Святошино, залпами била немецкая артиллерия.

Быстро оценив обстановку, командир взвода пришел к выводу, что находится в тылу вражеского артдивизиона. Надо «раскрошить» их пушки или, по крайней мере, вогнать в землю расчеты — это решение пришло само собой. Тогда удастся по-настоящему оседлать шоссе, чтобы по нему не смогла проскочить и мышь. А наша пехота довершит дело и закрепит рубеж…

Петушков согласовал огонь с Петренко, и оба взвода ударили по вражескому артдивизиону с тыла. Не жалея снарядов, тральщики держали противника под обстрелом, пока не подошли основные силы танков, а за ними — мотострелковые подразделения, которые и взяли в плен немецкие расчеты. Вместе с линейными танками появились и остальные взводы тральщиков.

Петушков почувствовал, как сразу полегчало на душе от сознания правильно принятого и осуществленного решения.

Но борьба с вражеской артиллерией не прошла для тральщиков даром. Во взводе Петренко вышли из строя оба танка. Из его экипажа были убиты прямым попаданием снаряда механик-водитель Большаков и радист Смирнов, а сам взводный контужен. Тяжелое ранение получил лейтенант Шайхутдинов. Полковые ремонтники восстановили потом обе машины за двое суток, а потеря людей была невосполнима.

Вскоре рядом с машиной Петушкова появился заместитель командира 56-й бригады, возглавлявший передовой отряд. Он поблагодарил экипажи за умелые действия, за то, что ни один танк бригады не подорвался на минах. Затем поставил новую задачу: после пополнения боеприпасами выступить в голове передового отряда в направлении Боярки и Глевахи с задачей перерезать железную и шоссейные дороги, идущие из Киева на юго-запад, и уничтожить противника, отходившего на Васильков — Фастов.

Лукин, Мугалев и я подъехали в Святошино почти одновременно с заместителем и подтвердили задачу, приказав экипажам отцепить тралы.

Начинался новый этап операции. Теперь главной целью было отрезать все пути отхода противника из Киева и полностью разгромить вражеасую группировку.

К вечеру 5 ноября тральщики Петушкова в составе передового отряда на максимальных скоростях промчались через Петропавловскую и Никольскую Борщаговку дальше на юг. Житомирское шоссе было полностью потеряно для врага как путь отступления. Для него оставались открытыми лишь дороги на Васильков — Фастов, их-то и должен был перекрыть передовой отряд.

Было неизвестно, встретятся ли дальше минные поля. Поэтому по нашей штабной радиостанции был передан приказ Лукина: всем подразделениям продолжать действовать без тралов, но быть готовыми к их применению.

Гитлеровцы принимали все меры, чтобы как можно быстрее отвести свои части из Киева на юго-запад. Позднее выяснилось, что гитлеровское командование не имело точного представления о направлении главного удара нашей подвижной группы и не ожидало быстрого появления советских танков на дорогах, ведущих в сторону Васильков — Фастов.

На выходе из Никольской Борщаговки Петушков обнаружил в темноте вражескую колонну пехоты и артиллерии, тянувшуюся впереди к селу Крюковщина. Тральщики незаметно пристроились в хвост колонны и, тихонько перематывая гусеницы, шли за нею, не вызывая никаких подозрений. Петушков выжидал подходящего момента. У него с Нагумановым было раз и навсегда договорено: если не подавалось никаких специальных команд, надо во всех случаях руководствоваться правилом: «Делай, как я». То есть, поступай так же, как и командир взвода. А сейчас какие бы то ни было команды по рации, как и другие способы общения между двумя экипажами, исключались.

Петушков не знал, что за ним с небольшим отрывом идут три тральщика взвода лейтенанта Савинова и что тот также выжидает подходящего момента для нападения на колонну. За Савиновым двигался танк командира роты старшего лейтенанта Старокожева, в котором, в соответствии с приказом Лукина, находился я как представитель командования полка в передовом отряде.

Достигнув Крюковщины, немецкая колонна повернула влево, на Гатное, видимо, держа курс к Васильковскому шоссе. «Торопятся проскочить, — мелькнула у меня мысль. — Ну, давайте, давайте… Только зря стараетесь».

Когда свет фар головных машин уперся в первые хаты на окраине села Гатное, даю команду ротному:

— Ракету!

Тот в вытянутой руке поднял над башней танка ракетницу и сделал выстрел. Зеленоватый свет выхватил из ночной мглы всю вражескую колонну разом. Убеждаюсь: сигнал понят. Доли секунды потребовались Петушкову, чтобы поразить выстрелом из пушки головную машину с автоматчиками. Еще один осколочный снаряд — и вторая машина разлетелась в куски. Движение вражеской колонны застопорилось. Теперь уже Петушков выпускает ракету, чтобы подсветить себе и Нагуманову. Фашистские солдаты и офицеры, истошно крича, соскакивают с машин и бегут врассыпную.

— Дави! — командует Петушков механику.

— Есть!

Чумилин резко прибавил газ, и две немецкие повозки поочередно превратились в лепешки под гусеницами танка. Петушков поджег снарядом оказавшийся поблизости бензовоз. Рассыпавшиеся искрами фонтаны горящего бензина, словно бенгальский огонь, ярко высвечивали цели, помогая ускорить разгром колонны.

«Тридцатьчетверка» Нагуманова и взвод Савинова по сигналу ракеты, выпущенной командиром роты, пошли стороной от дороги и на полном ходу врезались в центр растянувшейся вражеской колонны. А танк Петушкова упорно пробивался с ее хвоста, подминая под свои гусеницы автомашины, повозки, пушки, минометы. Паника в рядах противника усиливалась с каждой минутой. Поднялась беспорядочная стрельба. Часть гитлеровцев пыталась укрыться в ближайшей балке, но безуспешно: пулеметный огонь танков навсегда припечатал их к земле.

Я тут же отправил командиру полка по рации донесение о результатах наших действий.

Наутро перед жителями Гатного предстала картина полного разгрома отступавшей вражеской части: сотни трупов, разбитые, перевернутые машины и повозки, искореженные орудия валялись в балке и вокруг нее. В поле и вдоль дорог одиноко блуждали лошади с порванными постромками.

На рассвете 6 ноября наши танки вошли в окруженную густым лесом Боярку. Минных полей больше не встречалось. Я решил, что в условиях поспешного отступления противник вряд ли сможет где-либо поставить минное прикрытие, вплоть до Фастова. В одном из донесений так и сообщил о своем выводе командиру полка. И это в дальнейшем подтвердилось.

В тот момент мы еще не знали, что Киев освобожден. Но уже хорошо понимали, что гитлеровцам не удержаться в Киеве и что роль передовых отрядов, в составе которых действовали тральщики, при этом особенно важна: они должны были не допустить отхода противника и разгромить его колонны.

Нагуманову, у которого осталось всего три снаряда, Петушков приказал дождаться машин с боеприпасами в Боярке, затем догнать его по маршруту.

Разбрызгивая грязь, тральщик командира взвода помчался по лесной дороге и вскоре достиг большого села Глевахи, протянувшегося вдоль Васильковского шоссе. Здесь перед ним оказалась колонна немецкой пехоты с тремя самоходными установками. Петушков с ходу ударил из пушки по голове и по хвосту колонны. Шедший следом взвод Савинова подбил две самоходки, а третья позорно бежала, бросив свою пехоту. Гитлеровцы были смяты. Наши подоспевшие мотострелки захватили много пленных и трофеев.

Вскоре на юго-западной окраине Глевахи сосредоточился весь передовой отряд корпуса под командованием комбрига 56-й подполковника Т. Ф. Малика. Только танк Старокожева, где находился я, остановился по неисправности у северного въезда в это село.

Мы пытались связаться с Петушковым, танки которого вырвались вперед, но он почему-то не отвечал. Оказалось, у него вышла из строя рация. Позднее из его рассказа мы узнали, как в дальнейшем складывались боевые дела экипажа.

Командир танковой бригады внимательно выслушал доклад Петушкова о действиях тральщиков и сказал:

— Молодцы. Поработали неплохо. Но тралы надо взять с собой. Хотя бы один. Обстановка сложная. Неизвестно, с чем еще столкнемся. А наши катки танкисты уже успели оценить. С ними чувствуют себя увереннее. Отправляйтесь за своим тралом прямо сейчас.

— Слушаюсь! Только по пути доложу ротному, — козырнул Петушков и бегом направился к машине.

— По местам! Трогаем обратно! — на ходу бросил он экипажу.

Танк развернулся и двинулся в тыл той же дорогой. Сам старший лейтенант остался на корме машины, чтобы получше наблюдать: из-за пасмурной погоды видимость была ограниченной.

Когда миновали центр Глевахи, справа внезапно прогремел одиночный пушечный выстрел. Снаряд просвистел рядом с Петушковым, и воздушной волной чуть было его не свалило.

«Вот ч-черт!» — выругался старший лейтенант. Соскальзывая в башню, он успел заметить в ста метрах за забором притаившийся вражеский танк. В голове лихорадочно билась мысль: «Что делать? Вернуться к бригаде, сообщить? Потеряешь время. Может, ускользнуть? Принять дуэль с «панцерником»?.. Принять! Нельзя упустить гада!»

— Чумилин, влево, во двор!

«Тридцатьчетверка» быстро обогнула ближний дом слева. Во дворе у забора оказалась какая-то большая выемка. В нее и поставил машину Петушков. При этом пушка оказалась как раз над уровнем среза выемки, а забор закрывал со стороны противника. Но и вражеский «панцерник» теперь совсем не виден. «Главное — опередить после первого выстрела… Опередить после первого…» — напряженно рассчитывал Петушков, поворачивая башню.

— Ну, Миша, смотри! — сказал он заряжающему Окулову, — Или мы его, или он нас. Готовь два бронебойных. Один вгоняешь по команде, второй — не ожидая команды, сразу после выстрела. Понял?

— Понял.

— Заруби: сразу после выстрела. Ни полсекунды задержки! Иначе нам — конец.

Старший лейтенант навел пушку на тот самый забор, из-за которого стрелял вражеский танк. Не поворачивая головы, спросил заряжающего:

— Готов?

— Готов!

— Заряжай!

— Есть!

Петушков нажал на спуск.

Забор словно сдуло ветром. И… вот он — «тигр», обращенный бортом к нашей «тридцатьчетверке». Теперь для Петушкова ничего не существовало, кроме этого борта. Одним рывком доворачивает он перекрестие прицела в самый центр борта и снова нажимает на спуск. Внезапно вскрикнул Окулов, но старшин лейтенант не слышал. Он видел, как снаряд, разбивший верхнюю ветвь гусеницы и каток, врезался в тело «тигра», и тот сразу же задымил. Два немецких танкиста попытались выбраться из башни, но были скошены очередью из пулемета. Укрывшиеся около «тигра» десятка два немецких автоматчиков бросились бежать из села в соседний лес, в сторону Боярки.

Командир тут же передал по ТПУ:

— Чумилин! Жми вдогонку!

Огнем с ходу из пушки и пулемета часть вражеских автоматчиков была уничтожена, а часть рассеяна. Четверо гитлеровцев сдались в плен. Они шли с поднятыми руками впереди боевой машины, снова повернувшей к передовому отряду.

Только теперь Петушков заметил, что Окулов почему-то все время держит левую руку прижатой к груди.

— Что у тебя? — кивнул он на руку заряжающего.

— Да так… При откате стукнуло…

— Не успел убрать? Как же это ты?

— Только дослал — вы уже ударили…

— Я же предупреждал! Задержись мы на долю секунды — были бы сейчас покойниками. У него же — 88 миллиметров! Прошьет, и глазом не успеешь моргнуть! При встрече с «тигром» все решает секунда. И цена этой секунды — жизнь.

А передовой отряд в это время тоже вел бой с танками и пехотой. Танк Петушкова и подошедший вслед за ним тральщик Нагуманова с ходу включились в бой.

Боевая обстановка показала, что в данный момент в тральщиках нет потребности, и подполковник Малик отменил свое приказание о доставке трала.

Спустя два часа бригада вышла в район Василькова, затем сделала бросок к Фастову, непрерывно громя и уничтожая отступавшие войска противника. Сюда же подошли и другие бригады 3-й гвардейской танковой армии вместе с остальными тральщиками. Теперь все наши подразделения были сведены вместе, и полк действовал без тралов в качестве отдельной танковой части.

Взаимодействуя с таковыми бригадами, полк в течение десяти дней вел бой под Фастовом и Фастовцем, отражая контратаки переброшенных туда гитлеровским командованием свежих танковых сил. Танкисты полка выполнили с честью поставленные боевые задачи, помогли сорвать попытки врага охватить с флангов части 3-й гвардейской в этом районе.

16 ноября 1943 года приказом командующего 3-й гвардейской танковой армии полк был выведен из боя в резерв и сосредоточился в Петропавловской Борщаговке, примыкавшей к западной окраине Святошино.

Только теперь мне и моим товарищам-однополчанам предоставилась возможность побывать в освобожденном Киеве. У каждого из нас больно сжималось сердце при виде руин Крещатика, черных коробок сгоревших домов, в том числе корпусов моего родного танко-технического училища, покореженных трамвайных линий. А сколько ужасов о двухлетней фашистской оккупации услышали мы от жителей многострадального города!

И тогда же однополчане узнали от капитана Барабаша, что его отец, живший в Диком переулке на Лукьяновке, умер от голода весной сорок третьего…

Валентин Юшкевич застал свою мать живой, но она была больна. Ольга Софроновна долго не могла поверить, что вернулся ее сын, не могла привыкнуть к своему счастью. А когда убедилась, что все это не во сне, что это действительно ее родной Валя прогнал оккупантов из Киева, освободил свою мать и пришел домой, она, как говорят, прямо на глазах стала набираться сил, выздоравливать. А спустя несколько дней совсем поднялась на ноги.

Итак, первое боевое крещение полка танков-тральщиков состоялось. Танковые экипажи и новая техника выдержали трудный боевой экзамен с честью. За время боев, начиная с букринского плацдарма, тральщики уничтожили свыше 160 противотанковых мин, 5 танков, много другой боевой техники, орудий, автомашин и живой силы врага. Потери полка тоже были ощутимыми, но разве может не нести потерь часть, идущая впереди, открывающая танковую атаку, являющаяся, по сути, лидером этой атаки? К тому же следует учесть продолжительность и напряженность боев, сложные условия обстановки и местности.

Вот что говорится о действиях полка в боевом отзыве командования 3-й гвардейской танковой армии:

«Полк тральщиков участвовал в боях на букринском плацдарме, в борьбе за Киев и Фастов.

Подразделения полка действовали в составе передовых отрядов, которым ставилась следующая задача: двигаться в голове колонн главных сил, прогрызть оборону противника и обеспечить проходами в минных полях сзади идущие линейные танки и самоходную артиллерию.

С поставленными задачами полк справился хорошо, соединения линейных танков атаковали противника, не неся излишних потерь на минных полях.

За образцовое выполнение заданий командования и проявленные при этом мужество и геройство в полку награждено правительственными наградами 119 человек и полк представлен к званию «Гвардейский»[5].

Эту высокую оценку полк многократно подтверждал и позднее, участвуя в крупных наступательных операциях, вплоть до взятия Берлина.

За успешное проведение боевых действий приказом Верховного Главнокомандующего 166-му отдельному танковому полку было присвоено почетное наименование «Киевский».

Подполковник Мугалев Павел Михайлович и старший лейтенант Петушков Адам Захарович были удостоены высшей степени отличия — звания Героя Советского Союза. Командир полка гвардии подполковник Лукин Николай Михайлович был награжден только что учрежденным в то время новым орденом — Богдана Хмельницкого. Таким же орденом был награжден и капитан Барабаш Борис Владимирович.

Высокая оценка Родины наполнила сердца всех наших воинов чувством гордости и сознанием еще большей ответственности за выполнение своего воинского долга в борьбе с гитлеровскими захватчиками.

Участники днепровской эпопеи, битвы за освобождение Киева никогда не забудут тех дней и ночей, пройденных в огне.

И Киев не забыл своих освободителей, не забыл те огненные дни. На площади Победы возвышается обелиск городу-герою Киеву со сверкающей золотом пятиконечной звездой. А рядом с заводом «Большевик» застыл на пьедестале танк Т-34 с гвардейским знаком на башне, увековечивший подвиг советских танкистов в битве за освобождение Киева.

Обелиски, памятники, мемориалы… Вечные знаки немеркнущей славы, хранители святой памяти о тех, кто отдал свою жизнь за счастье нашего народа.

Герои Великой Отечественной войны, павшие на полях сражений, навечно включены в списки сотен трудовых коллективов города. В их честь каждую весну становятся киевляне на ударную вахту Памяти, ударным трудом салютуя их мужеству и отваге. Именами героев названы улицы и площади столицы Советской Украины, символом бессмертия их дела стал сам красавец Киев.

Я хожу по мирным улицам цветущего Киева, любуясь плавно бегущими водами Днепра, и в голове сами собой складываются строки: