В пламени холодной войны. Судьба агента

Глава 12

24 сентября 1946 года специальный помощник президента США К. Клиффорд представил Трумэну обширный доклад: «Американская политика в отношении Советского Союза». Поразительно, но сейчас, накануне третьего тысячелетия, ни один из пунктов доклада не устранен и не выброшен на свалку истории. Более того, любой из этих пунктов в своей агрессивной направленности и теперь как бы нацелен не только на бывший Советский Союз, но и практически на каждую страну, на каждое крохотное государство существующего ныне мира. Судите сами:

«Соединенные Штаты должны говорить языком силы… Надо указать советскому правительству, что мы располагаем достаточной мощью не только для отражения нападения (верил ли хоть на минуту сам Трумэн, что изнуренная второй мировой войной, обессиленная страна способна была напасть на мощного и сытого заокеанского союзника?), но и для быстрого сокрушения СССР в войне (а вот в это, вооружившись атомной бомбой, он поверил свято!)… Советский Союз не слишком уязвим, ибо его промышленность и естественные ресурсы широко рассредоточены, однако он уязвим для атомного, бактериологического оружия и дальних бомбардировщиков. Следовательно, чтобы держать нашу мощь на уровне, который эффективен для сдерживания Советского Союза, США должны быть готовы вести атомную и бактериологическую войну.

Высокомеханизированную армию, перебрасываемую морем или по воздуху, способную захватывать и удерживать ключевые стратегические районы, должны поддержать мощные морские и воздушные силы. Война против СССР будет «тотальной» в куда более страшном смысле, чем любая прежняя война, и поэтому должна вестись постоянная разработка как наступательных, так и оборонительных видов вооружения… Любые переговоры об ограничении вооружений вести медленно и осторожно, постоянно памятуя, что предложения о запрещении применения атомного оружия и наступательных видов вооружения дальнего действия значительно ограничат мощь Соединенных Штатов…»

Таким образом, сразу же после разгрома фашизма и обретения Европой долгожданного мира за океаном была сформулирована новая генеральная цель – уничтожение или фатальное ослабление Советского Союза.

Но требовалось выяснить, каковы настроения русских. Вскоре Совет планирования политики госдепартамента подготовил «Резюме международной обстановки», в котором убедительно обосновал позицию Кремля:

«Опасность войны многими значительно преувеличивается. Советское правительство не желает и не ожидает войны с нами в обозримом будущем… Крайние опасения по поводу угрозы войны исходят из неверной оценки советских намерений. Кремль не желает новой большой войны и не ожидает ее… в целом нет оснований полагать, что мы внезапно будем вовлечены в вооруженный конфликт с СССР».

Узнав об этом, американские адепты войны вздохнули с облегчением – удар, подготавливаемый ими, будет, слава Богу, внезапным!

С этого момента американцы начали активную подготовку к будущей войне. Был намечен так же и второй, более «мирный» путь – подрывная работа. Ее основная программа сформулирована в одной из директив следующим образом:

«Первая и главная задача – исчезновение Советской власти и насаждение некоммунистического режима, который может возникнуть при нашем нажиме на части или на всей русской территории. Следует со всей силой подчеркнуть, что независимо от идеологической основы любого такого некоммунистического режима и независимо от того, в какой мере он будет готов на словах воздавать хвалу демократии и либерализму, мы должны добиться осуществления наших целей, вытекающих из уже упомянутых требований. Другими словами, мы должны создавать автоматические гарантии, обеспечивающие, чтобы даже некоммунистический и номинально дружественный к нам режим:

а) не имел большой военной мощи,

б) в экономическом отношении сильно зависел от внешнего мира,

в) не имел серьезной власти над главными национальными меньшинствами,

г) не установил ничего похожего на «железный занавес».

В случае, если такой режим будет согласен выражать враждебность к коммунистам и дружбу к нам, мы должны позаботиться, чтобы эти условия были навязаны ему не оскорбительным или унизительным образом. Но мы обязаны не мытьем, так катаньем навязать их для защиты наших интересов».

Далее цитировавшаяся выше директива СНБ 20/1 так обрисовывает завершение подрывной работы против нас:

«Мы должны ожидать, что различные группы предпримут энергичные усилия, с тем чтобы побудить нас пойти на такие меры во внутренних делах России, которые свяжут нас и явятся поводом для политических групп в России продолжать выпрашивать нашу помощь. Следовательно, нам нужно принять решительные меры, дабы избежать ответственности за решение, кто именно будет править Россией после распада советского режима. Наилучший выход для нас – разрешить всем эмигрантским элементам вернуться в Россию максимально быстро и позаботиться, в какой мере это зависит от нас, чтобы они получили примерно равные возможности в заявках на власть… Вероятно, между различными группами вспыхнет вооруженная борьба. Даже в этом случае мы не должны вмешиваться, если только эта борьба не затронет наши военные интересы».

Что ж, с печалью приходится признать, что на сегодняшний день практически каждый гражданин России ощутил омерзительные щупальца американского политического спрута на собственной, что называется, шкуре.

Что же касается открытых военных действий, то подготовка, начатая США сразу же после завершения второй мировой войны, не пропала для них даром ни на Фолклендах, ни во Вьетнаме, ни в Ираке, ни в Югославии…

А начиналось все с пресловутой карты целей бомбардировки. И самое непосредственное отношение к поискам этих целей имел в 1948 году шведский военно-воздушный атташе в Москве Стиг Веннерстрем.

Чтобы пребывание за «железным занавесом» принесло мне ощутимую пользу – помогло лучше вникнуть в особенности «холодной войны» – необходимо было с самого начала занять правильную позицию. Но я чувствовал, что с волевым Петром Павловичем это будет не так-то легко. Поэтому пришлось «показать характер».

Для начала я продемонстрировал нежелание подчиняться слепо, без объяснений. В результате Петр утратил часть своей власти: он неожиданно обнаружил, что счел дело слишком уж решенным.

Последовала попытка нажать, но я не уступил, сознавая свою безопасность и свободу действий, обеспеченных дипломатическим паспортом. Кроме того, моя независимая позиция усиливалась тем, что я никогда не требовал денежного вознаграждения. Фраза «я хочу за это столько-то» никогда не фигурировала в нашем общении. Инициатива всегда исходила только от ГРУ.

Такая позиция привела к тому, что мы стали ближе другу к другу. Вместо «отдачи приказаний» наметилось «обсуждение вопросов». Петр пошел на это, решив, что больше выиграет мягкостью. Со временем наше общение стало более свободным и разносторонним, незаметно перейдя в дружеские отношения. В результате я узнал о «холодной войне» больше, чем намеревался.

Мое положение становилось все более захватывающим, угнетенное состояние исчезло полностью – и это стало огромным облегчением. У меня не было никаких специально направленных симпатий. Ко всем и всему я проявлял в те дни максимальную терпимость, без всякого предвзятого мнения. Мной руководил всепоглощающий интерес к разведке, и я чувствовал себя человеком, захваченным самым необычным увлечением.

Общение с Петром Павловичем я осмелился бы охарактеризовать, как «парную работу». На процессе, помню, за этот термин меня подвергли осмеянию: «В советской разведке нет ничего, что называлось бы парной работой». Американские эксперты и русские перебежчики заявляли, что никогда не слышали такого термина. Что ж, я не претендую на бесспорность моих суждений – я лишь излагаю историю моей жизни.

Итак, парная или нет, но работа наша дала Петру Павловичу возможность показать другую сторону своей натуры – общительность. Скудность еды и питья при первой встрече вовсе не стала нормой. В дальнейшем все было иначе. Сначала мы усаживались за стол с минеральной водой и работали – в это время Петр выглядел серьезным и озабоченным. А затем наступала очередь роскошного пиршества полностью в стиле Сергея. Петр менялся совершенно – становился веселым, разговорчивым, смешливым. У него была забавная привычка: хлопать себя по коленям, когда что-то казалось особенно смешным. Я не могу представить, чтобы тот мрачный тип, которого американцы выдавали за Петра Павловича, мог когда-нибудь весело хлопать себя по коленям.

Но иногда Петр делал это и в связи с событиями, которые мне трудно отнести к разряду смешных. Как-то я поинтересовался, используют ли теперь женщин в качестве агентов.

– Только в виде исключения, – пояснил он, – в принципе, мы против такого метода. Но бывают случаи…

И он рассказал, что произошло за несколько лет до моего прибытия в Москву.

«Кавказочка» была совершенно безобидная девушка, приехавшая из глуши. О том, какова столичная жизнь под строгим контролем контрразведки, она не имела ни малейшего представления. Поэтому не самым лучшим поступком с ее стороны было начать тайные встречи с сотрудником американского посольства. Но что еще хуже, этот сотрудник имел дело с шифрами. Прошло немного времени – и контрразведка ястребом набросилась на бедняжку. Ее передали с рук на руки разведке МВД, которая сотрудничала с ГРУ. Искушенным асам спецслужб не так уж трудно было склонить ее к работе.

Очевидно, она была не только красивым, но и хорошим агентом. Ей удалось искусно вытянуть из своего обожателя посольские коды. Или, по крайней мере, один из них – предполагаю, что использовалось несколько шифров… Больше я ничего не узнал. Наверно, существовали границы предназначенного для моих ушей. Как уже говорил, я не понял, что тут было смешного. Тогда жизнь еще недостаточно «задубила» меня, и история эта показалась мне пошлой.

Встречаясь со спокойным и уверенным Петром Павловичем, я не предполагал, что этот человек способен нервничать. Но по мере того, как накапливались доказательства натовского планирования войны, он становился все более и более беспокойным. Не отдавая себе отчета, в волнении дергал левым уголком рта или даже головой, и если бы не очевидная причина, я бы, возможно, нашел это забавным.

Его положение вызывало сочувствие. Свежие воспоминания о бомбежках второй мировой войны заставляли и меня с тревогой наблюдать, как американская разведка все больше акцентировала внимание на новых и новых целях бомбардировки. Особенно тревожило, что это были промышленные объекты и жилые районы, а в арсенале накапливались атомные бомбы неслыханной силы, в сравнении с которыми тротиловые выглядели просто безобидными.

Доказательства росли, как на дрожжах, и отражались на карте, которую Петр Павлович приносил с собой. Очередные пункты наносились на нее с учетом как моей «внутренней информации», так и «внешней», накапливавшейся в файлах русской контрразведки. Карта эта была страшным документом, показывающим, как легко громадная нация может быть уничтожена в случае войны. Но действительным доказательством, естественно, являлся американский подлинник. И знакомство с ним поразило меня больше, чем что-либо другое.

В кабинете военных американского посольства висели две настенные карты. Они всегда были заботливо зашторены – от посторонних глаз. Здесь я ничего не мог почерпнуть. Но однажды, по небрежности, меня ввели в кабинет Рассела Рендалла, когда он неожиданно вышел, чтобы что-то продиктовать. На его столе лежала карта, испещренная кружочками, и не какая-нибудь, а точная копия той, что я видел у Петра Павловича.

Черт, у меня были основания вздрогнуть от удивления! Разница заключалась лишь в том, что у Петра круги были просто очерчены, а на американской – отливали разными расцветками. Эти радужные кружочки – явно цели для бомбардировки, тут не было никаких сомнений! На подколотой бумажке размашистая надпись: «Для доклада в Висбадене». Название города весьма примечательное: именно там находился разведывательный центр американских ВВС в Европе.

Я не мог стоять и глазеть, поэтому постарался быстрей выйти. Тем не менее уловил взглядом расположение двух кружков, отсутствовавших на карте Петра Павловича. Чтобы лучше запомнить, присел в комнате рядом и стал перелистывать журнал.

В тот день я впервые использовал «частную» телефонную линию. Но не ради американской карты – это могло и подождать, – а в качестве предлога для экстренной встречи. Мне нужны были ответы на вопросы, связанные с моими служебными делами военного атташе.

Я выбрал время 17.30, самое удобное для Петра Павловича, и сообщил, что хотел бы увидеть «старшего». Он прибыл на место встречи номер шесть, примерно в квартале от площади Маяковского. Помещения для нашего разговора не требовалось – мы просто ехали в машине.

– Ты говоришь, там еще стояла дата отъезда? – спросил Петр. – Это интересно. И какая же?

Я назвал.

– А как насчет времени и транспорта?

– Ничего.

– А о том, кто должен поехать?

– Это не имеет значения, можно узнать. Дата – самое существенное.

Его интерес казался мне странным. Кроме того, я чувствовал себя обиженным, поскольку он тут же дал понять, что спешит от меня отделаться. Я едва успел задать свои вопросы. Он быстро ответил и даже не поинтересовался, где мне удобней выйти. Просто с необычной поспешностью высадил меня там, где было удобно ему.

Несколько позднее все прояснилось. Теперь уже Петр Павлович условным сигналом вызывал на встречу меня. Его автомобиль был запаркован недалеко от шведского посольства. Мы сели и поехали на место номер один.

Снова традиционный рабочий стол и минеральная вода. Всем своим видом Петр показывал, что меня ждет сюрприз.

– Можешь ее идентифицировать? – спросил он и показал мне карту.

Если бы я умел ронять челюсть, сейчас был бы самый подходящий случай продемонстрировать это. Без сомнения, передо мной лежала копия карты, которую я видел в американском посольстве. Опознать ее было не так-то легко, но в глаза бросалась бумажка с пометкой насчет Висбадена, проявленная на том же месте: в верхнем правом углу.

– Это та самая карта, – я указал на пометку. – Никакого сомнения. А вот два круга, которые я запомнил. Но как вам удалось?..

– У нас свои каналы, – сказал Петр и довольно ударил себя по коленям.

То же самое сказал Рассел Рендалл, когда мы были на даче у Гилморов и слышали испытания ракетного двигателя.

– Теперь нужно сравнить, – продолжил «босс», вынул из портфеля свою карту и положил ее рядом с первой.

При быстром просмотре оказалось, что кругов у американцев было раза в два больше. И много пометок – очевидно, ценных.

Мое внимание привлек один из заштрихованных кружочков – обозначение электростанции. Примечательно, что я знал, как он появился.

Американцы регулярно следили за программами советского телевидения. Перед экраном у них даже была укреплена кинокамера, снимавшая нужную передачу. Она, видимо, и записала документальный фильм о строительстве новой электростанции в Сибири, вблизи озера Байкал. Показывались ракурсы и с Земли, и с воздуха. Имея специальную подготовку, по этому фильму легко можно было определить координаты будущей электростанции. Поскольку речь шла о перспективной цели – кружок был заштрихован, а не раскрашен.

В большинстве случаев Петр Павлович был разговорчив, но в этот раз он словно язык проглотил. Мне пришлось догадываться, что же произошло. Я видел карту собственными глазами, но, черт возьми, откуда она взялась? Что-то было не так. Операция такого рода просто невозможна!

Как я заблуждался! Потребовалось совсем немного времени, чтобы понять: очень даже возможна, особенно если американского атташе постигает несчастье всей его жизни. В мировой прессе вспыхнул большой переполох, когда у генерал-майора Роберта В. Гроу в Германии исчезла записная книжка, в которую он заносил конфиденциальные сведения. Пока она лежала в сейфе посольства, все было в порядке. Но когда перекочевала в карман хозяина, попав таким образом на конференцию в армейскую штаб-квартиру в Хейдельберге, кому-то удалось «позаимствовать» и сфотографировать ее. Позднее наиболее яркие выдержки были опубликованы в восточногерманской прессе.

Вскоре в США состоялся суд, в результате которого Гроу временно отстранили от должности. Я слышал две версии «заимствования». Согласно одной, местом кражи был номер отеля, по другой сама армейская штаб-квартира. Кажется, даже американцы не знают, что произошло в действительности.

А я очень скоро перестал удивляться этому. Я вообще перестал чему-либо удивляться в перипетиях «холодной войны».