В пламени холодной войны. Судьба агента

Глава 30

По возвращении в родную столицу Веннерстрем застал Ющенко в предотъездном настроении. Их связь прекращалась, потому что Ющенко переводили в советское посольство в Вене. Это обстоятельство сыграло в последующем определенную роль. По его информации, на замену должен был прибыть генерал-майор Виталий Никольский. В своих мемуарах Веннерстрем высказывал глубочайшее сожаление, что именно этот человек попал в неприятное положение через два года при его разоблачении. Как он считал, новый связник не был профессиональным разведчиком и принадлежал к той категории генералов, которые в силу сложившихся обстоятельств на какое-то время оказываются в должности военных атташе.

На рубеже 1960–1961 года Стиг начал всерьез обдумывать все детали, связанные с его отъездом из Швеции. Оставалось девять месяцев до пенсии и ровно год до того времени, когда он должен был окончательно распрощаться с Севером. Чем больше об этом думал – тем больше возникало проблем. Откуда-то выплывали все новые и новые существенные и мелкие дела, от которых раньше можно было просто отмахиваться с отговоркой «придет время – найдем выход».

Помимо всего прочего, отъезд осложняли еще и семейные обстоятельства. Дата 1 января 1962 года совершенно не устраивала его близких, им необходимо было задержаться в Швеции еще на два года.

Чем больше Стиг углублялся в проблемы, тем больше убеждался, что нужно ехать. И тем больше нервничал. Одолевали те же сомнения, что и в Вашингтоне четыре года назад. Тогда он стоял перед выбором: Лондон или Стокгольм, и учет интересов семьи оказался решающим. Теперь вновь находился в аналогичном положении, но выбор был намного труднее. Удастся ли выдержать еще два года в Стокгольме? В минуты размышлений все чаще появлялось чувство, что волею судьбы он превратил себя в отщепенца, недостойного считаться шведом. Возникали мысли, что чем дольше остается в стране, тем более длинным становится список его вины. Уже всей душой Веннерстрем стремился как можно скорей оказаться подальше от родной страны. Он хотел обрести свободу! Было и другое соображение: как возможную задержку воспримет Центр? Обстановка стала более чувствительной после того, как он лично встретился с высшим начальством и подтвердил готовность выехать 1 января 1962 года. Одолевали сомнения, что в случае отъезда положение уже не будет таким независимым, как прежде – по всей вероятности, Центр станет его единственным работодателем. «Окончательно и бесповоротно» – так Петр выразился однажды. Хотя во всей остроте Стиг этого пока еще не почувствовал.

В конце концов, выбор определился. И если в Вашингтоне при раскладе «Лондон – Стокгольм» была допущена первая серьезная ошибка, то теперь последовала другая – поистине катастрофическая: агент начал хлопотать об отсрочке до 1 января 1964 года.

Позже Веннерстрем неоднократно недоумевал, как мог в то время чувствовать себя настолько уверенно? Как мог столь смело полагать, что по поводу него еще не родилось никаких подозрений? Разве не было за четыре прошедших года ничего такого, на что ему следовало бы обратить внимание? Хоть что-нибудь, что отдаленно намекало бы на угрозу? Наверняка, было. Но он ставил под подозрение только один случай: прогулку под парусами в родных фиордах…

Иностранных атташе, аккредитованных при ВМС, не раз приглашали на такие прогулки. Однажды Стиг тоже получил приглашение и оказался в одном экипаже с Ющенко. Но, взойдя на парусник, он увидел еще одного старого знакомого, который долгое время служил в полиции и, в конце концов, оказался в СЭПО. Это был какой-то родственник морского офицера, отвечавшего за парусник. Такой «подбор» вполне мог оказаться чистейшим совпадением, но позже, по прошествии многих лет, Веннерстрем не раз спрашивал себя: «Что же было в действительности? Не стоял ли за этим Отто Даниэльссон? Не предпринял ли он новый пиратский шаг, чтобы выудить какую-нибудь улику?»

Решившись на отсрочку, Стиг собрал в кулак все свое упрямство. Ему следовало любой ценой осуществить намеченные планы. Ничто не должно было стоять на его пути.

Он начал анализировать новую ситуацию. Что было сейчас важнее всего? Конечно, информировать Центр. В конце июня ему предстояло снова встретиться с Петром Павловичем. Он мысленно продумывал, как лучше изложить свои соображения, чтобы не испортить отношений с самым высоким шефом в Москве. Задача предстояла сложная, и все аргументы нужно было очень хорошо обдумать…

В конце концов Стиг решил сослаться на какое-нибудь дело (сроком на два года!) и представить его в Москве как «возможность, которую жалко упускать». Но оказалось, что найти такое дело совсем не просто. Он уже стал опасаться, что так и не сможет ничего придумать. В состоянии неуверенности – «лучше что-то, чем ничего» – начал даже приглядывать чисто военную штабную должность, предназначенную для офицеров, вышедших на пенсию. Должность, для которой Веннерстрем имел бы достаточно хорошую квалификацию, чтобы наверняка устранить всех возможных конкурентов. Это намерение и послужило сигналом к началу странной игры в прятки.

О своих подозрениях СЭПО тайно уведомило еще кое-кого из военных начальников. Таким образом, в дело был втянут уже не только министр. Поэтому ходатайство Стига о должности произвело впечатление холодного душа. Насколько можно судить, эти люди предполагали тихо и спокойно отделаться от него, отправив на пенсию. И заодно – избавиться от навязчивых щупальцев контрразведки. А теперь? Что им оставалось делать теперь? Обратиться за советом к министру обороны и выхлопотать какую-нибудь должность за пределами военных округов? Разумеется, чтобы она устроила Веннерстрема… и, естественно, побудила взять назад прошение.

Его вызвали к министру Свену Андерссону.

Расспросив о пожеланиях Стига и его стремлении работать в штабе ВВС, министр, похвалив его опыт и знания, высказал заманчивое предложение: в Женеве только что начались переговоры о разоружении, и Швеция была включена в число участников. МИДу потребовался знающий военный специалист в качестве консультанта по вопросам разоружения. Необходимо иметь опыт международных отношений и знать языки. По мнению Андерссона – лучшей кандидатуры, чем Веннерстрем, не отыскать.

Стигу ничего не оставалось, как поблагодарить за доверие. Правда, удалось выяснить, что его рекомендует генерал Торстен Рапп, командующий ВВС. Именно он больше всех хотел избавиться от Веннерстрема.

Далее министр обороны предложил следующее: в течение месяцев, оставшихся до пенсии, Веннерстрем будет половину рабочего времени проводить в министерстве иностранных дел. Тем более, что с материальной точки зрения должность там гораздо лучше, чем в штабе ВВС. С ним подпишут специальный контракт.

Стиг понял, что его согласие удовлетворило бы всех. Для него же такое развитие событий стало просто подарком судьбы. Теперь он имел солидную причину, позволяющую задержать отъезд.

Оставалось несколько дней до встречи с Петром. Официальное название его должности в МИДе звучало весьма впечатляюще. Два года обкатки в международных кругах, прежде чем он начнет работать в новом качестве, – что могло быть ценнее для будущей миссии в Средиземноморье?

Неделей позже Веннерстрем представился министру иностранных дел Остену Ундену и приступил к службе в МИДе на половину рабочего дня. Парадоксально, но чувствовал он себя увереннее, чем когда бы то ни было. Ему хотелось верить, что его никогда не назначили бы в министерство иностранных дел, если бы имелись подозрения. Кроме того, Стиг чувствовал себя необычайно надежно с «рекомендацией» генерала Раппа.

Все эти призрачные надежды на благополучие он и привез в Хельсинки. Но Петр Павлович, едва выслушав, резко вскипел. Он возражал, уговаривал, убеждал… Пытаясь преодолеть упрямство Веннерстрема, твердил, что очень рискованно оставаться так долго на одном месте.

– Четыре года – и то уже слишком много. А шесть… Он был очень расстроен тем, что Стиг изменил планы. Кричал, что тот действует безрассудно, полностью на свой страх и риск! Что Москва никогда бы не стала настаивать, чтобы агент так рисковал, задерживаясь в Стокгольме дольше…

Но с другой стороны, поразмыслив, воспринял новую должность Стига именно так, как тот и рассчитывал. Идеальное место, считал Петр, очень престижное и дающее массу возможностей использовать положение мидовского чиновника в интересах Центра, если, конечно, удастся продержаться эти два года.

Но его предупреждения не были восприняты шведом серьезно. Уверенность в себе и упрямство – этих качеств Веннерстрему никогда не приходилось занимать…

Прошло время. Наконец, официальные документы о службе в МИДе были готовы. Чтобы известить об этом Центр, пришлось отправить письмо с тайнописью. И тут Веннерстрем опять допустил грубейшую ошибку, бросив это письмо в почтовый ящик недалеко от штаб-квартиры СЭПО на Бергсгатан. Тогда он не знал, что служебные квартиры контрразведки располагались именно там – так мало его заботило их существование. И уронив письмо в глубокий ящик, человек не ведал, что предрешил свое будущее.

Пожалуй, чувство безопасности, которое Стиг ощущал, нельзя было назвать ни на чем не основанным. Как оказалось, даже накануне своего ухода на пенсию он все еще не дал СЭПО ни одной существенной улики, и оно фактически уже было готово прекратить прослушивание его телефона.

Но незначительному случаю суждено было сыграть роковую роль. Агент контрразведки увидел как-то машину Стига, запаркованную там, где она, в соответствии с представлениями Отто Даниэльссона, вовсе не должна была стоять. По предположению наблюдения, где-то рядом должен был находиться и тайник. То, что в Стокгольме Веннерстрем вовсе не пользовался тайниками, не имело никакого значения. Приведя в качестве аргумента втемяшившееся ему место парковки, Отто Даниэльссон сумел добиться, чтобы телефон Веннерстрема оставили на прослушивании. А через некоторое время оно стало еще более интенсивным. Это произошло при обстоятельствах, доказывающих, что агент не имел ни малейшего понятия об игре, ведущейся за его спиной.

Поначалу Стиг занимал рабочий кабинет в командной экспедиции. Это было в пяти минутах ходьбы от МИДа, куда ему постоянно приходилось бегать на заседания и совещания. Ситуация не очень удобная, но вполне понятная, если учесть, что его просто хотели изолировать от военных. Получалось, что формально полковник уже отошел от своих коллег, но фактически был по-прежнему в их числе.

Вскоре Веннерстрема проинформировали, что готовится кабинет в доме, непосредственно примыкающем к зданию МИДа, где ему, по словам министра обороны, будет намного удобней. Стигу следовало тогда еще понять, что перемещение в большой и светлый кабинет было заслугой СЭПО. Почему контрразведка хотела, чтобы он сидел в комфортабельном кабинете, а не в какой-нибудь каморке старого здания МИДа? Да потому, что там был прямой телефон, не подключенный ни к какому коммутатору: прослушивать его было намного проще. Такова правда. Но Веннерстрему тогда казалось, что фортуна на его стороне.

Проблемы разоружения были для многоопытного военного дипломата полностью новой темой. Но тема эта заинтересовала его с самого начала, потому что тут явно просматривалась связь с «холодной войной». Решая эти проблемы, сверхдержавы создавали специальную долгосрочную инстанцию, которая помогала бы им чувствовать пульс друг друга, а также выяснять точки зрения и мнения других правительств.

В Женеве они могли действовать совместно, чтобы препятствовать проникновению ядерного оружия в другие государства. Один из немногих исторических моментов, когда великие державы были полностью согласны друг с другом. Здесь они могли находить общие точки зрения, которые вели если не к разоружению, то, по крайней мере, к снижению расходов на создание новых систем оружия.

Участие Швеции в Женевской конференции по разоружению породило новый интерес стокгольмского дипломатического корпуса к скромной персоне Веннерстрема. В МИДе считали очень удобным, что к нему стекается весь материал, и часто обращались за помощью по вопросам разоружения. Таким образом связи на различных уровнях дипломатических кругов постоянно росли. В американском посольстве, с его неограниченными ресурсами, работал специальный секретарь, который занимался только вопросами разоружения, и естественно, что Стиг поддерживал с ним самые оживленные контакты. Примечательно, что именно из-за него Центр решил направить нового человека для связи со своим агентом.

Дело в том, что от Петра Павловича Веннерстрему был направлен запрос: как он смотрит на то, чтобы в его новом положении связь с ним по-прежнему поддерживалась военным, то есть генералом Никольским? Не лучше ли контактировать с гражданским, который мог бы занимать такое же положение в советском посольстве, как американский «разоруженец» в своем? На это агент, естественно, ответил только согласием.

Так в Стокгольме появился секретарь посольства Георгий Барановский. Замена была интересной. Она еще раз доказала независимость и влияние Центра. Идея, родившаяся у Петра Павловича, осуществлялась через сугубо «чистую» организацию – советское министерство иностранных дел. Там имелось управление для секретной работы за рубежом, в отличие от обычной официальной деятельности МИДа. Оно находилось в тесном контакте с ГРУ и зарубежной службой министерства внутренних дел. Именно по этой линии и было организовано прибытие Барановского в Стокгольм.

Он был олицетворением не военного в гражданской одежде, а настоящего служащего МИДа. В этой связи Веннерстрема удивила реакция Никольского, который не испытывал чувства облегчения, избавляясь от щекотливой и, возможно, обременительной роли «промежуточного звена», хотя это было бы совершенно естественно. Напротив, очень огорчился, не получив никакого разъяснения. И Стиг вынужден был объяснить обстоятельства замены.

Вообще, и в Москве, и у Веннерстрема вызывал тревогу тот факт, что в течение года произошло слишком много встреч в Хельсинки. Это было неграмотно. Для исправления ситуации в будущем предполагалось использовать пребывание Ющенко в Вене – и перенести встречи туда. Он уже находился на месте, хорошо знал суть дела и должен был провести необходимую подготовку. Еще в ноябре Петр сообщил, что эта встреча в Финляндии будет последней.

У Стига имелась особая причина помнить точную дату – 26 ноября 1961 года. Это была не только его завершающая поездка в Хельсинки, но и вообще последняя встреча с Петром. Кроме того, именно тогда обнаружилась страшная вещь – за шведом наблюдали. Кажется, этот визит в финскую столицу стал каплей, переполнившей чашу.

Уже тогда Веннерстрем отметил, что у него давно вошло в правило постоянно быть готовым к возможной слежке. По-прежнему действовал старый пароль – правая рука в кармане. Это означало, что он проверил обстановку и не обнаружил «хвоста». Поэтому не удивительно, что при проверке в Хельсинки ему бросилась в глаза одна и та же приметная фигура на автобусной остановке, затем у отеля, а позже – у ресторана. Стиг проверился несколько раз и, в конце концов, был вынужден признать, что за ним наблюдали.

Было невозможно установить, работал ли тот шпик на Отто Даниэльссона. Поэтому родилась и другая мысль: не замешано ли тут вездесущее ЦРУ? Или это финская контрразведка? Или некая разновидность контроля с советской стороны? Последнее сомнение не стоило отвергать: такое поведение хорошо согласовывалось с методикой Центра… Но Петр ничего не знал. По крайней мере, так он утверждал.

К счастью для Веннерстрема, ему пришлось столкнуться с не очень толковым специалистом: покружил по городу и без труда избавился от него.

Что касается непосредственно встречи, то последующие переговоры с Петром не имели, по мнению Стига, особого значения. Причиной их явилось вновь образованное датско-западногерманское командование, так называемое «командование в зоне Балтийского моря». Его основной целью было создание стратегии, которая помогла бы остановить советские морские силы в случае конфликта и гарантировать доступ в Балтийское море войскам НАТО. Штаб комплектовался в первую очередь западногерманскими и датскими офицерами, что в глазах многих выглядело, как неприглядный союз между недавними оккупантами и оккупированными.

Естественно, в связи с этой проблемой Центр потребовал от Веннерстрема дополнительных сведений о положении шведских ВМС. Как он прореагировал на новое требование? Ответ мог быть только один – с чувством ожесточения.

Стиг не хотел оставаться в Швеции ни при каких обстоятельствах, особенно после всего содеянного, в чем и так уже серьезно раскаивался. Поэтому и намеревался осуществить свои планы на будущее как можно быстрее, чего бы это ни стоило. Возможно, имела место определенная доля малодушия, заставившая его согласиться на новое поручение, а может быть – выработанная за долгие годы дисциплина. В любом случае, агент был крепко привязан к Центру, который держал его будущее в своих руках. Курс акций Веннерстрема стоял высоко. Зачем рисковать?

После возвращения в Стокгольм Стиг много работал, и список грехов беспрерывно рос. Чтобы хоть как-то заглушить чувство вины, он порой попросту хватался за соломинку. Дело в том, что Центр ограничил свои требования: он не запросил никаких сведений о сооружениях шведского флота на суше, что следовало бы сделать во избежание агрессивных намерений противника. В это время как раз началось строительство туннелей для судов и сооружение в прибрежных скалах укрытий для ВМС, что со шведской точки зрения представляло главный интерес. Но Центр не сделал об этом запроса. Подобное ограничение Веннерстрем воспринял с облегчением, и его переполненное сознанием вины, можно сказать, больное воображение преувеличивало эту «поблажку» до несопоставимых размеров.

Только немногие из руководящего состава знали о подозрениях СЭПО, поэтому было явной ошибкой позволять Стигу по-прежнему находиться в ведомстве и помещении министерства обороны. И уж никак нельзя было оставлять его там более чем на полгода. Ничего не подозревающее окружение видело, что полковник по-прежнему занимал то же самое положение – в самой гуще военных. Оно позволяло легко наладить контакты, необходимые для нового поручения Центра. Если бы с самого начала он был переведен в помещение МИДа и в глазах окружения стал «гражданским», то дела, несомненно, пошли бы намного хуже.

Веннерстрем по-прежнему не давал в руки СЭПО никаких веских улик. Но что-то все же усилило подозрения Отто Даниэльссона. Что это было на сей раз? В марте 1962 года министру обороны был представлен доклад с подробными результатами наблюдений контрразведки. Не исключено, что это и повлекло за собой перемещение в новый кабинет.

Измотанный сознанием вины, Стиг тем не менее пребывал тогда в полном неведении. Вполне возможно, что его истощила многолетняя двойная жизнь, а может, он просто закрутился в деловой рутине и ослабил внимание. Как бы то ни было, он не ощущал никакого предчувствия предстоящего «провала».