В пламени холодной войны. Судьба агента

Глава 24

Осень 1956 года стала осенью кризисов, ознаменовавшихся трагедиями в Венгрии и Суэцком канале. Раскол венгерской коммунистической партии окончился настоящим восстанием. Это, в свою очередь, привело к тому, что русские вынуждены были вначале блокировать основные магистрали из Австрии, отгораживаясь от американских военных соединений в Германии, а после силой подавить восстание.

Возмущение США было огромным. Перед советским посольством после подавления восстания была проведена необычная демонстрация: в здании напротив несколько вечеров и ночей часть окон была постоянно освещена так, что высвечивался крест. Как демонстрация протеста это было значительно эффективней, чем сборище с плакатами и выкриками из толпы.

На Веннерстрема происходящее тоже оказало определенное влияние: он испытывал непонятное раздвоение, некоторое даже разочарование действиями русских. В конце концов, ему удалось подавить это общими размышлениями о политике. Именно в то время начались полеты американских воздушных шаров над территорией Советского Союза. Это был один из наиболее странных проектов ЦРУ. Шары запускались на западе от территории СССР и планировали потом на большой высоте по воздушному протоку на восток. Обозримая территория страны автоматически фотографировалась шведскими фотоустановками фирмы «Хассель-блад». Шары приземлялись уже за пределами Советского Союза, и после этого содержимое их фотоустановок отправлялось в ЦРУ.

В Москве с большим беспокойством наблюдали за подготовкой и началом операции «Разведка с помощью воздушных шаров». В этом напряженном противостоянии и разразился кризис 1956 года.

Восстание не стало чисто венгерским делом. Оно было горячей точкой в «холодной войне». Достаточно освежить в памяти высказывание Эйзенхауэра при вступлении на пост президента в 1953 году: «Американцы не могли смотреть равнодушно на угнетенные народы Восточной Европы.

СССР действовал энергично. Молниеносная операция в Венгрии по типу «пока ничего не случилось», возможно, и впрямь была необходима.

Размышлял обо всем этом не один Веннерстрем. Подобные мысли он слышал и от других, даже от таких не мелких лиц, как некий словоохотливый чиновник государственного департамента. Это помогло Стигу справиться с неприятным чувством, вызванным венгерскими событиями. В конце концов, рассудил он, политика никогда не делалась чистыми руками…

Несмотря на возмущение, американцы предпочли не вмешиваться в этот кризис. С точки зрения шведа, в Вашингтоне не происходило ничего, достойного доклада в Центр. Никаких мероприятий, никакой повышенной боеготовности. Обозреватели в Западной Германии тоже не были многословны. Поэтому кризис в районе Суэцкого канала в то время стал для него наиболее важным событием. В июле президент Насер постановил национализировать Суэцкий канал, что затронуло британско-французские экономические интересы. Кроме того, в конце октября канал был закрыт по причине войны с Израилем. Ситуация привела к бесцеремонному военному вмешательству со стороны Великобритании и Франции – в ход была пущена машина создания оккупационного влияния в зоне канала.

Кризис назревал в течение четырех месяцев. Вначале развитие событий вполне могло привести к опасной конфронтации между США и СССР. В сложившейся ситуации советская разведка сконцентрировала свои усилия на решении главной задачи: любой ценой предупредить политические силы в Москве о намерениях противоположной стороны. Предупредить заранее. Политические решения, относящиеся к категории неожиданных, должны быть исключены, поскольку именно такие решения представляют наибольшую опасность.

Сигнал тревоги был передан в сеть, специально созданную для этой цели и охватывающую весь мир.

Веннерстрем стал одним из узелков этой сети. Но для него не требовался сигнал тревоги. За его спиной остались годы вживания в обстановку в Москве, и считалось, что этому агенту по силам самому оценить положение.

Находясь довольно далеко от зоны военных действий, Стиг тем не менее взялся за одну из наиболее трудных задач – добыть сведения о военных и военно-политических планах США еще до того, как американцы приступят к их осуществлению. В то время, к концу жизни в Вашингтоне, его связи на различных уровнях были исключительно ценными. Короче говоря, ему удалось добыть именно то, чего требовала обстановка. Речь шла о планах США на Ближнем Востоке. Но как показало развитие событий, эти усилия не получили особого значения.

Произошли ошеломляющие события: обе сверхдержавы изъявили готовность следовать одинаковым политическим путем – обе считали, что начавшаяся оккупация зоны канала должна быть приостановлена ценой вмешательства ООН. Ради разнообразия, США и СССР заняли единую точку зрения в Совете Безопасности, и в результате британское и французское правительства были вынуждены испытать горечь поражения. Акция в зоне Суэцкого канала окончилась внушительной потерей престижа Великобритании.

Донесение Веннерстрема поступило в распоряжение Центра за три дня до кризиса. Очевидно, оно имело второстепенное значение из-за неожиданного развития событий, но тем не менее заслужило положительный отзыв Петра Павловича. Об этом обстоятельстве, возможно, не стоило и упоминать, если бы оно не явилось причиной откровенно странных умозаключений в США после того, как наш агент был разоблачен.

Американцы имели доступ к протоколам допросов в Стокгольме, причем не только открытым, но также и секретным, доказательства чего были получены впоследствии. В одном из них упоминалось «одобрение» Центром донесения Веннерстрема. Почему и в какой связи упоминалось – непонятно, возможно, чтобы продемонстрировать, «куда это может завести». Протоколы допросов изучались специально созданной комиссией в Вашингтоне, но, как все знают, большая часть их содержания просочилась в вездесущую американскую прессу.

Домыслы основывались на том, что Веннерстрем якобы все время подвергался обману со стороны Центра и Петра Павловича, сознательно преувеличивавшего ценность его информации. Он должен был поддерживать агента в хорошей форме, используя лесть и завышенные оценки – одобрение донесения о начальной стадии Суэцкого кризиса как раз якобы и стало примером того. Забавно, но это звучит как своеобразная защита действий Стига.

Что касается мнения самого Веннерстрема, то он считал, что в действительности все было наоборот. Петр Павлович слишком часто подчеркивал, что суть заключается именно в сопоставлении донесений, поступающих от многих агентов. Следовательно, у Стига было мало оснований считать себя избранным. Он был лишь одним из длинного списка номеров. И если принадлежал к небольшому числу способных заранее отделить «зерна от плевел», то это было естественным при его образовании, а также опыте, который он имел за плечами.

Разумеется, агента ставили в известность, какие из его сообщений особенно ценны. Однако это не было лестью. Скорее, ориентиром для будущей работы. Но ему также сообщали и о более ценных и подробных докладах, полученных от других источников. Это также ориентировало: не следовало тратить время на освещение уже выясненных вопросов.

Донесение с опережением, примером которого был рапорт о Суэцких событиях, считалось наиважнейшим и самым трудным. Поэтому Центр одобрял любые подробные сообщения, вне зависимости от их значимости, ведь это был успех сам по себе, что всегда подчеркивалось.

В дни Суэцкого кризиса Веннерстрем получил письмо от стокгольмского начальника штаба ВВС. Оно содержало сообщение, что служебная командировка военно-воздушного атташе в Вашингтоне оканчивается 1 июня 1957 года. Из него следовало также, что деятельность Стига в США оценена по достоинству и ему предназначается новый пост военно-воздушного атташе. На сей раз в Лондоне, где условия работы более сложные.

Эта должность предназначалась полковнику Веннерстрему на весь четырехлетний период, оставшийся до пенсии.

Но имелась и альтернатива: если он изъявит желание, то сможет получить место в министерстве обороны. В отделе, который, помимо прочего, занимается поддержанием связей с иностранными военными атташе. Это была единственно возможная должность в Стокгольме. Другого применения ему не находилось.

У Стига эта альтернатива породила мучительные раздумья. Если выбрать Англию, то какой замечательный получится треугольник! Москва – Вашингтон – Лондон! Но кто может гарантировать, что Лондон – лучший выбор? Как много разных соображений еще нужно было учесть!

Потом, по прошествии долгого времени, Веннерстрем думал об этом письме с сильным чувством неприязни: вместе с клочком бумаги он держал в руках свою судьбу, хотя и не подозревал об этом. Почему не выбрал Лондон – без колебаний и размышлений? Почему не сознавал, насколько нелепо, если не сказать, дико – возвращаться в Швецию? Конечно, все мы крепки задним умом…

Прошло четырнадцать дней, прежде чем родилось решение ответить на письмо. До этого Стиг часами, словно заблудший призрак, слонялся по офису и посольству. Он не знал, чего хотел.

На первый взгляд, Лондон несравнимо заманчивей. Но этот выбор означал бы, что в обозримом будущем вообще не удастся попасть в Швецию. Просто новое место пребывания за границей – снова под управлением Центра. Кроме того, довольно серьезные семейные обстоятельства настраивали против такого решения.

Если же выбрать Стокгольм, то ближайших четыре года пройдут в Швеции, что вполне устраивало и Стига, и его семью. А главное – разве не интересно попробовать себя на посту «управляющего» делами иностранных военных атташе? Ради разнообразия – поменяться ролями?

И еще одно, так сказать, общее соображение. Как будет выглядеть мир через четыре года? Останется ли «холодная война» по-прежнему холодной? Веннерстрем опасался реальности третьей мировой войны, его беспокоило растущее политическое влияние американских военных, их все более агрессивная позиция. Будет ли большая часть мира лежать в развалинах к тому времени? В таком случае, где искать пепел контракта с Центром? Стиг не был пессимистом в прямом смысле слова, но имел резонные сомнения: будет ли мир во всем мире?

В любом случае, не следовало полагаться на русский контракт. Приходилось искать другую возможность, чтобы обеспечить безбедную старость. И легче всего, конечно, сделать это в Стокгольме. Короче, решение, какие соображения перевешивали, никак не определялось. Очевидно, чаша весов неприметно, но упорно склонялась к тому, чтобы принять в расчет все же семейные обстоятельства. Веннерстрем колебался до самого конца, но бесконечно откладывать ответ на письмо было невозможно. Когда он, наконец, пригласил секретаря, чтобы продиктовать ответ, решение было принято. Однако и тогда сомнения оставались. Впоследствии Веннерстрем никак не мог вспомнить, дрожал ли его голос во время диктовки, но полагал, что должен был дрожать, ибо именно тогда была совершена самая большая – роковая ошибка. Веннерстрем отказался от Лондона и предпочел Стокгольм.