В сердце моем

ГЛАВА 9

Мистер Лайонел Перкс был управляющим фирмы «Корона». Придя на фабрику, он облачался в темно-серый пыльник. Две сохранившиеся пуговицы этого пыльника болтались на ниточках, а карманы отпарывались под тяжестью втиснутых в них блокнотов и книжек с ордерами. Был он невысок, но весьма пропорционален, и, разговаривая с кем-нибудь, сразу же занимал оборонительную позицию. Он предпочитал, чтобы разговаривавшие с ним сидели: так он чувствовал себя выше.

Раздражительный и обидчивый, он легко впадал в гнев.

Если гнев его был направлен против мистера Бодстерна, он непрерывно глотал слюну, лицо у него напрягалось, и сам он подергивался, как будто мучимый зудом. Когда же его гнев обрушивался на подчиненных, он давал себе волю, но предел знал. Осыпая их злыми упреками, он настороженно озирался, словно в любую минуту ждал, что его ударят или оскорбят.

От открытых стычек он уклонялся. Не связывайся самолично — таково было его кредо. Чтобы доконать противника, используй третьих лиц. Он был мастером распускать за спиной злостные сплетни, в лицо же гадости предпочитал говорить в форме шуток.

Хотя успех его работы в какой-то степени зависел от моей помощи, он охотно отказался бы от нее — чтобы только как-то унизить меня, доказать мою бездарность; преуспев в этом, он получил бы величайшее удовольствие. Он понимал, что мое падение может повлечь за собой крупные неприятности и для него самого, но эти соображения отступали на задний план при одной мысли о блаженстве, которое доставила бы ему победа надо мной.

Поводов для неприязни ко мне у него было немало, и самых разных; начиная с моей самоуверенности, которая выводила его из себя, и кончая моей приветливостью, — он был убежден, что каждый думает только о себе и что дружеское обращение служит лишь для сокрытия истинных намерений. Мое дружелюбие казалось ему подозрительным.

Я имел обыкновение восторженно рассказывать о своих успехах, которые, как мне казалось, заслуживали внимания; с тем же пылом я сокрушался по поводу своих слабостей и недостатков.

Время от времени я принимал участие в дискуссиях Ассоциации коренных австралийцев, и иногда мне казалось, что я даже превзошел всех выступивших на вечере ораторов. Мистер Перкс, неизвестно почему проявлявший интерес к моим выступлениям, обычно на следующее после собрания утро спрашивал: «Ну, как прошло ваше вчерашнее выступление?» — и если я отвечал: «Великолепно! Оно привлекло всеобщее внимание», — на лице его появлялась гримаса отвращения.

Ведь кто, как не он, принадлежал к хорошему обществу, имел богатого брата, был начитан, уважаем и любим знакомыми? Эти обстоятельства и должны были определять характер наших взаимоотношений. Он стоял выше меня по положению, по воспитанию — его ждало неизмеримо лучшее будущее.

Оставалось только заставить меня признать это.

Гордость, которую я испытывал после своего «замечательного» выступления на тему «Что сильнее — перо или меч?», яснее ясного говорила, что, собственно, я ценю в людях и в жизни, из чего, в свою очередь, следовало, что я постоянно смогу перед ним кичиться.

Чтобы наши отношения сохранялись на должном уровне, надо было поставить меня на место, держать в узде; надо было, наконец, вынудить меня признать, что восторгаться диспутом о превосходстве пера над мечом — значило проявлять наивность, которой следовало бы стыдиться.

Да пропади я пропадом со своими самодовольными россказнями об этом никому ненужном диспуте, о том, что мое выступление выделялось среди других, что мне аплодировали и меня поздравляли!

Кто я такой, черт возьми, чтобы мне аплодировать, — жалкий клерк, передающий ему, начальнику, запечатанные письма сильных мира сего, — и вдобавок передающий их рукой в обтрепанной манжете дешевой рубашки.

Меня нужно было заставить признать свою глупость и превосходство его Перкса!

Я не питал к нему неприязни. Я попросту не принимал его всерьез. А временами даже чувствовал к нему симпатию. Я понимал, что только человек очень тщеславный может столь болезненно воспринимать в других такие черты, как самоуверенность и хвастливость, опасаясь, как бы не поколебался пьедестал, на котором возвышаются они сами. Это порой случалось и со мной.

Однажды он пригласил меня к себе домой на обед. Я пошел. Жена его была тихой, спокойной женщиной, во всем покорной мужу. Разум подсказывал ей, что ни пререканиями, ни хитростью ничего не добьешься. И она, думая о чем-то своем, подавала на стол китайские фарфоровые блюда с разными яствами, приготовление которых отнимало у нее немало сил и доставляло немало хлопот.

Она слушала, что говорит муж, соглашалась с ним, а затем подходила к окну и с наслаждением вдыхала аромат жимолости, ветви которой лезли в окно, заслоняя сад.

О, как много чудесных вещей существует в этом мире! Надо только уйти за ограду, за соседний дом, за дорогу, за холм, за деревья, тянущиеся к небу, за линию горизонта, окутанную облаками… Перенестись бы за вершину холма, в одно милое уютное местечко, где тебе обрадовались бы, где тебя хвалили бы, где никто не стал бы читать тебе нотаций. Туда, где навстречу тебе поспешит твой возлюбленный, где каждому твоему слову будут внимать с благоговением.

Не знаю, приходили ли ей в голову подобные мысли. Может быть. А может быть, это были мои собственные мысли, навеянные атмосферой этого дома и отношением мистера Перкса к своей жене.

Любое ее замечание он выслушивал со сдержанным нетерпением. Он, по-видимому, уже давно пришел к заключению, что она не может сказать ничего умного, ничего интересного. Он твердо верил, что разговор у них дома становился интересным, только когда он вступал в него, точно так же как беседа знакомых оживлялась по-настоящему, только когда он проявлял к ней внимание.

Однако слушать он не любил. Он тщательно соблюдал правила хорошего тона, и это порой создавало у гостей впечатление, будто его интересует то, что они говорят, но стоило им на минуту замолчать, как он — словно коршун выхватывал у них тему и торопился придать ей должную форму на наковальне своих убеждений.

Он завел со мной разговор о полной бесперспективности моей работы в фирме «Корона», стараясь при этом изобразить дело таким образом, будто вся вина за мое мрачное будущее ложится на плечи мистера Бодстерна, я не на мои.

Людям свойственно думать, что выполняемая ими работа не отвечает их дарованиям. Они жадно ловят намеки, что их, мол, не ценят, и с удовольствием предаются мечтам о том, как сложилась бы у них жизнь, если бы представился случай руководить, контролировать, приказывать, а не подчиняться чужим распоряжениям.

По мере того как мистер Перкс рисовал перед моим взором безрадостную картину моего прозябания и трагедию увядания моих талантов — я проникался все большим почтением к нему и все больше восхищался его проницательностью. Я пришел к выводу, что до сих пор не знал его по-настоящему.

Свои дружеские беседы со мной он продолжал и на работе, и уже через неделю у меня сложилось убеждение, что мистер Перкс искренне хочет помочь мне найти хорошую работу.

— Предоставь это мне, — повторял он снова и снова, создавая у меня впечатление, будто он уже ведет переговоры, в результате которых я смогу вырваться из кабалы и занять более высокое служебное положение.

Впрочем, так оно и было. Он сам сообщил мне, что поддерживает дружеские отношения с фабрикантом обуви — компаньоном фирмы «Модная обувь» в Кодлингвуде. Знакомый мистера Перкса не принимал непосредственного участия в делах фирмы и управлять компанией предоставил своему младшему партнеру человеку энергичному и напористому, благодаря которому фирма преуспевала.

Бухгалтер фирмы собирался покинуть ее, и мистер Перкс посоветовал своему приятелю взять на это место меня. Жалованье было восемь фунтов в неделю.

Цифра невероятная! Когда мистер Перкс назвал ее, я заподозрил его во лжи. Но он объяснил мне, что фирма нажила огромный капитал во время мировой войны, поставляя сапоги для армии. Оклады, которые фирма установила своим служащим в то время, сохранились и после войны.

Мистер Перкс посоветовал мне тотчас же предупредить мистера Бодстерна о своем уходе, а затем уже встретиться с другом Перкса мистером Томасом, с которым он договорится обо всем; тогда я смогу начать работать в фирме «Модная обувь», потеряв лишь недельный заработок.

Мне этот совет не пришелся по душе. Я хотел сначала повидаться с мистером Томасом. Высокий оклад говорил о том, что возьмут на эту должность человека исключительных способностей, а таковым я себя не считал. С моей точки зрения, я был неплохим бухгалтером, но слабым администратором. Мне не хотелось бросать работу без твердой уверенности, что я смогу получить другую.

Выслушав мои доводы, мистер Перкс заколебался, — но неожиданно тут же принял решение.

— Я сейчас позвоню Томасу, — сказал он, — и устрою так, что ты сможешь повидать его еще сегодня вечером.

Реджинальд Томас жил в Айвенго. Я порядком устал, пока добрался до его дома — большого кирпичного особняка с крытой галереей вокруг, у ворот которого стояла дорогая машина. Я шел пешком от вокзала и решил передохнуть немного. Прислонившись к калитке, я рассматривал сад, — подстриженный, ухоженный и начисто лишенный души. Опавшие листья не украшали его дорожек, стебли травы не склонялись над ними, батальоны цветов выстроились как на смотру, за рядом ряд. Я двинулся вдоль аллеи, ведущей к дому, под воображаемый звук литавр.

Когда я очутился в библиотеке, куда меня привела седоволосая женщина, мистер Реджинальд Томас встретил меня словами:

— А? Проходите, пожалуйста!

Это был уже пожилой человек, он рассматривал ярлычок, снятый с бутылки с лекарством, стоявшей перед ним.

Множество таких флакончиков скопилось на полке, висевшей над столом.

— Садитесь, — сказал мистер Томас. — Я как раз читаю, что это за микстура. Извините. — Он поправил очки и продолжал читать. — Да, — произнес он наконец. — По-видимому, это то, что мне нужно. У меня — больные легкие, пояснил он.

Я не мог придумать приличествующей случаю фразы и продолжал молчать.

— Вы — друг Лайонела, не так ли? Он вас хвалит. Он покашлял в платочек:

— Вот уже три месяца, как меня мучает этот проклятый кашель.

Затем мистер Томас несколько раз поднял и опустил правую руку.

— У меня болит правое плечо, и я уверен, что нашел причину. Когда я вожу машину, окно всегда открыто и меня продувает. Правое плечо подвергается охлаждению, тогда как левое остается в тепле. В результате происходит прилив крови. Лайонел говорит, что вы недовольны своей работой. Это верно?

— Не совсем так, — возразил я. — Я был доволен своей работой, но лишь потому, что ничего лучшего не представлялось. Точнее говоря, я доволен ею до известной степени, но хотел бы добиться для себя чего-то лучшего.

— Разумеется, разумеется, — воскликнул мистер Томас. — Очень здравая мысль. Делает вам честь. Вне всякого сомнения.

Он снова стал рассматривать вереницу бутылочек с лекарствами и неожиданно обратился ко мне:

— А вы страдаете какой-нибудь болезнью?

— Нет, — ответил я, но затем добавил, поняв, что именно его интересует. — В детстве я болел детским параличом. Вот почему я хожу на костылях.

— Очень жаль… Но как бы то ни было… Один мой друг тоже болел этим. Он женат. Чудесная жена. Посвятила ему свою жизнь. Замечательная женщина, право. Она часто здесь бывает. И всегда у нее довольный вид, всегда улыбается… Изумительно.

Он выпрямился и заговорил уже совсем иным тоном.

— Видите ли, что касается меня, я за то, чтобы вы получили эту должность. Но вам надо повидаться с моим компаньоном. Зовут его Фулшэм, Фред Фулшэм, он заправляет всеми делами. Я вынужден думать о своем здоровье — и не очень-то занимаюсь фабрикой. Вам надо с ним встретиться. Теперь давайте подумаем. Когда вы смогли бы у него побывать? Скажем, завтра вечером. Это вам удобно?

— Вполне, — сказал я.

— Ну и отлично. Завтра я ему позвоню. Когда будете у него, передайте, что я лично за то, чтобы вы получили эту должность. Погодите. Это я ему скажу сам по телефону. Вы просто побывайте у него. Ровно в восемь. Он живет здесь, в Айвенго. Давайте я запишу вам его адрес.

Я вышел из дома мистера Томаса уверенный в успехе, и эта уверенность не оставляла меня и на следующее утро, когда я, сидя за конторкой, ждал появления мистера Перкса, чтобы поделиться с ним новостями. А он заперся с мистером Бодстерном и просидел у него почти все утро. Когда он вышел от Бодстерна, я разговаривал по телефону и его не заметил. Меня удивило, почему он не остановился, чтобы осведомиться о моих успехах, но я подумал, что какое-то важное дело потребовало его присутствия на фабрике.

Зазвонил внутренний телефон, и секретарша мистера Бодстерна сухо объявила мне, что мистер Бодстерн хотел бы меня видеть.

Когда я вошел» в кабинет мистера Бодстерна, он сделал вид, что меня не замечает. Он стоял перед высокой конторкой и разглядывал какие-то чертежи. Но я знал, что думает он не о них. Было ясно, что он рассержен, и я пытался угадать причину.

Поглядывая сбоку, как он перебирает листы бумаги, я тоже начал злиться — защитное чувство, с помощью которого я непроизвольно оборонялся от еще неведомых мне обвинений, — в том, что они несправедливы, я был уверен.

Наконец мистер Бодстерн решил, что заставил меня прождать достаточно долго, и тем самым доказал мне всю незначительность моей персоны; он повернулся ко мне и холодно сказал:

— Я слышал от мистера Перкса, что вы недовольны своей работой и подыскиваете себе другое место. Это правда?

— Да, — ответил я, озадаченный неожиданным оборотом дела и чувствуя себя не в силах что-либо прибавить.

— Тогда я вынужден вас уволить. Ни при каких обстоятельствах я не стал бы держать человека, недовольного своей работой. Фирма больше не нуждается в ваших услугах.

Я повернулся, чтобы уйти. Жестом он остановил меня.

— Я вижу, вы не собираетесь объяснить свое странное поведение. Можете поверить, я не стал бы порицать вас, если бы вы решили уйти по причине уважительной. Я понимаю, что люди стремятся к переменам. Но мне непонятно, почему вы сочли нужным прибегнуть к обману. Вы использовали нашу фирму в своих корыстных целях и в то же время вели тайные переговоры, готовясь ее покинуть. Подобное поведение я считаю предосудительным. Уж от вас-то я этого не ожидал. Ваш поступок говорит о весьма неприятных чертах характера, которых я в вас и не подозревал. Можете идти. Деньги вы получите сегодня же. Жалованье вам будет выплачено по следующий четверг включительно.

Пока он говорил, злость клокотала во мне, — но внезапно она иссякла, испарилась как вздох. Я стоял опустошенный, ничего не чувствуя, кроме отвращения ко всему на свете.

Скорей бежать отсюда! Прочь от Бодстерна. Забыть его.

Разве я обвиняемый на скамье подсудимых? Почему я должен защищаться от его обвинений? Да и какой смысл в этом? Ведь приговор уже вынесен. А в чем мое преступление? Защищаться — значит признать обвинение действительным.

— Хорошо, — сказал я. — Сегодня вечером я покину фабрику. — С этим я вышел из кабинета.

В тот день я мистера Перкса не видел. Он куда-то исчез после того, как прошел через помещение конторы. Кто-то сказал, что он уехал в город.

Мне хотелось спросить его — почему он сообщил мистеру Бодстерну, что я думаю перейти в другую компанию? Ведь он сам убедил меня это сделать. Он знал, что я никогда не скажу о его роли во всем этом мистеру Бодстерну и что его коварство останется безнаказанным.

Зато этим поступком он мог лишний раз доказать мистеру Бодстерну свою преданность. Он раздобыл мне другую работу, — так почему бы ему и самому не извлечь выгоду, первым сообщив об этом хозяину.

У меня все еще не было полной уверенности в том, Что я получу работу в фирме «Модная обувь». Ведь для этого требовалось еще согласие мистера Фредерика Фулшэма.

Что касается мистера Томаса, то протекция Лайонела Перкса, бесспорно, мне помогла. Они были друзьями. Но я сомневался в том, что его протекция будет иметь вес у Фулшэма. Ведь они были едва знакомы.

Когда вечером я постучал в дверь мистера Фулшэма, дрожь охватила меня. От этого свидания зависело так много, а позиция моя была крайне уязвимой: ведь работы у меня не было.

Дверь открыл сам мистер Фулшэм. Это был рослый мужчина, видимо, вполне довольный своей судьбой. Судя по выражению его лица — гладкого, без единой морщинки, — он в этот момент меньше всего думал обо мне. Если он и хотел сейчас, при первой встрече, оценить мои достоинства, как человека и будущего бухгалтера, по его виду трудно было об этом догадаться.

Он провел меня в гостиную, казавшуюся неприбранной из-за обилия разбросанных детских игрушек, среди которых у камина стояли два кресла, и жестом пригласил меня сесть в одно из них, а сам утонул в другом, полностью расслабив мышцы, — свойство, присущее безмятежно спокойным людям, умеющим сливаться с избранным ими местом отдохновения.

— Прошу, — сказал он, протягивая мне пачку сигарет.

Курил он безостановочно, прикуривая одну сигарету от другой. Пепельница, стоявшая на ручке его кресла, была полна окурков. Он был ярым курильщиком и вместе с тем человеком спокойным и невозмутимым. Эти явно противоречивые свойства отнюдь не помогали понять его характер.

Я подумал, что он, наверно, когда-то был рабочим и, прежде чем достичь нынешнего своего положения, испытал и нужду. Это, однако, вовсе не значило, что он проникнется сочувствием ко мне или захочет понять всю трудность моего положения. Нередко люди, прошедшие такой жизненный путь, относятся к своим подчиненным с большой черствостью, и моя догадка, что он был когда-то рабочим, вовсе меня не обрадовала.

Он оказался человеком прямым.

— Боюсь, что у меня для вас дурные новости, — сказал он все с тем же безмятежным видом.

— Неужели? — воскликнул я, чувствуя, как мною овладевает страх. Значит, я не получу этого места?

— Не получите. Дело в том, что до меня дошли о вас неблагоприятные отзывы, и я не могу рисковать. Я говорю с вами откровенно, — мне не хотелось бы, чтобы, сидя тут, рядом со мною и разговаривая о всякой всячине, вы считали, что все в порядке.

Когда его слова дошли до моего сознания, я не воспринял их как удар, сбивший меня с ног. Нет, мне показалось, что меня окутывает ледяной холод, и я погружаюсь во тьму.

Пребывая в состоянии полной отрешенности и потеряв всякую власть над своей речью и всякое чувство ответственности за нее, я произнес:

— Не скажете ли вы мне, что это за неблагоприятные отзывы?

— Почему же? Я могу вам сказать. Дело в том, что вас сегодня уволили, уволили за неспособность. Ведь так?

— Я был уволен, но не по этой причине.

— Что ж, возможно, подробностей я не знаю. Главное — что вас уволили, вас не захотели держать. Ведь это так?

— Да, это так. Но кто вам это сказал?

Я снова обрел чувство собственного достоинства.

— Не вижу, почему я должен скрывать это от вас. Как раз перед вашим приходом мне позвонил Редж Томас, мой компаньон — тот старик, у которого вы побывали вчера вечером. Знаете его…

— Да, знаю.

— Лайонел Перкс с ним очень дружен. Это ведь он указал вам на эту должность?

— Да.

— Так вот. Редж позвонил мне сегодня вечером и сказал, что Перкс с ним разговаривал о вас. Редж позвонил мне сразу же после этого разговора. Перкс, оказывается, очень обеспокоен тем, что он вас рекомендовал сюда. Он сказал Реджу, что говорил с директором фирмы, где вы работали, и узнал от него, что вас уволили без предупреждения. Перксу это объяснили тем, что вы не справлялись с работой, по ему кажется — так он сказал Реджу, — что дело гораздо серьезнее. За вами, по его мнению, водились какие-то грешки.

Как бы то ни было, он посоветовал Реджу тотчас же предупредить меня, чтобы я не принимал вас на работу. Он извинился перед Реджем за рекомендацию, но сказал в свое оправдание, что вы ему нравились и он был потрясен, узнав, какой вы негодяй. Вот вам еще одна сигарета. Вам удобно в кресле? Жена ушла на весь вечер. Сейчас попрошу дочку заварить нам чаю.

После его рассказа все стало ясным, хотя и несколько минут назад ход развертывавшихся событий отнюдь не казался мне таинственным и непонятным. Несколько минут назад я видел в каждом из этих событий логически обоснованный этап на пути к получению должности бухгалтера в конторе фирмы «Модная обувь» — за восемь фунтов в неделю. Теперь эти же события предстали предо мной в своем истинном свете: они вели к тому, чтобы я лишился всякой работы.

Я встал и крепко оперся на костыли. Я прислонился к камину, посмотрел сверху вниз на сидевшего в своем кресле Фулшэма и почувствовал себя сильным. Где нет надежды — нет места и страху.

— Послушайте, — сказал я и наклонился к нему; теперь, когда я понял, что мне не на кого рассчитывать, кроме самого себя, я заговорил с силой и решительностью, отчеканивая каждую фразу. — Я пришел сюда, надеясь получить место. Что ж, я его не получу. Не стану скулить из-за этого. Бог с ним. Я сейчас уйду, и мы никогда больше не увидимся. Но прежде чем уйти, я хочу рассказать вам одну историю. Правдивую историю. Мне наплевать — поверите вы мне или нет; я хочу рассказать ее, — вот и все.

И я хочу, чтобы вы ее выслушали. Если случится, что Томас как-нибудь вечерком приведет к вам Перкса, то можете рассказать эту историю и ему. Она позабавит его. Да, расскажите ее как-нибудь Перксу и понаблюдайте в это время за выражением его лица.

Итак, вот она, моя история. Она обо мне самом. Я есть тот самый парень, о котором пойдет речь. Я получил работу в фирме «Корона». Постоянную работу. Впервые в жизни получал три фунта в неделю и отрабатывал эти три фунта. Я старался изо всех сил. Ведь я был так благодарен за то, что получил постоянную работу. Я знаю, что такое быть безработным, — к тому же я был хорошим клерком. И вот появляется Перкс…

Я не упустил ни одной подробности. Я рассказал о моих беседах с Перксом, о его методах убеждения, о причинах, по которым он добивался моего увольнения.

Я описал Бодстерна, мой последний разговор с ним, мою беседу с Томасом. Я описал самого себя.

Фулшэм слушал с напряженным вниманием, удобно устроившись в кресле и пристально рассматривая меня сквозь дым сигареты. Пока я говорил, он не проронил ни слова.

— Вот и все, — сказал я в заключение. — Я оказался в дураках, попался на удочку, как последний болван. Интересная история, не правда ли? По ней вы можете судить, как обстоят дела на этом свете. Ну, мне пора. Спасибо за то, что вы меня выслушали.

— Погодите минутку, — сказал он, выпрямившись в кресле. — Не спешите. Посидите немного. Выпьем по чашке чая. Я всегда считал Перкса никудышным человеком. И никогда он мне не нравился. Не понимаю, что Томас нашел в нем. Подловат он. Я всегда это говорил. Достаточно посмотреть ему в глаза, чтобы убедиться. И то, что вы мне рассказали, подтверждает это. Я рад, что вы это сделали. Работа за вами. Можете начинать в понедельник.

Он встал и прислушался.

— Видно, все уже спят. Постойте минутку, пойду раздобуду чаю.

Направляясь к дверям, он бормотал словно про себя: «Они редко ложатся так рано. Что это с ними приключилось?» И, обернувшись ко мне, сказал:

— Вся беда в том, что в этом доме вам никто не догадается принести чашку чая, пока сам не попросишь.