В замке и около замка

I

В замке кипела спешная работа. Ключница проветривала комнаты, садовник носил туда цветы; всюду — и в замке и во дворе — прибирали и чистили; все приводилось в наилучший порядок к приезду господ. Барыню ожидали на следующий день.

— Веселее будет жизнь! — радовался дворовый люд.

— Бог даст, побольше будет заработков, — говорили бедняки и ремесленники, что жили невдалеке от замка.

На следующее утро приехали слуги, а за ними господские возы, груженные дорожными мешками и сундуками. Пополудни на холме, где был расположен красивый замок, показалась удобная карета, в которой сидела ее милость госпожа Скочдополе фон Шпрингенфельд. Напротив сидела ее камеристка, мамзель Сара, на кучерском облучке — горничная, панна Клара, а рядом с госпожой лежал ее любимец. Был это не муж, не брат и не друг — это был Жоли[1], маленький песик английской породы, с длинными ушами и нежной, как бархат, белой шерсткой с черными и коричневыми подпалинами, существо очень милое и приятное. Вот каков был баловень и любимец барыни.

В те времена, когда барин назывался еще просто паном Скочдополе, а люди знали о нем только то, что он богатый человек, в доме придерживались иных порядков. У барыни не было ни собачки, ни камеристки; не было ни замка со множеством слуг, ни лошадей, ни охотничьих собак; пан Скочдополе не выезжал на охоту, не созывал гостей, а господа не приезжали в их поместье из города насладиться свежим воздухом. Но когда у пана Скочдополе накопилось столько денег, что он уже потерял им счет и не знал, куда их девать, госпоже вдруг разонравилась их грубая фамилия, и супруг, не устояв перед ее долгими уговорами, купил титул «фон Шпрингенфельд»[2]. Эта фамилия звучала совсем иначе и очень понравилась барыне; с тех пор никто уже не осмеливался назвать госпожу старым простым именем, если не хотел потерять ее расположения. Но, как говорится, большой птице — большое гнездо. Раз есть титул, должно быть и поместье. И тут пошли в ход деньги. Куплены были имение, лошади, охотничьи собаки, наняты и одеты в ливреи слуги, — и начались балы, званые обеды, выезды на воды. «Были б пирожки, будут и дружки», — говорит пословица, и друзей нашлось предостаточно, в особенности всяких дармоедов, что живут на чужой счет.

Пан фон Шпрингенфельд прослыл галантным кавалером, а красота пани, ее изысканный вкус, остроумие и еще бог знает какие достоинства превозносились до небес. Пани фон Шпрингенфельд, которая и в самом деле была недурна собой, казалась еще красивей благодаря своей камеристке мамзель Саре. Недаром пани старалась удержать ее у себя высоким жалованьем и щедрыми подарками — только этим она и переманила мамзель от одной графини, которая слыла самой элегантной дамой столицы. Правда, Сара была там лишь второй горничной и платили ей не слишком хорошо, но зато много значили слова «у графини», поэтому ей не хотелось переходить на службу к новоиспеченной дворянке. Однако деньги смягчили гордое сердце.

Мамзель Сара сделалась наперсницей барыни, и стоило Саре сказать: «У нас было так, в нашем замке» (она имела в виду свое прежнее место), и пани Шпрингенфельд тотчас отдавала распоряжение, чтобы и у них было так же, как у графини.

Однажды Сара сказала:

— Вашей милости надо бы завести собачку. У нас (то есть у графини) тоже был песик, нам привезли его из Англии... Ах, прелестный Жоли! До сих пор не могу его забыть! — И она принялась рассказывать о Жоли, уверяя, что держать такую собачку требуют правила хорошего тона.

Пани фон Шпрингенфельд тотчас же стала подыскивать себе собачку, и один добрый приятель, желая оказать услугу богатой даме, раздобыл ей желанную игрушку, уплатив за нее восемьдесят дукатов. Он надеялся, что деньги его не пропадут даром, и не ошибся, ибо благодаря этому подарку снискал благосклонность и расположение пани.

Сколько было радости, особенно когда мамзель Сара провозгласила, что песик еще красивей, чем был у графини! Его также назвали Жоли (как и у графини!), и был установлен строгий порядок, по которому надлежало холить его и нежить. Уход за собачкой был доверен Саре. Спал Жоли на мягком диване в комнате мамзель Сары, на бархатной подушечке. Утром, когда завтракала мамзель Сара, песику также подавали завтрак — кофе или сливки, после чего Сара относила его к госпоже, чтобы та с ним немного позабавилась. Пока госпожа одевалась, за Жоли присматривал лакей, а потом, завершив барынин туалет, Сара принималась купать песика, затем расчесывала его, закутывала в тонкую простынку и, накрыв голубым атласным одеяльцем, оставляла просыхать на подушке. Изнеженный песик позволял делать с собой что угодно. Потом пани брала его на короткую прогулку в парк или, когда они были в городе, выезжала с ним в карете. В полдень ему подавали второй завтрак — немного мяса в соусе, а в четыре часа Жоли получал котлетку из куропатки, курицы или другого нежного мяса. Каждый день пища была иная, чтобы она песику не надоела. Лакей должен был накрывать стол для Жоли и подавать еду на фарфоровой тарелочке — иначе песик не притронулся бы к ней. После обеда лакей вытирал мордочку Жоли салфеткой. Остаток дня проходил у Жоли в играх и забавах, пока Сара не укладывала его в постельку. Если случалось, что Жоли не хотел ни есть, ни играть, все решали, что он заболел, и тотчас же посылали за доктором. Когда же господа отправлялись из города в имение, они брали с собой на всякий случай рецепт. Потому что хотя сельский доктор и был человеком добрым и сведущим в своем деле, лечить собаку ни за что не хотел; мамзель Сара уже советовала пани уменьшить ему жалованье (так однажды сделала ее прежняя хозяйка, после чего доктор сам набивался лечить собачку) или нанять домашнего врача, но этому совету пани не последовала, потому что другого доктора в деревне сразу не сыщешь, а держать домашнего врача было все же дороговато. В столице иное дело: там не все врачи столь педантичны, и всегда находится такой, что за несколько дукатов пропишет порошок и для собачки.

Однажды пани фон Шпрингенфельд занемогла, и все время, пока она болела, Жоли, погрустневший, лежал у ее постели, чем глубоко тронул свою хозяйку. Мамзель Сара тут же рассказала, что, когда заболела графиня, ее Жоли был так же печален, и графиня так растрогалась, что назначила собачке пожизненную пенсию в пятьсот золотых на тот случай, если Жоли ее переживет. Это очень понравилось пани фон Шпрингенфельд, и, следуя возвышенному примеру графини, она также назначила пятьсот золотых своему песику на случай, если тот ее переживет, и пять сотен тому, кто будет за ним ухаживать. Все это пани скрепила собственноручной подписью, и печатью. После этого мамзель Сара стала еще больше увиваться вокруг собачки. Когда вести об этом необычном завещании разнеслись в кругу знакомых пани Шпрингенфельд, все стали превозносить ее щедрость и благородные чувства, которые проявились в этом решении. Ее сравнивали с одной княгиней, которая, получив от своего возлюбленного в подарок прекрасного коня, велела построить для него отдельную конюшню с дубовым паркетом, мраморной кормушкой и полированным стойлом. К коню был приставлен и особый слуга; когда же княгине разонравилась верховая езда, никто другой не смел садиться на этого коня. Его только водили на прогулку и кормили отрубями да булками; каждый день, кроме всего прочего, он получал еще по куску сахара. Такое содержание коню полагалось до самой смерти, что было подтверждено соответствующим документом.

Один лишь пан Скочдополе не одобрял решения своей, супруги, да и то только в душе. Он был к жене необыкновенно внимателен, заботлив и, по причинам, никому не известным, ни в какой мере не осмеливался ограничивать ее капризы. Не вмешивался пан Скочдополе и на этот раз, думая про себя: «Кто знает, где будет собачонка, когда пробьет час ее хозяйки!». У пана тоже имелись свои слабости, но при всем том он был человек добрый, сердечный и не ставил слишком высоко своего дворянства: милей казалось ему старое имя, а что касается нового привеска к фамилии, то пан купил его только ради покоя в семье. Еще и прежде страстью его была охота, лишь потому и дорожил он своим поместьем. Приятели его были сплошь охотники. Они не придерживались так строго этикета, не выглядели такими прилизанными, как те щеголи, что увивались вокруг пани; было в них что-то прочное, здоровое. Они ездили друг к другу в гости, и пан Скочдополе гораздо охотнее проводил время в их обществе, бродя по лесам или ведя дружескую беседу за бокалом вина, чем в благоухающем салоне супруги, где он всегда чувствовал себя не в своей тарелке.

Дворовые и служащие больше любили хозяина, чем хозяйку. Зато к мамзель Саре все испытывали неприязнь, хотя те, кто рассчитывал на милости барыни, старались всячески задобрить ее и Жоли и не отваживались косо взглянуть на них. Но вот кто не боялся Жоли и не ставил ни во что маленького фаворита — это деревенские дворняги всех мастей. Когда мамзель Сара впервые приехала в замок и вышла с песиком на прогулку, они, сбежавшись вокруг Жоли, начали скалить зубы и ворчать на него, чем глубоко оскорбили тонкую натуру песика. Не в силах этого вынести, мамзель Сара подхватила собачку на руки, отнесла ее в замок и незамедлительно пожаловалась пани на дерзкую четвероногую чернь, добавив, что следовало бы запретить вход в парк с собаками. Такой приказ и был тотчас вывешен на табличках вокруг парка, но, несмотря на это, Жоли отныне выводили на длинной серебряной цепочке.

Мамзель Сара с удовольствием распространила бы свою власть и на весь дом и даже на поместье, но это ей еще не совсем удавалось: имело вес и слово хозяина, а тот, к несчастью, не слишком жаловал Сару. К повару мамзель относилась враждебно, потому что тот не хотел ей подчиняться и не присылал ей лакомств, когда она того желала; происки камеристки, однако, ему не повредили, так как повара любил хозяин, да и хозяйка благоволила к нему, ибо благодаря его искусству обеды в замке славились на всю округу, и повару тотчас бы нашелся другой хозяин.

И панну Клару мамзель Сара терпеть не могла, но та была дочерью старой ключницы Марьяны, которая служила еще матери госпожи, а овдовев, много лет жила в экономках у пани Скочдополе еще во времена, когда та не была помещицей. Кларинка была красивая девушка, тихая и добрая, приученная ко всякой работе и рукоделиям. Мать ее овдовела, когда Клара была еще маленькой, и отдала девочку на воспитание сестре, жившей в провинциальном городке, сама же пошла на службу к пани Скочдополе. Кларинка жила у тетки, пока не выросла, а мать работала и копила для нее деньги. Когда же пани Скочдополе стала владелицей замка, а Марьяна — ключницей в этом замке, она взяла Кларинку к себе. Госпоже девушка понравилась, а поскольку ей как раз нужна была горничная, она и предложила это место Кларе, уверяя мать, что для девушки подобное место — прямо счастье: она многому научится от Сары, увидит свет, а в будущем, если ей не представится чего-нибудь лучшего, сможет занять и Сарино место. Матери это не особенно нравилось, но разве пойдешь против госпожи? «Если не согласиться, — рассуждала ключница, — то можно и место потерять, а тогда проживешь все, что накоплено для девушки. Пусть уж идет, господь не даст в обиду». Так и стала Клара горничной. Сара, однако, не выносила ее и изводила как только могла. В городе Кларинка много слез пролила из-за мамзели; лишь здесь, в поместье, где девушка была под защитой матери, Сара не решалась преследовать ее, хотя мать ни о чем и не подозревала, — ведь Клара никогда не жаловалась. Пани относилась к горничной неплохо (она ни к кому плохо не относилась), но что бы Клара ни сделала, госпоже всегда казалось, что у Сары это получалось лучше, хотя Кларинка быстро усвоила все тонкости туалета и ей не раз приходила в голову мысль, что она сумела бы нарядить барыню и получше, чем Сара. Но что особенно выводило Сару из себя — это молодость и красота девушки, чем не могла похвалиться сама Сара, а так как она ко всему была еще злюкой и гордячкой, то никто не любил ее, хотя кое-кто и льстил ей в глаза, когда нужно было, чтобы она замолвила словечко перед барыней.

Кларинку любил каждый, но более всех — писарь управляющего; девушке он тоже нравился, и мать хвалила его и считала хорошим человеком, но как раз поэтому его ненавидела мамзель Сара, напрасно ожидавшая от него покорности. Мамзель Сара была оскорблена еще и тем, что, обращаясь к ней, писарь называл ее «панной», а не «мамзель».

— Разве этот грубиян писарь не знает, как ко мне обращаться? Он думает, наверно, что говорит с простой деревенской девкой, раз называет меня панной, — сказала она однажды горничной, рассчитывая оскорбить ее.

— Для нас, простых деревенских девушек, — спокойно ответила Кларинка, — это обращение — только честь. А если вам оно не нравится, запретите ему так называть себя. Но ведь «мамзель» — это испорченное французское слово «мадемуазель», а значит оно то же самое, что и «панна».

— Подумайте — она хочет меня поучать, этого еще не хватало! Так знайте, что я уже давно забыла то, чему вы еще только будете учиться, — сердито оборвала девушку камеристка.

Подобные перепалки случались между ними часто, но Клара всегда умела вовремя остановиться, заставляя тем самым замолчать и свою противницу.

Когда пани приехала в замок, ее встретили и приветствовали, как она это любила, все служащие; приказчик помог ей выйти из кареты, управляющий вынес забытую там шаль, а писарь, несмотря на то, что охотнее всего предложил бы свои услуги Кларе, подчинился кивку управляющего и, подбежав к карете, готов был взять на руки собачку. Сара же вообразила, что он направляется к ней, и подалась ему навстречу, но вдруг заметила, что писарь протягивает руки за собакой. Тогда она, со злостью откинувшись назад, потянулась за Жоли сама, но тот выскользнул из рук обоих и прыгнул из кареты на землю. Писарь быстро нагнулся за ним, но проворный песик был уже под каретой. Сара вскрикнула, пани оглянулась и, увидев любимого песика под каретой, тоже закричала, словно тому уже пришел конец. Поднялась ничем не оправданная суматоха, ибо песик оказался совершенно невредим.

— Ну, а что, если бы лошади тронулись, какое было бы несчастье! — повторяла без конца Сара, прижимая к сердцу Жоли и бросая ядовитые взгляды на писаря.

Бедняга писарь до сих пор тешился надеждой, что получит место объездчика, которое он давно заслужил, и подумывал уже о красивой хозяюшке в доме; однако после случая с собачкой управляющий сказал ему:

— Ну и выкинули вы штуку! Будет чудо, если вы теперь станете объездчиком! Разве только удастся вам задобрить собачонку, а иначе все пропало.

— Если я своим счастьем должен быть обязан собаке, то лучше поискать его где-нибудь в другом месте, — сказал в ответ огорченный писарь. — Однако я надеюсь, что пан поступит, как велит справедливость.

— Что делать — паном верховодит пани, а ею — мамзель и собака. Не могу вам дать другого совета, как только заслужить расположение мамзели и, в свою очередь, верховодить ею.

— Этого я никогда не сделаю, — гордо отозвался писарь. — Не намерен ни унижаться перед этой злючкой, ни целовать собаке лапы.

— Дорогой мой Калина, иногда приходится и черту свечку поставить! — улыбнулся управляющий, очень расположенный к писарю.