Валеркина охота

Валеркина охота

Валерка получил открытку и озадачился… Персональное дело?! Какая такая персона он, Валерка? Так нет же, так и написали: «Уважаемый товарищ Игнатьев! Вам надлежит прибыть на собрание районного коллектива охотников по поводу вашего персонального дела…»

Он получал и раньше такие повестки, но то были вежливые приглашения, а тут: «Явка крайне обязательна!..»

Отец прочитал, нахмурился:

— Чего натворил?

— Да не знаю, пап, ума не приложу…

— Не крути! Без ничего бы не вызвали.

— Да, пап, правда. Весной ничего на охоте не нарушал и зимой прошлый год тоже все по правилам.

— Ну гляди, а то выкручивайся сам. Разбираться да краснеть за тебя не стану, а ружье отберу.

Валерке осталось пожать плечами.

Конечно, что-нибудь напутали, — он отдался этой мысли, но неприятное чувство от казенных слов «персональное дело» так и не проходило.

До нелепости сильно трясло грузовик: он ехал в район на попутной машине и, прижимаясь к кабине, опасливо сторонился прыгавших по кузову ящиков.

«…Неужели из-за уток? С Федором стреляли осенью, норму-то я превысил. А кто знает?.. Не Федор же сказал. Нет… Не из-за этого. Тогда что же?..

А если все-таки утки? Как оправдаться? Вдруг исключат из общества? Но я же не хотел! Я тогда не стал больше стрелять! Уехали ведь мы. Можно доказать, оправдаться…»

Валерка всерьез волновался, он очень любил охоту, лес. Любил зверей и птиц. Изведав все тяготы и прелести хождений с ружьем, научившись видеть в любой травинке, в любом сучке то единственное, что может сотворить только она — таинственная и откровенная жизнь леса.

«…И неужели за такую провинность, как охота с Федором, можно отобрать билет, исключить из общества?.. — Пустяки! Не исключат». Подпрыгнул под ноги ящик. Он отпихнул его ногой. «А вдруг?..» Снова подпрыгнул ящик. «Не поддамся, ни за что!» Он пихнул ящик и отвернулся к кабине. «Ох, ты какой! Мы вот тебе! Трах, та-ра-рах!» Грудой навалились ящики, и сделалась тишина: машина резко затормозила.

— Эй!.. Вылазь! Прибыли.

Шофер отмахнулся от монеты и затарахтел по мостовой, а Валерка нос к носу остался с вывеской «Районное общество охотников». Глянул на часы: без пятнадцати минут, а вызывали к шести. Пошел по улице. Купил мороженого, лизнул приятный на жаре холодок, остановился у стенда с фотографиями лучших людей района, вздрогнул: на него смотрел отец.

«Вона… А он молчит, не говорит ни мне, ни мамке. «Игнатьев Александр Михайлович — шофер колхоза «Большевик». Коммунист. Член правления колхоза». — Валерка повернулся, оглядел площадь. — Смотрите, люди! Смотрите же! — Его переполняла гордость. — Это мой отец! Лучший в районе!»

Он отошел от стенда, бросил в урну обертку мороженого, и с не прошедшим чувством гордости смотрел и смотрел на расплывчатое издали пятно фотографии.

В райцентре он был последний раз весной, правда, стенда не видел: ходил в широкоэкранный кинотеатр.

«…Может, уже с весны висит, а может, с зимы. Папка, он такой, не скажет. Ну, вот будет ему. Э… да что же я?» — И он побежал: времени было уже шесть.

В небольшом зале собралось человек тридцать. Валерка сел на свободное место, осмотрелся. Вокруг сидели в основном пожилые люди, и он опять оробел. Какое же все-таки дело хотят вершить над ним?

Он разглядел впереди Смолинского — известного охотника-промысловика, узнал Алексея Сергеевича Ковалева — председателя общества, доброго, спокойного человека с бледным, худощавым лицом, словно оттененным строгим синим кителем, сшитым на армейский лад.

Рядом говорили о «Зауэрах» с тремя кольцами, о том, как эти «Зауэры» не то продавали, не то покупали, а «кольца» на поверку выходили не лучше наших тулок.

Ковалев объявил повестку дня. Валеркин вопрос был последним, и председатель, зачитав его, обвел зал глазами:

— Игнатьев здесь?.. Явился?

— Здесь… — Валерка, залившийся вдруг краской, встал, едва выдавив слово.

Он почти не слушал, боялся и ждал третьего вопроса.

— А теперь, товарищи, если нет возражений, позвольте перейти к последнему нашему делу. Валерий Александрович! Пройдите, пожалуйста, сюда!..

Валерка пошел, зная, что позвали его, но растерялся, не веря такому обращению. Пройдя к столу, он поднял на председателя удивленные и настороженные глаза.

Охотники заулыбались, Ковалев усадил его рядом.

— Товарищи! — Ковалев заговорил торжественно. — Игнатьев — самый молодой член нашего коллектива. В свое время мы серьезно колебались: выдавать ему билет или нет? Правила охоты он знал, но не хватало ему до шестнадцати… Билет, как вы знаете, он все же получил и стал настоящим, достойным охотником. Об этом никто не жалеет, кроме разве одного человека: я говорю об исключенном из общества браконьере, которого прошлой зимой фактически задержал Игнатьев. Вы, верно, помните? Тот браконьер, Чурсин, убил олениху, угрожал Игнатьеву расправой, дело это прошлое, не стоит вспоминать подробности, позвольте лучше по этому поводу огласить решение правления.

Браконьер серьезно наказан: на него наложен штраф в пятьсот рублей и конфисковано ружье. Пятьсот рублей — сумма немалая, а парень с одностволкой ходит… — Ковалев обернулся к Валерке. — Вот мы и решили просить исполком о выделении шестидесяти рублей для премирования товарища Игнатьева ижевской бескурковкой о двух стволах!

Ковалев сделал хитрое лицо и подмигнул Валерке, а тот, пережив за эти минуты столько всего, смотрел совершенно осоловело, хлопал ресницами.

Словно в тумане, он видел улыбающиеся лица охотников, аплодисменты и возгласы добрых пожеланий слились в сплошной, однотонный шум, а уже на сукне стола появилась сияющая «ижевка», уже тряс ему руку Ковалев, вручая паспорт на ружье с дарственной надписью и печатью, а он все еще не мог опомниться и лепетал что-то, прижав к себе ружье.

Потом пробирался по залу, его хлопали по плечам, он кивал, улыбался и, ловя мгновенья, ласково взглядывал на свою двустволку.

Отец ждал на площади, как договорились, в половине восьмого. Когда до машины осталось с десяток метров, Валерка кинулся, взмахнув новым скрипучим чехлом, рванул дверцу:

— Пап! Меня наградили!!! Во!!! Ружье! Смотри, двустволка, бескурковка! — он поднял на отца лучащиеся глаза.

Отец обнял его, втянул в кабину, привлек к себе…

— Славно, сынок!..Вот и славно… Видишь, как… Я рад за тебя… — Отец добро и широко улыбался. — Ну, залезай, Петр Фомич ждет, наверное, нас.

Стрельнув дымком, газик покатил по улице мимо районного общества охотников.

Председатель колхоза в тесной кабине неудобно вертел в руках стволы и ложу, подмигивал отцу, Валерке и, насмотревшись, вернул ружье.

— Хороша машинка! Теперь зайцев, поди, не оставишь в округе? А? Побьешь?

Валерка пообещал парочку оставить на развод, и Петр Фомич засмеялся:

— Не жадный, из трех зайцев, что в районе живут, парочку оставит, а? — Потом обернулся и спросил уже серьезно:

— А слушай-ка, охотник. Делать-то что дальше будешь? Восьмилетку ведь кончил?..

— Кончил, — кивнул Валерка. — Неделю как последний экзамен сдал.

— С отличием! — вставил не без гордости отец.

— То-то, с отличием… — Председатель опять обернулся к Валерке. — Уедешь небось в техникум, на механизатора?

— Не, зачем в техникум? Я аттестат получать буду, в девятый пойду.

— А потом?

— Что потом? Потом здесь же останусь, заочно в институт лесной поступлю, или в пушно-меховой, на охотоведа.

— А работать? На заочном ведь работать можно.

— Егерем работать пойду. В наши леса.

Машину тряхнуло, и Валерка ударился головой. Потер ушибленное место, вспомнил ящики и грузовик, улыбнулся.

— …Не хочу я никуда уезжать, Петр Фомич. Больно уж с лесом свыкся, с местами нашими… разве еще где есть такие?..

Председатель колхоза покачал головой, и не понять было — от Валеркиных ли слов или от ухабов, по которым, вспрыгивая, бежала машина.

— Ну, стало быть, в добрый путь. Хоть и славного парня теряем, однако… когда дело по душе, и жить весело.

А Валерка, прижав к коленям ружье в чехле, глядел из-за широкой спины Петра Фомича на дорогу, на расступающийся перед машиной лес.

Жить ему было весело…