Валеркина охота

Олененок

Валерка выбирался на дорогу и шел напрямик сквозь лес. Неожиданно он наткнулся на следы зверей и размашистые прыжки человека. На снегу алела кровь.

Он озадаченно остановился — такие большие следы могли принадлежать только лосю или оленю. Красавцев благородных оленей выпустили у них в районе в позапрошлом году, и они, освоившись, ожившись в средней полосе, нередко показывались на глаза, довольно близко подпуская человека.

Но кто же это бежал за ними? Нельзя стрелять этих зверей… Запрещено. — Валерка видел, что следы совсем свежие, он тронул шарик крови на снегу. Не успела даже застыть… А может, по лицензии охотник добывает лося? Но следы больше похожи на оленьи, лосиные размашистей: лось ведь вдвое крупнее. А если — олень? Какая может быть охота? На оленей не дают лицензий…

«Браконьер?.. — мелькнуло страшное слово. — Но кто это? Приезжий или местный?..»

А в это время… Глубоко проваливаясь в снег, оставляя на каждом прыжке кровь, уходила от охотника смертельно раненная олениха. Олененок, напуганный недавним выстрелом, торопливо прыгал сзади. Он старался попадать в материны следы, беспокойно прядал ушами и тревожно принюхивался к пятнам крови.

На небольшой прогалине олениха остановилась. Тяжело вздымались ее бока, она повернулась, и ее большие уши вскинулись, напряглись, ловя шум продирающегося через кусты человека.

Олененок видел, как дрожат ноги матери, видел мокрый от крови бок и, раздувая ноздри, вытянув шею, осторожно лизнул около раны. Кровь оказалась теплой и неприятной на вкус, но он лизнул еще, смутно понимая, что матери может стать от этого легче, и лизал уже уверенно, испачкав в крови желтые, бархатные свои губы.

Мать повернула голову, замерла. Из умного оленьего глаза, в котором, как в выпуклом зеркале, отражался маленький ее детеныш, вышла и, смачивая шерсть, заскользила таинственная звериная слеза.

Совсем близко зашуршали ветки. Олениха, оттолкнув олененка, вскинулась и через силу сделала первый скачок.

На прогалину выбежал человек: на сером, небритом лице светились злые, маленькие глаза; полушубок был распахнут, из расстегнутого ворота рубахи выглядывало красное, вспотевшее тело. Мокрые волосы выбились из-под шапки на лоб.

Он перехватил ружье, глянул на большое пятно крови…

— Опять отдыхала? Ну, теперь далеко не уйдешь… Сейчас, голубушка… Сейчас… — и, кинув в рот пригоршню снега, он побежал по следу.

Мать упала, но тотчас поднялась, однако упала опять и встала уже с трудом, широко расставив ноги, не пытаясь больше идти. Олененок метнулся вперед, обернулся… «Ну же! Ну, пойдем!..» — говорил весь его вид, а мать смотрела на него, большая, сильная, добрая, и… не шла. Тогда он подскочил к ней, прижался, а она подпихнула его головой, будто требуя, чтоб он убегал один, требуя бросить ее, и он, подчиняясь этому, опять отскочил, но тут же вернулся, не имея сил, боясь уйти в страшный теперь для него лес.

За деревьями мелькнула тень. Собрав последние силы, мать сильно толкнула олененка и, всхрапнув, повернулась к человеку. Тот вскинул ружье, хладнокровно выцелил в голову и выстрелил.

Сердце олененка готово было разорваться от страха — он несся во всю прыть, поняв, что мать никогда больше не догонит его, что она навсегда осталась там, с этим страшным человеком.

Ужас происшедшего гнал его вперед, и он бежал, высоко вспрыгивая в снегу, почти не видя дороги, и, налетев со всего маху на прочный, острый сук, дернулся, повалился на бок и затих, оглушенный болью и ужасом пережитого. Снег своей прохладой успокоил его, и олененок закрыл глаза.

Услышав недалекий выстрел, Валерка сдернул с плеча ружье, повернулся: «Конечно, браконьер! Вот негодяй! Нужно идти. Узнать, кто! Как он смеет? Олени такие красивые, а он их стреляет».

Он пошел по следам, но остановился, задумался: «А если он такой зверь?.. Если он решился?.. Он ведь и меня может?.. Закопает в снегу — не найдут… Как же быть?.. А если прийти будто случайно? Тогда он не подумает? Мне ведь только посмотреть, кто… И сразу назад».

Валерка решился. Он зашагал по следам, закинув за спину ружье, стараясь унять волнение, казаться невозмутимым.

Человек орудовал с ножом около оленихи. Ружье его, со взведенными курками, стояло торчком, воткнутое в снег. Он торопился и не слышал, как подошел Валерка.

Валерка сразу узнал браконьера — это тракторист Дмитрий из их колхоза.

— Здрассте, дядь Мить… — И в ту же секунду, точно взорвавшись, человек метнулся к ружью, схватил и нацелил в Валерку зловещие стволы; перекосились от страха губы, дико заблестели глаза.

Валерка побледнел, потому что такого он не ожидал, и вся его небольшая хитрость в один миг улетучилась.

— Ты чего? Дядь Мить?.. Рехнулся?.. Застрелишь ведь меня… За что? Я ведь ничего не сделал, просто по лесу иду… С охоты.

Валерка облизнул пересохшие губы. Он уже был не рад, что затеял эту слежку. За Дмитрием ходила недобрая слава, и теперь, видя его зверское лицо, ружье, нацеленное прямо в грудь, Валерка струсил не на шутку.

— Ты… Ты чего тут? — наконец прохрипел Дмитрий, опуская медленно ружье.

— Как чего? Я же сказал. С охоты иду, напрямик в деревню.

— Ну и что?

— Ничего. Вижу, вы со зверем. Подошел посмотреть, интересно ведь.

Поняв, почувствовав, что самое страшное миновало, Валерка снял шапку и вытер вспотевший лоб, потом шагнул к оленихе.

— Стой! Стой, парень! Не дури! — опять глянули на Валерку черные зрачки стволов, но теперь уже не дрожало ружье, браконьер оправился от испуга и казался еще страшнее.

— А чего? Я посмотреть…

— Не дури, говорю!.. 3-застрелю!..

С полминуты смотрели они молча друг на друга в неимоверном напряжении.

— А чего я дурю, дядь Мить? — еле слышно прошептал Валерка, не отрывая взгляда от ружья и чувствуя, как из-под мышек потекли по бокам неприятно холодные капли.

— Вот что… — Дмитрий по-прежнему держал ружье. — Не знаю, зачем ты пришел, но раз пришел, то увидел, и уж не хуже моего знаешь, что за такого зверя бывает. Короче — скажешь кому — крышка тебе. Не я — так другие, вот так, как его, — он показал глазами на оленя. — Понял? Крышка тебе будет, найдутся люди, припомнят, если сболтнешь…

Валерка чувствовал, что нужно что-то сказать. Скорее, сейчас. Сказать, что он будет молчать, что не расскажет. Он чувствовал, что предыдущие минуты могут повториться, и боялся этого, боялся Дмитрия, но вид растерзанной оленихи, окровавленных рук браконьера рождал в нем другое чувство. Он судорожно и громко сглотнул слюну, подавляя желание заговорить, уверить Дмитрия в своем молчании.

— Ну так смотри… Тебе выбирать, самому. И давай теперь, откуда пришел, да помни — мы не виделись с тобой нынче. Понял?..

Валерка кивнул, повернулся и медленно пошел, зная, что Дмитрий смотрит ему в спину. Щемило сердце — неприятно идти, когда сзади кто-то злой, с ружьем, когда может раздаться вдруг выстрел. И хотя Валерка был почти уверен, что Дмитрий не выстрелит, по-настоящему вздохнул только отойдя довольно далеко. Сел и, сняв шапку, долго сидел, прикладывая ко лбу снег, унимая внутреннюю дрожь и успокаиваясь.

— Вот так история! Хотел только посмотреть, кто сбраконьерил, а вышло — чуть не застрелили. А что? Такой застрелит, ему все одно — что человек, что олень. — Валерка полон был решимости, но и страх давал себя знать.

— Сказать про него, так и вправду убьет. Вишь, как грозился: «Не я, так другие…»

Валерка знал, что за незаконную добычу оленя полагается штраф в пятьсот рублей и конфискация ружья. Наказание немалое, и Дмитрий из-за такой суммы шутить не станет. Но ведь он злодей, хищник. Оленей за тридевять земель привезли, в лесу от них красота одна — разве кому мешают. А он — ружье имею — значит, мое. Мяса, видишь ли, захотел, запасти вздумал.

Полный противоречивых мыслей, Валерка поднялся и медленно пошел к деревне.

Неожиданно впереди кто-то ворохнулся, вскинулся и упал в снег. Валерка тотчас инстинктивно пригнулся, схватился за ружье: словно ударенное, подскочило и заколотилось сердце.

— Неужели Дмитрий? Следит, что ли? — Он приподнялся, взвел курок, встал, прячась за деревом. — Ну, теперь шутки в сторону: если выстрелит — я тоже стану стрелять.

В снегу что-то темнело, и вдруг он увидел наискось, рядом, следы и в долю секунды разглядел, опознал в доселе бесформенном пятне спину и голову оленя.

Валерка оторопел: что это? Он еще одного застрелил? Вообще-то следы вроде сдвоены были, но что-то больно маленький этот олень.

«Да это же олененок! — пришла сразу успокоившая мысль. — Но чего он лежит? Может, Дмитрий ранил его?»

Валерка пошел к олененку, а тот, почувствовав приближение человека, вскочил и, падая, зарываясь в снег, забился, пытаясь убежать, уйти от страшного существа, убившего его мать.

— Конечно, ранен… Кровь… — Валерка обернулся, взмахнул ружьем: — Ну, погоди… Гад! — и вдруг слезы затуманили глаза, он, всхлипывая, побежал за оленем, быстро настиг его, маленького, дрожащего, и, все еще всхлипывая, прижал к себе его мокрую от снега голову.

— Погоди, малышка… погоди, не рвись же, погоди…

На груди олененка кровавилась рана, и Валерка увидел торчащий оттуда обломок сучка. Он осторожно захватил его и вытащил. Олененок больше не вырывался, только мелко-мелко дрожал. Большой его глаз испуганно смотрел на Валерку, и в нем, как в выпуклом зеркале, отражалось растерянное Валеркино лицо.

«Значит, не Дмитрий его, сам он? На сучок? Ну, все равно, ведь погиб бы — вон как разодрал. От него убегал, от выстрела… Вот зверюга!.. Что делает. И олениху и этого загубить собрался…»

Он поднял олененка, взвалил на плечи, обмякшего, несопротивляющегося, шагнул назад к ружью, неловко подхватил его и, согнувшись под тяжелой ношей, медленно зашагал меж деревьев.

Время от времени олененок начинал биться, и тогда он опускал его на снег, успокаивал, ласково приговаривал и гладил по голове. Потом снова нес, устав до изнеможения, увязая в снегу.

До деревни было далеко, и он нес олененка к леснику, сторожка которого стояла ближе.

Уже ночь опустилась на лес, когда вконец измученный Валерка, волоча за ремень ружье, дотащил олененка к сторожке и, положив его около крыльца, сел рядом, не имея сил постучать. Услышав его, в избе залаяла собака, и лесник, выйдя проверить, кто потревожил ее, распахнул дверь и увидел перед крыльцом что-то черное.

— Кто здесь?

С лаем выскочил Булай — отпрянул, зарычал, почуяв кровь. Вскинулся олененок, и Валерка, схватив его за шею, прижал к себе.

Он повернул к леснику осунувшееся, измазанное лицо:

— К вам, Владимир Акимович… Не узнали неуж?.. Игнатьев я… — он облизнул высохшие вдруг губы. — Вот, принес… Митька Чурсин мать его убил. За гнилым оврагом, там, знаете… Недалеко от вырубок.