Внучок Ванька глаза вытаращил. Я так раньше никогда с ним не разговаривал.
— Ты, это, чо?
Стоит, глазами хлопает. Сама простота и невинность.
— Да ничего.
Нет у меня никакого желания с ним беседовать. Привёл меня в рабство. Если я правильно понял, придётся мне сейчас тут с утра до вечера махтулить — землянки лесным мужикам рыть.
Что такое землянка, я представляю. Вернее, в кино про войну видел. Это мне придётся ямы копать, потом — не знаю, как правильно называется, брёвнами их накрывать, внутри тоже должны стены из дерева быть…
Сами бородачи, понятное дело, таким руки не хотят пачкать, вот и прислала им Мадам подарочек. В бумажку завернутый и ленточкой перевязанный.
Сдохну я тут от такой жизни, ой сдохну…
Стою, курю. Никто меня не одергивает. Лесные жители другим заняты. Окружили умирающего и смотрят, как он концы отдает. Вот такое сейчас у них развлечение.
Внучок Ванька около меня потоптался и отошел. Ну, и правильно. Меньше народу — больше кислороду. Тут, правда, его на всех хватает. Воздух в лесу чистый, вкусный. Однако, чахоточному не помог.
Только про туберкулезника вспомнил, как на поляне загомонили. Всё, не стало бритого в костюме.
Собравшиеся вокруг него стали расходиться. Кончилось представление. Клоун остался. В мёртвом виде.
— Эй!
Меня что ли зовут?
— Эй!
Точно, меня.
Подхожу. Тут я никто и звать меня никак. Посылка. От Мадам.
— Похоронить этого надо.
Бородач, что пестерь нёс, мне распоряжение отдает и на чахоточника показывает.
— Заразный он…
Говорю осторожно. Всем своим видом показываю, что не рад такому делу.
— Знамо дело. Вот иди и закопай.
Возражать бесполезно. Всё равно исполнять придётся, а ещё и по ушам надают…
— Где, хоронить-то?
— Да вон, за ёлки оттащи и закопай.
— Чем копать?
Что-то я тут лопат не вижу… Руками?
Как всё просто у них. Умер товарищ — закопали. Всё, нет проблемы…
— Сейчас, погоди.
Бородач в сторону шалашей двинулся. За один из них зашёл и сразу обратно появился. С лопатой.
Когда ближе подошёл, понял я, что не в сказке живу. Лопата была деревянная. Только по краю железная полоска была набита.
— Нормальной нет? — я проявил некоторое недовольство.
Мужик в руках лопату повертел, хмыкнул.
— А, это какая?
Точно, первобытнообщинный строй… Палку-копалку он бы ещё мне принёс…
— На. Другой нет. Железные всё в городе.
Улыбается ещё… Шутит он так. Остроумно.
Взял. Куда мне деваться.
Как, тащить-то за ёлки чахоточного? На горбу?
Все на полянке своими делами занимаются. На меня и труп ноль внимания. Помер Максим, ну и хрен с ним…
По сторонам огляделся. За ногу чахоточного сцапал и поволок. Всем глубоко лилово.
Мог бы и пинками как брёвнышко катить…
Отморозки какие-то тут собрались. Товарищ всё же их бывший…
А, может и не товарищ? Свинья залетная. Гусям он не друг, не товарищ и не брат.
Точно. Свинья.
За ближайшую ёлку зашёл. Остановился. Хватит? Дальше надо? Наверное, дальше. Заставят ещё перезахоранивать. Надо мне это? Нет.
Опять я за сапог мертвеца уцепился. Дальше его поволок. Спиной к лесу, к нему передом. Так мне удобнее.
Тут из него что-то выпало. Откуда-то из-под пиджака. Он у него весь почти задрался, вот и вывалилось.
Я присмотрелся. Остановился. Головой туда-сюда повертел.
На мху лежал маузер.
Самый настоящий.
Как у комиссаров в пыльных шлемах.
Только те маузеры в деревянных футлярах носили, а при случае из них же к оружию своему приклад делали.
Тут никакого футляра не было.
Одно железо.
Лежал сейчас маузер и на меня поглядывал.
Говорил словно — возьми меня, возьми…
Возьму. Не сейчас. Сейчас я его осторожно ногой с чистого места к еловому стволу отодвинул.
Прислушался. По сторонам опять осмотрелся.
Вроде, никого.
С соседнего дерева ветку, хорошую такую, сочную, отломил и сверху ею находку прикрыл.
Видно? Не видно. Вот и ладно.
Взял за ногу чахоточного и дальше попёр.