Полковник Васильев важных гостей сегодня ждал.
Очень важных.
От агентуры сведения самые точные были получены, должны разбойнички клюнуть. Пятью миллионами их поманили. Расписали всё как по нотам. Что в самом особом почтовом вагоне непосредственно в сундуке два миллиона будет, а остальные деньги — просто в кожаных сумках. Они для маскировки только газетами прикрыты и прочей почтовой корреспонденцией.
Сам сундук в особом почтовом вагоне устроен весьма солидно. Его злоумышленники только путем взрыва вскрыть могут, а после него часто деньги и портятся. Кожаные же сумки из кладовой бери и выноси. Только охрану надо устранить.
Обычно в вагоне с деньгами находятся восемь почтальонов-охранников. Двое — в особом помещении между канцелярией и кладовой для непосредственной охраны последней. Им до смены нельзя даже носа высунуть из указанного помещения. Оставшиеся шесть охранников размещаются по другую сторону кладовой — также в особом помещении, не имевшем связи с первым. Оно выход на площадку вагона имеет. Этим шестерым при остановках поезда на станциях выходить полагается из вагона на платформу и охранять его со всех сторон.
Кроме особого почтового вагона в поезде имеется и обыкновенный почтовый вагон. Тот и другой цепляются непосредственно за багажным вагоном. Так вот, сегодня в этом простом почтовом вагоне ещё десять военных нижних чинов притаились. Да ещё по пассажирским вагонам тридцать переодетых надежных людей рассажено.
Сам полковник тоже в этом поезде едет. Как самый обычный пассажир. Не может он такое дело пропустить. Шутка ли — неуловимая Мадам должна появиться. Сколько уже всякого-разного за ней числится. Прячется она каждый раз мастерски после дела. Словно щука в омут ныряет и нет её.
Почти десять лет промышляет, но всё ей с рук сходило. Сегодня — всё. Поставит Васильев на ней точку…
Где на маршруте нападение на поезд будет — это не известно. Но — будет точно.
Полковник уже все газеты по третьему разу перечитал. На бедре у него синяки — щиплет он ногу, чтобы не задремать.
Про Машеньку-дочку вот ему сейчас вспомнилось. Отец супруги полковника на прошлой неделе её в свой магазин зазвал. Якобы — на помощь. Магазин большой, в три этажа. Присмотр везде требуется. Дедушка с Машей, как она дома уже рассказала, по всем этажам прошлись, во все отделы заглянули. Только после этого в дедушкин кабинет и направились. Там он Машеньке её труд и оплатил. Всё, как и было обещано. Пять рублей. Причем, дедушка Марии выбор предложил — денежкой или бумажкой. Денежка красивая, золотая, с портретом Николая Александровича. Маша подумала-подумала и решила — денежка маленькая, может она её дорогой потерять. Взяла синенькую бумажку. Она большая. Маше пришлось её даже сложить, чтобы в карман спрятать…
Пять миллионов… Это миллион золотых денежек, которую Пётр Васильевич Маше предлагал. Сейчас в вагоне пять миллионов государственными кредитными билетами образца одна тысяча восемьсот девяносто восьмого года. Подписи Плеске, Тимашева, Коншина на них красуются. Деньги загружены настоящие. Создана полнейшая достоверность происходящего. У Мадам везде свои глаза и уши…
Плотно-плотно кожаные сумки пачками сторублевок с портретом Екатерины II набиты. Государственные кредитные билеты достоинством в пятьсот рублей в сундуке. Мало ли что…
Это сколько же килограмм золота получится? Ну, если не кредитные билеты везти, а золотые пятёрочки.
Полковник Васильев начал в уме высчитывать.
Тут поезд тормозить начал. Самое тому место. На подъеме.
Что, там они совсем умом порушились?
Причина торможения была проста. Поперёк путей лежал мальчик.
Не велик, не мал — на вид лет десяти. Может — одиннадцати.
Зачем и как он здесь?
Вот есть и всё…
Лежит и не шевелится.
А, вдруг жив ещё?
Что, его сейчас на кусочки колёсами паровоза разрезать?
Сигнал подали — лежит, путь не освобождает.
Одно остается — тормозить…
Полковник Васильев как-то сразу понял, что дождался им спланированного, даже в своих простеньких расчётах сбился.
Все посторонние, не уместные мысли из головы выбросил.
Клюнула Мадам.
Позарилась на пять миллионов.
Ну, что — милости просим, гости дорогие.
Нельзя полковнику на этот раз оплошать.
Никак нельзя.