Ватутин

ГОРЕЧЬ И РАДОСТЬ ВОЕННЫХ БУДНЕЙ

Зима 1942/43 года вновь, как и год назад, триумфом пронеслась по советско-германскому фронту, вдохнула надежду в сердца миллионов бойцов, тружеников тыла, друзей и союзников нашей страны. Эхо сталинградской победы звучало незатухающим громом.

В декабре Ставка принимает решение поручить ликвидацию группировки Паулюса войскам Донского фронта под командованием Рокоссовского. В его распоряжение передавались три армии Сталинградского фронта. Такое решение вызвало вполне понятную обиду командования Сталинградского фронта, особенно генерал-полковника Еременко, но с таким же успехом мог обидеться и Рокоссовский, если бы предпочтение было отдано войскам Сталинградского фронта. Надо сказать, что на протяжении войны таких ситуаций возникало много, и в каждой из них обязательно кто-то оказывался обиженным. В своих послевоенных мемуарах бывшие командующие фронтами неизменно доказывали свое неоспоримое преимущество перед соседом, зачастую забывая случаи, когда приоритет отдавался им в ущерб тому же соседу.

Как бы то ни было, но 10 января 1943 года, после предъявленного и отклоненного ультиматума, началась операция по уничтожению окруженного противника и войска Донского фронта перешли в наступление. Сначала группировку Паулюса расчленили на две части. 31 января был закончен разгром ее южной части, остатки которой во главе с генерал-фельдмаршалом Паулюсом сдались в плен, а 2 февраля та же участь постигла северную часть.

В плен было взято 90 тыс. солдат и офицеров, захвачено 5762 орудия, 744 самолета, 1666 танков, около 100 тыс. автомашин и мотоциклов, огромное количество материально-технических средств. Одновременно в плен попало 24 генерала.

«Поражение под Сталинградом, — писал генерал Вестфаль, — повергло в ужас как немецкий народ, так и его армию. Никогда прежде за всю историю Германии не было случая столь страшной гибели такого количества войск».

12 января началась долгожданная операция «Искра» по прорыву блокады Ленинграда. Почти семь суток шла ожесточенная борьба. Наши войска взяли Шлиссельбург, ряд других населенных пунктов, превращенных противником в мощные узлы сопротивления. Наконец 18 января в районе Рабочих поселков №5 и №1 наступавшие войска Ленинградского и Волховского фронтов соединились. Блокада Ленинграда была прорвана! Впервые город-герой, город-мученик вздохнул свободно.

В наступление перешли войска Воронежского фронта. Острогожско-Россошанская операция развивалась весьма успешно. 2-я венгерская армия была рассечена и окружена в двух районах — под Россошью и Алексеевкой. Под угрозой окружения оказалась и 2-я немецкая армия, оборонявшаяся в районе Воронежа. Последовала незамедлительно Воронежско-Касторненская операция, закончившаяся разгромом 2-й немецкой армии. А советские войска пошли дальше на Курск и Харьков по плану операции «Звезда». 60-я армия молодого талантливого генерала Черняховского 8 февраля освободила Курск, и главные силы фронта вышли на подступы к Харькову. С 1 января по 18 февраля успешно прошла Ростовская операция по освобождению Ростова-на-Дону, с 3 января по 4 февраля — Нальчикско-Ставропольская операция, в результате которой враг был изгнан с Северного Кавказа и освобожден Ставрополь. 11 января началась Краснодарско-Новороссийская операция по освобождению Прикубанья. Перешли в наступление войска Северо-Западного фронта с целью ликвидации демянского плацдарма, Калининский и Западный фронты — многострадального, обильно политого кровью ржевского выступа.

Не остался в стороне от главных событий и Юго-Западный фронт Ватутина. Зима 1942/43 года выдалась многоснежной, метельной, холодной, но ватутинцев это не смущало. Это была зима победы, зима необыкновенного подъема и наступательного порыва. Донбасс встречал своих освободителей, а Ватутин, оправдывая свою репутацию романтика, смотрел все дальше и дальше. После выхода войск фронта в район Старобельск, Лисичанск, Ворошиловград Николай Федорович загорелся новой идеей. Поколдовав две ночи над картой, он вызвал нового начальника штаба генерала Иванова.

— Смотри, Семен Павлович, — Ватутин ткнул остро оточенным карандашом в карту, — войска фронта нависают на Донбассом, а старобельский участок противника довольно слаб. Именно здесь я думаю бросить сильную подвижную группу в направлении Мариуполя и отсечь врага в Донбассе.

— Это же котел побольше Сталинградского! Дело весьма серьезное.

— И серьезное и заманчивое. Поэтому надо все тщательно сосчитать. И главное — противник. Каковы разведданные?

— Самые положительные. Разведка считает, что противник крупными силами отходит на запад. Одним словом, бежит за Днепр.

— Что ж, это возможно. Именно за Днепр, чтобы закрепиться на западном берегу большой водной преграды. Я связывался со Ставкой, командующими других фронтов. Все единодушны во мнении, что противник после наших ударов не способен организовать сколько-нибудь значительное контрдействие на Левобережной Украине. Но все равно сосчитать надо очень тщательно.

Через несколько дней план операции был готов, и 19 января Ватутин доложил его в Ставку. Москва с интересом отнеслась к предложениям фронта. К тому времени стало ясно, что окруженная в районе Россоши вражеская группировка обречена и у Ватутина есть шанс провести операцию, получившую название «Скачок».

Вот как сформулировала Ставка задачи операции: «Армии Юго-Западного фронта, нанося главный удар с фронта Покровское, Старобельск на фронт Краматорская, Артемовск и далее в направлении Сталино, Волноваха, Мариуполь, а также нанося мощный удар из района юго-западнее Каменск в направлении Сталино, отрезают всю группировку противника, находящуюся на территории Донбасса и в районе Ростова, окружают ее и уничтожают, не допуская выхода ее на запад и вывоза какого бы то ни было имущества».

Уже на седьмой день наступления предполагалось выйти в район Мариуполя. Для нанесения этого удара создавалась подвижная группа во главе с заместителем командующего фронтом генерал-лейтенантом М.М. Поповым.

Одновременно силами подвижных фронтовых резервов намечалось захватить переправы и плацдармы на Днепре. С левого фланга операция обеспечивалась наступлением Южного фронта вдоль Азовского моря.

Сейчас, по прошествии многих лет, с чувством глубокой досады читаешь сводки, донесения, распоряжения штаба Юго-Западного фронта и Ставки. Весь замысел операции, возникший на основе ложной оценки возможностей противника, не соответствовал реальной обстановке, сложившейся к тому времени у противоборствующих сторон. В действительности, ведя оборонительные бои, гитлеровское командование не собиралось отводить войска за Днепр, а готовило контрнаступление. Поражения в донских степях и под Воронежем, наоборот, вынудили немцев принять энергичные меры. Чтобы выиграть время для переброски крупных резервов из Западной Европы, создания ударных группировок и оснащения их первоклассным вооружением, немцы перешли к обороне, создав оборонительную линию по реке Миус. На этот рубеж сели войска бывшей группы армий «Дон» (с 12 февраля переименованной в группу армий «Юг») под командованием генерал-фельдмаршала Манштейна, представлявшие собой значительную силу. В группу вошли все танковые части 4-й и 1-й танковых армий и моторизованные дивизии, составившие могучий маневренный кулак. Манштейн имел большое количество авиации, базировавшейся на прекрасных аэродромах. Тыловые базы противника находились в непосредственной близости от войск. Конечно, не все у противника шло гладко, но то, что он сумеет скрытно подтянуть резервы и подготовит контрудар, предположить было можно.

К сожалению, разведорганы фронтов и Генерального штаба не обнаружили этого, а командование и Ставка неправильно оценили обстановку. Даже переход группы армий «Юг» к обороне не вскрыли своевременно, а движение колонн противника при перегруппировке зачастую оценивалось, как отход, а то и как паническое бегство за Днепр.

Знал ли Ватутин об истинном положении дел? В отношении своих войск — безусловно. Еще просчитывая план операции с начальником штаба и операторами, он обратил внимание на недостаток сил и средств, привлекаемых к выполнению боевой задачи. Разрыв между передовыми частями и пунктами снабжения на некоторых участках превышал 300 километров, а в распоряжении фронта имелось всего 1300 автомобилей и 380 автоцистерн. Неповрежденных железных дорог во фронтовых тылах не было. Имевшийся автотранспорт мог подвезти только 900 тонн горючего вместо положенных 2000. А ведь фронту были необходимы еще боеприпасы, продовольствие, другие материально-технические средства! Плохо было и с авиацией из-за отсутствия хороших аэродромов. Да и войска после тяжелейших боев не получили пополнения. Даже подвижной группе Попова не удалось создать мощный пробивной кулак. Несмотря на то что в ее состав вошли четыре танковых корпуса (3-й, 4-й гвардейский, 10-й и 18-й) и три стрелковые дивизии (5-я гвардейская, 38-я и 52-я), она имела всего 180 танков с одной заправкой горючего и двумя боекомплектами. Срочно сформированный штаб группы был снабжен разнокалиберными радиостанциями, не достиг требуемой оперативности и слаженности. Оперативное построение армий было линейным, да оно и не могло быть другим при таких силах. В резерве у фронта находилось всего два танковых корпуса, сосредоточенных за правым флангом.

На что же рассчитывал командующий Юго-Западным фронтом, начиная 29 января наступательную операцию? Были ли у Ватутина шансы на успех? С точки зрения нынешнего исследователя, знающего все и вся, — безусловно не было. Сейчас с полной уверенностью можно сказать, что Военный совет Юго-Западного фронта и прежде всего сам Николай Федорович Ватутин допустили серьезный просчет в подготовке и проведении операции «Скачок». Но, если поставить себя на место командующего Юго-Западным фронтом, то можно понять его действия. Третий месяц войска фронта вели успешные наступательные действия, побеждая врага не столько за счет численного превосходства, сколько за счет боевого мастерства командиров и красноармейцев. Внезапность, маневр, смелость позволяли даже глубоко оторвавшимся от тылов подвижным группировкам, уступающим противнику по многим показателям, бить его. Отход противника, поражение его на различных участках советско-германского фронта, наконец, данные разведки все больше убеждали командование фронта в том, что достаточно лишь преследовать противника. Кстати, этого мнения придерживалось все военное руководство страны. Рассчитывал Николай Федорович и на большую поддержку Ставки, и уж, конечно, на то, что в ходе операции сумеет поправить дело с обеспечением боеприпасами и материально-техническими средствами, как это было во время «Малого Сатурна». Одним словом, если без эмоций попытаться проследить ход мыслей Ватутина, то можно понять его надежды на успех.

И результаты первых боев еще более подкрепили уверенность командования фронта. Правда, подвижная группа М.М. Попова продвигалась не столь быстро, как хотелось, но продвигалась. Танковые корпуса утопали в снегу, останавливались из-за нехватки горючего, подвергались ударам авиации, но неуклонно двигались вперед. 11 февраля 9-я гвардейская танковая бригада и 4-й гвардейский кантемировский танковый корпус захватили важный узел дорог Красноармейское и перерезали коммуникации противника. До Мелитополя оставалось полпути.

И уж совсем хорошо шли дела на правом фланге: 6-я армия, наступавшая южнее Харькова, неудержимо рвалась вперед. Ватутинцев подстегивал успех соседей — Воронежского фронта, — взявших 16 февраля Харьков. Знал бы Николай Федорович, что эта победа достигнута соседом на последнем издыхании! Но мудрено ему было это знать, если сам командующий Воронежским фронтом генерал-полковник Голиков находился в роковом заблуждении. В переговорах с Ватутиным он не преминул похвалиться своими успехами.

Ставку такое положение дел тоже устраивало. Еще 8 февраля Ватутин получил директиву, которая предписывала: не допустить отхода противника на Днепропетровск, Запорожье, загнать его донецкую группировку в Крым. И это уже после его доклада о катастрофическом положении с резервами и автотранспортом! Кстати, Воронежский фронт получил задачу развивать наступление с выходом на линию Чернигов — Кременчуг. Стоит ли удивляться, что, выполняя указания Ставки, Ватутин бросил к днепровским переправам последние подвижные силы 6-й армии и весь свой фронтовой резерв — 1-й гвардейский и 25-й танковый корпуса? 18—19 февраля танкисты и мотострелки вышли к Днепропетровску и Запорожью, готовились форсировать Днепр, но вынуждены были остановиться.

19 февраля немцы, закончив формирование и подготовку ударных группировок, начали контрнаступление. Главный удар наносил 2-й танковый корпус СС, прибывший с Запада. Лучшие гитлеровские танковые дивизии «Адольф Гитлер», «Мертвая голова», «Райх» — перешли в наступление из района Краснограда, а подвижная группировка 4-й и 1-й танковых армий ударила из района южнее и юго-западнее Красноармейского. Удары семи полнокровных танковых и моторизованных дивизий противника по частям 6-й армии и группы Попова вынудили наши войска отходить с большими потерями к югу от Харькова и на Барвенково. Остановлены были наши войска и на реке Миус. Ставка потребовала от Воронежского фронта помочь соседу слева, но повернутые на юг весьма слабые 69-я общевойсковая и 3-я танковая армии не только не смогли улучшить положение, но и сами начали откатываться назад. 4 марта противник, перегруппировав силы, устремился на Харьков и Белгород.

К тому времени Ватутин уже полностью осознал тяжесть обстановки и прилагал все силы для спасения положения, чего нельзя было сказать о Голикове. Тот все еще продолжал слать в Ставку оптимистические доклады.

Жуков в своих воспоминаниях писал: «Н.Ф. Ватутин оттянул назад вырвавшиеся вперед части 3-й танковой армии и 69-й армии и организовал более плотные боевые порядки западнее и юго-западнее Харькова. Воронежский фронт, которым в то время командовал генерал-полковник Ф.И. Голиков, такой отвод войск не осуществил».

Эсэсовские танковые дивизии, головные батальоны которых были укомплектованы тогда еще малоизвестными «тиграми», 16 марта захватили Харьков, вырвались на Белгородское шоссе и устремились на север. 18 марта пал Белгород. В это время на фронт прибыли представители Ставки Жуков и Василевский. Под Обоянь срочно выдвигались 21-я, 64-я и только что сформированная 1-я танковая армии. 20—21 марта части 21-й армии прочно встали севернее Белгорода, а в районе Обояни сосредоточилась 1-я танковая армия. До 27 марта противник отчаянно атаковал наши войска, но безуспешно. Фронт стабилизировался по рубежу Гапоново, Трофимовка, Белгород, Волчанск, образовав южный фас Курской дуги.

Примерно в это же время, после такого же неудачного наступления войск Центрального фронта под командованием Рокоссовского на Орел, образовался северный фас Курской дуги.

Стало понятно, что зимняя кампания заканчивается и положение фронтов стабилизируется. Произошли и некоторые кадровые перемещения, «Чтобы укрепить руководство Воронежским фронтом, — писал Г.К. Жуков, — Верховный приказал назначить командующим генерал-полковника Н.Ф. Ватутина. Вступив в командование, Николай Федорович с присущей ему энергией взялся за укрепление войск фронта и создание глубоко эшелонированной обороны».

Вот так, «чтобы укрепить руководство». Значит, и после относительных зимних неудач вера в полководческий талант Ватутина не пошатнулась.

После войны во многих мемуарах, исследованиях весьма противоречиво оценивались события той зимы, и многие винили в неудачах только командование Юго-Западного фронта. Так, С.М. Штеменко в своих мемуарах «Генеральный штаб в годы войны» бездоказательно говорит о том, что у Генштаба сразу появились сомнения в успехе операции «Скачок». Выгораживая Ставку, Генштаб, Сталина, он пишет: «До сих пор остается загадкой, как это Ватутин — человек, безусловно, осмотрительный и всегда уделявший должное внимание разведке противника, на сей раз так долго не мог оценить размеры опасности, возникшей перед фронтом. Объяснить такое можно лишь чрезвычайной его убежденностью в том, что враг уже не в состоянии собрать силы для решительных действий».

Правда, далее он говорит о недооценке возможностей противника со стороны всех инстанций руководства Вооруженных Сил, но гораздо откровеннее по этому вопросу высказался А.М. Василевский: «Ставка и Генеральный штаб допустили ту же ошибку, что и командующие Юго-Западным и Воронежским фронтами: не ожидали наступательных операций врага, считая его разбитым. Ставка не только согласилась с предложениями командующих по развитию дальнейшего наступления, но в своих директивах даже расширяла планы фронтов. При этом Ставка никаких мероприятий по усилению их войск не предпринимала (разрядка моя. — С.К.). В результате Юго-Западный фронт продолжал с боями продвигаться в западном и юго-западном направлениях, с каждым днем увеличивая ширину фронта наступления, к началу контрнаступления врага достигшую уже более 400 километров. К тому же наши войска в результате непрерывных и длительных наступательных боев несли большие потери в живой силе и технике и из-за чрезмерной удаленности от баз снабжения испытывали острый недостаток в боеприпасах».

Спору нет, двоякое впечатление оставляют итоги зимней кампании 1942/43 года. В этой связи хочется еще раз вспомнить о так часто забываемом слагаемом успеха — умении воевать. Наступать сложнее, чем обороняться, и не раз еще предстояло нашим военачальникам испытать горечь неудач, чтобы преодолеть в общем-то объяснимое головокружение от успехов. Не следует забывать и о том, что всякая война есть противодействие двух сторон, и очень часто, анализируя свои действия, мы начисто забываем о противнике, впадая в ту же самую ошибку, в которую впадали военачальники. Пока немцы воевали лучше. И ошибки Ставки, командующих покажутся не столь обидными, если мы уясним, что воевали они с очень сильным и искусным противником. Конечно, остаются горечь и глубокие переживания от гибели десятков, сотен тысяч людей. Эти переживания не будут давать покоя, пожалуй, до конца жизни военачальникам, командирам. И кто оценил ту степень мучений, которые они испытывают, посылая одного бойца, сотню, тысячу на гибель? Конечно, хорошо бы одерживать победы без бессмысленных жертв, а еще лучше вообще без них. Но на войне так не бывает, у нее свои законы...

Николай Федорович более всего страдал не от своих личных неудач, а как раз от тех неоправданных потерь, жестокой прозы похоронок, к которым никогда не привыкает ни один нормальный человек.

По воспоминаниям сослуживцев, он, всегда невозмутимый, спокойный, на сей раз переживал открыто. Часто задумывался, смотрел в одну точку, искал уединения, принимался курить и без всякой охоты возвращался к работе.

Заметили это состояние и Жуков с Василевским. После сталинградских боев и «Сатурна» Николай Федорович встретился с ними впервые.

— Можно взаимно поздравить друг друга, — улыбнулся Жуков, пожимая руку Ватутину.

— От всей души поздравляю, — улыбнулся Ватутин.

— Так-то лучше, а то все перестукиваемся по телеграфу.

Причин для поздравления у старых товарищей было достаточно. За Сталинградскую операцию Георгий Константинович получил орден Суворова 1-й степени за №1. Таким же орденом были награждены Василевский, Воронов, Ватутин, Еременко, Рокоссовский. За короткое время все они были повышены в воинских званиях. 18 января Маршалом Советского Союза стал Жуков, а 16 февраля Василевский, получивший за месяц до этого звание генерала армии. 12 февраля воинское звание генерала армии было присвоено Ватутину.

Взаимные поздравления подняли настроение Николаю Федоровичу, а Жуков с обычной прямотой сказал:

— Переживать можешь сколько угодно. Мы все переживаем. Но сейчас надо готовиться к летней кампании. Ставка не случайно перевела тебя на Воронежский фронт, ему предстоят большие дела. А чтобы окончательно развеять хандру, поезжай в родную деревню. Я вот в сорок первом году проехал мимо родного дома. Но сейчас сорок третий и, по большому счету, зимняя кампания за нами...

— В этом я не сомневаюсь, как и в нашей окончательной победе, — заверил маршала Ватутин. — А по Воронежскому фронту у меня есть предложения...

— Вот это другое дело. Узнаю Николая Федоровича Ватутина...

Итоги зимней кампании, несмотря на несбывшиеся надежды, были ощутимыми. Под Сталинградом ликвидирована 300-тысячная группировка Паулюса, прорвана блокада Ленинграда, срезаны демянский и ржевский выступы, враг изгнан с Кавказа и из донских степей. Войска Красной Армии освободили около 500 тыс. кв. километров своей территории, продвинулись на некоторых участках фронта на 700 километров. По свидетельству самих гитлеровцев, их потери в России за зиму составили 1 млн 200 тыс. человек, а вместе с союзниками 1 млн 700 тыс. Враг потерял 24 тыс. орудий, более 3500 танков и 4300 самолетов. За время зимнего наступления было разгромлено 100 вражеских дивизий, что значительно ослабило силы вермахта на западе. Англо-американские войска начали активные действия в Тунисе, но и только. О втором фронте лишь велись разговоры. Между тем на востоке Гитлер продолжал держать 70 процентов всех своих войск — 194 дивизии из 273. В январе 1943 года в Германии была объявлена тотальная мобилизация.

Николай Федорович знал, что танкисты генерала П.С. Рыбалко освободили от врага Валуйский район, знал, что живы его родственники. Еще когда принимал фронт, он попросил начальника штаба генерала Ф.К. Корженевича узнать об их судьбе. Через несколько дней Ватутину доставили записку от родных. Николай Федорович сразу узнал почерк младшей сестры — любимицы Лены. Она от имени матери писала, что все живы, здоровы, просила разузнать подробнее о судьбе братьев. Уже тогда Николай Федорович решил съездить домой, но неотложные дела заставляли откладывать поездку. Разговор с Жуковым подтолкнул его, и в тот же день Ватутин собрался домой. Вызвал Семенчука.

— Через час выезжаем в Чепухино, — сказал он улыбаясь. — С собой берем оперативную группу, бронетранспортер охраны и радиостанцию. Если моя хата цела, она и будет временным пунктом управления. Связь со штабом фронта поддерживать постоянно. Да, скажи там Глушакову, чтобы собрал кое-что из продуктов. Родственников у меня много, да все село, по сути, родное...

Ровно через час машина бежала по хорошо укатанной, еще не размытой весенним паводком дороге. Вот и Валуйки. Когда-то маленький уездный городок, а теперь мощный железнодорожный узел. Даже огненный вихрь войны не смог окончательно уничтожить, изменить знакомые с детства места. Машина съехала с отрогов меловых гор, и перед взором генерала открылись вспученная вешними водами река Валуй, заречный простор с черными корявыми кустами и знакомыми до боли вербами. Вон и поворот реки, перекат, где он пацаном удил рыбу. Правда, теперь там переправляются по понтонному мосту танки. Но все равно картина знакомая. Вот и дорога, по которой не раз ходил из Валуек в Чепухино. По ней же вернулся домой, когда лишился стипендии в коммерческом училище. По ней мать в лютую стужу носила ему, больному, за двадцать верст домашнюю снедь, по ней ушел он в армию.

Мама, милая мама. После смерти отца, деда Григория, тяжелой болезни, приковавшей к постели старшую сестру, в отсутствие служивших в армии Павла и Николая она не пала духом, не опустила маленьких натруженных рук, а, взвалив на плечи непосильный груз, несла его безропотно и терпеливо. Это была не рабская покорность, как любят сейчас выражаться некоторые публицисты, а высокая сила духа, нравственная чистота, до которой многим из нас, нынешних, расти да расти. В колхозе она была лучшей дояркой, потом поварихой в детских яслях, и везде рядом с ней шла трудовая наследственная слава Ватутиных. В любви к труду, в приверженности высокому чувству долга воспитывала Вера Ефимовна не только своих детей, но и малышей, с которыми возилась в детском саду, яслях. Пришел из армии Павел — и семье стало легче, подросли Афанасий, Семен. Николай уже с первого командирского жалованья купил сестре Матрене швейную машинку, и она до сей поры обшивает всех домашних и односельчан. Ежемесячно посылал родным деньги, в голодные годы отдавал последнее, чтобы спасти семью. Он помог любимице Лене поступить в медицинский институт, немало сил и энергии потратил на младшего брата Семена, уговаривал мать переселиться к себе. Вера Ефимовна приезжала к сыну не раз и в Киев, и в Москву. Дивилась красоте городов, богатству генеральской квартиры, хоть и не было в ней ничего, кроме казенных вещей. Любила проехать с сыном-генералом в блестящей черной машине, повозиться с внуками, но остаться навсегда категорически отказывалась.

— Что, ты, сынок! — вздыхала она. — Как же я без Чепухино. И хата там, и земля наша, и могилки родимые. Работа також держит. Здесь у тебя и делать нечего. А я без работы не могу. Не работают только мертвые... Ты уж позаботься о братьях, сестрах. Им оно нужнее...

Вот и сейчас, в первом после долгой разлуке письме, мать спрашивала о братьях. Что сказать? Воюют братья, пишут друг другу письма. Павла не видел давно и даже не знал, что тот наблюдал за ним издалека несколько месяцев назад. Генерал Ватутин инспектировал одну из дивизий, где в строю артиллеристов стоял его брат, наводчик Павел Ватутин. Старший брат с любовью и гордостью смотрел на младшего, но постеснялся даже товарищам сказать о своем близком родстве с командующим. Николай Федорович же, не зная этого, просто уехал в другую дивизию. Брат Семен сообщал, что служит в танковой бригаде на одном с ним фронте. Но пока братья списывались, выбирали время для встречи, Николая перевели на другой фронт. А вот Афанасия видел. Получив после излечения в госпитале краткосрочный отпуск, он заехал на двое суток к брату. За крепким чаем, хорошим ужином, быстро организованным Митей Глушаковым, братья просидели всю ночь. Вспоминали родителей, сестер, которых война собрала под крыло матери. Афанасий показал изрезанное рубцами предплечье, где еще сидел осколок, и Николай Федорович чувствовал, как комок подкатывает к горлу. После памятного падения в голодный год с дерева Афанасий хорошим здоровьем не отличался, но сейчас тянул суровую лямку сапера. Что это такое — генерал знал. Под огнем неприятеля, в ледяной воде держать на своих плечах бревна строящегося моста или на ощупь рыскать по напичканной минами нейтральной полосе... Как хотелось ему тогда предложить Афанасию место в штабе, но не повернулся язык, ибо был уверен — откажется брат. Так и написал матери, не скрывая ничего. А та в ответ только попросила: «Ты уж последи за ними, Коля».

Когда Николай Федорович увидел первые дома родного Чепухино и на косогоре хату деда Григория, слезы невольно навернулись на глаза. В хате его конечно не ждали. Вера Ефимовна сидела за ткацким станком, Матрена стрекотала на швейной машинке. Средняя сестра Дарья — счетовод колхоза — что-то писала, приткнувшись у лучины. Лена подметала пол. На печке звенели детские голоса, поблескивали глазенки ребятишек. В хате расположились остановившиеся на постой солдаты. Вот они-то и подняли суматоху при виде вошедшего в комнату генерала. Сестры заголосили в один голос, кинулись обниматься. Николай с трудом отбился от них и шагнул к матери. Вера Ефимовна обняла сына, и слезы обильно потекли по ее коричневым морщинистым щекам.

— Подождите, мама, дайте раздеться, — с трудом сдерживал себя сын.

Отстранив Веру Ефимовну, он повернулся к двери, снял шинель, фуражку, повесил ее на обломок штыка, вбитый в стену еще дедом Григорием. Заблестели в тусклом свете лучины ордена, и солдаты вновь вытянулись по стойке «смирно».

— Вольно, вольно, — скомандовал Ватутин. — Не смущайтесь. Вы мне не мешаете. Я не надолго. А поужинаем вместе. Да, мама? — повернулся он к Вере Ефимовне. — У меня братья такие же красноармейцы, как вы. Видите, и я не во дворце вырос. Согласны?

— Так точно! — вразнобой ответили бойцы.

— Вот и отлично. Глушаков! — крикнул он ординарца. — Тащи наши припасы.

Митя с трудом втащил два огромных фанерных чемодана.

— Это еще что? — удивился Ватутин. — Да тут целый фронтовой склад.

— Никак нет, товарищ командующий. Член Военного совета приказали все получить по списку, составленному ими, и никаких разговоров...

Ватутин улыбнулся. С членом Военного совета фронта Никитой Сергеевичем Хрущевым спорить было действительно бесполезно.

Ужин получился на славу. Собрались все родные, дальние родственники. Николай Федорович, чтобы не смущать бойцов, снял китель и в белой рубашке выглядел каким-то своим, домашним. Солдаты видели, как бережно по-крестьянски подставлял он под ложку кусок хлеба, как вытирал рукавом рубахи вспотевший лоб. Старушка мать — обычная деревенская женщина, сестры, такие же как у них, оставленные в далеких селах. Простая хата с неизменной русской печкой и почерневшим от времени ткацким станком. Все это как-то не вязалось с генеральским кителем, блеском золотых погон и орденов, малиновыми лампасами, развернутой тут же в углу радиостанцией и щеголеватыми офицерами-порученцами, даже во время ужина нет-нет да и беспокоящими генерала. В этот момент крестьянская хата перевесила в умах солдат холодную непостижимость крупного штаба. И близок им стал командующий фронтом, которого они прежде если и знали, то по фотографии. И сразу появилась уверенность. Уж такой-то, свой, не подведет, не пошлет солдата ни за понюх табака под бомбежку, артобстрел, под пулеметы. Такой все понимает не по докладам, а нутром, сердцем...

Давно улеглись спать бойцы-квартиранты. По старой привычке забрались на печь сестры, а мать с сыном все не могли насмотреться друг на друга.

— Ты бы, Коля, все же помог братьям, — тихо просила Вера Ефимовна. — Афанасий совсем плох, ну какой из него солдат? Может, куда полегче?

— Нельзя, мама. Что люди скажут? Как я этим бойцам в глаза смотреть буду? — Николай Федорович кивнул на перегородку, за которой устроились на полу солдаты. — Ведь мне на смерть их посылать приходится...

— Да я умом все понимаю, сынок, а сердце все хочет деток спасти. Ты не слушай меня, старую. Ватутины всегда были перед миром чистыми и будут. Бог даст, живыми останетесь...

Вера Ефимовна с любовью разглядывала сына. Это был ее родной Коля. Те же глаза с хитрым ватутинским прищуром, высокий, как у деда Григория, лоб, добрая улыбка, вот только посеребрила виски седина, прорезали морщины лоб и щеки. Много, видимо, лиха приходится на его долю. Даром, что окружен почетом...

— Что, мама, постарел? — угадал материнские мысли Ватутин. — Это не страшно. После победы все помолодеем. Нам бы только фашиста кончить. Уж и боюсь вас спрашивать, как прожили под немцем. Натерпелись?

— А что бояться. Жили как все люди. И терпели со всеми одинаково.

— Как же это немцы до генеральской семьи не добрались?

— Так и не добрались. У нас и немцы всего раза два были. Известное дело — глубинка. Они ведь и колхоза не распускали, колхоз-то сподручнее грабить. Тут не до генеральских семейств. Но главное дело — люди. Люди спасли. У нас, считай, все чистыми остались, к немцам не пошли. Один только нехристь — конюх колхозный, горький пьяница — в полицаи пошел. Уж таким лютым оказался. Так и прозвали Каюк. Вот он председателя нашего немцам выдал, Щеголева, и меня стращал. Но до нас не успел добраться. Тут у нас парнишка один квартировал, теперь, сказывают, партизан. Он этого июду и прикончил. А так, что говорить? Тяжко, голодно, и работа проклятущая. Даже больную Матрену гоняли. Не поверишь, всем семейством на руках ее носили... Бога благодарим, что живы остались...

Вера Ефимовна всхлипнула, и из глаз брызнули слезы.

— Ну что вы, что вы, все хорошо теперь, — успокаивал мать Николай Федорович. — Вы, мама, собирайтесь в Москву. За вами приедет Таня. До конца войны поживете без забот, а дальше видно будет.

— Нет уж, Коленька. Как я в таком горе дочерей, внучат брошу? Да и как мне без забот? На том свете отдохнем.

— Ну хорошо, — не стал спорить Николай Федорович. — Но Таня все равно приедет, поможет по хозяйству, привезет кое-что из одежды, обуви. Это уж обязательно. И не думай отказываться. Здесь ты мне не указ.

— Хорошо, хорошо! Спасибо, сынок. Дай бог тебе здоровья. У меня вот одна просьба. Люди на селе волнуются. Хотят тебя видеть. Ты уж уважь, сынок...

— Ну что же, я согласен. Вот только времени нет. Завтра в обед, то бишь уже сегодня, мы убываем. Дел, мама, страшно сказать сколько. Ведь на мне сотни тысяч людей. Если соберутся с утра, то поговорим. А сейчас давайте поспим часок-другой.

Николай Федорович лег на свежую, пахнущую детством холстину и мгновенно заснул, а Вера Ефимовна так и просидела до рассвета, поправляя непокорные вихры и укрывая ноги спящего сына.

Как на селе узнали, что утром сам генерал Ватутин собирает народ, трудно сказать. Но еще до света к избе деда Григория потянулись люди. Стар, млад да женщины составляли на тот момент население Чепухино. Впереди степенно вышагивали два старика — Иван Лыков по прозвищу дед Базар, сосед Ватутиных, и Игнат Балашов — дед Балаш. Наперед стариков все забегала дочь деда Базара Евгеша, подружка Николая Федоровича по детским играм, но Базар, не церемонясь, отгонял ее клюкой. У ворот дома Ватутиных стоял автоматчик-часовой. Во дворе расположились замаскированные штабные машины, тихо гудел движок радиостанции. Автоматчики взвода охраны, бывшие пограничники, способные скрутить любого приблизившегося к штабу, в растерянности наблюдали за собиравшимися людьми.

Дед Базар остановился, не доходя нескольких шагов до ворот, и, показывая свою осведомленность в военных порядках, крикнул часовому:

— Сынок, кликни разводящего! Пущай будют чепухинского генерала. Земляки пришли.

Из дверей выбежал Митя Глушаков. Для этого молодого солдата командующий был больше чем отец. После тяжелого ранения взял его к себе Ватутин и обращался как с родным сыном. В редкие часы затишья читали книги, занимался с юношей математикой, всерьез обещал подготовить к поступлению в институт. Митя отвечал сыновьей любовью. Он не только следил за хозяйством генерала, готовил для него постель, обмундирование, доставал газеты, настраивал радио, затачивал карандаши, но и оберегал сон командующего. В штабе все знали, что, если около закутка командующего на цыпочках ходит Митя, подходить к углу не стоит даже ближайшим помощникам Ватутина.

— Дайте поспать командующему и позавтракать! — крикнул Митя. — Генерал третью ночь на ногах и сегодня лег всего час назад...

— Мы подождем, сынок, — успокоил его дед Базар. — Ты только, как встанет, намекни ему. Сам-то небось здесь командир какой?

Автоматчики дружно рассмеялись, а Митя мгновенно покраснел. Но дед, как бы не замечая смеха, начал объяснять ординарцу родословную командующего и какое отношение к ней имеет он — дед Базар. В разговор моментально ввязались бабы, и скоро около ватутинского дома голосил настоящий птичий базар.

Сколько бы он продолжался, неизвестно, но открылась дверь и выглянул Ватутин, одетый по форме.

— Товарищ Глушаков! — крикнул он. — Прекращайте базар. Прошу гостей в избу.

Через несколько минут изба Ватутиных была буквально набита людьми. В красном углу под иконами, рядом с портретами Сталина и Ворошилова, на краешке лавки притулился виновник торжества.

— Ой, Коля! — не выдержала Евгеша Лыкова. — Блестишь, как угодник, небось не помнишь, как по грибы ходили. Теперь и тронуть тебя опасно...

— Цыц, шалава! — прикрикнул на нее дед Базар. — Что с глупостями лезешь?

— Ничего, ничего, — рассмеялся Ватутин, обнимая женщину. — Помню, Женя, и про грибы и как пели в школьном хоре. Ну как же не помнить подружку жены? Вместе ведь батрачили...

— Вместе, Коля. Только теперь Танюшка — генеральша, а я, как есть, скотница. Где уж нам.

— Цыц! — крикнул дед Балаш. — Ты, Николай Федорович, не слушай ее, дуру. Рази ей понять диспозицию? Вон мы с твоим дедом Григорием по десять лет царю-батюшке отслужили, а даже лычки на погоны не заслужили. Ты же эвон, в полные генералы вышел.

— А помнишь, Николай Федорович, — вмешался дед Базар, — как в армию уходил, я тебе пророчил стать генералом? Сбылось ведь.

— Все помню, дорогие мои, — ответил Ватутин. — Скажите лучше, как горе под немцем мыкали, как думаете восстанавливать колхоз?

— А что говорить? — сразу вступил в разговор дед Базар. — Известное дело, какая может быть жизнь под супостатом. Председателя нашего Щеголева не по-божески кончили. Лютовали над ним долго. Я так и не пойму, как он после таких мук еще жил. Только и просил мучителей расстрелять за селом, чтобы семья не видела. Нашел кого просить. Расстреляли сердешного посреди родного двора, и не токмо семью — все село согнали смотреть. А как наши пришли, так перенесли Щеголева на кладбище. Колхоз, что ж, поднимем. Нам бы скотину какую, то исть лошадок бы.

— Хорошо дед, пришлю трофейных лошадей и трактор. Обещаю...

— Вот за это — спасибо. Вот это по-божески...

До полудня беседовал Николай Федорович с односельчанами, шутил, смеялся, слушал стариков, рассказывал о Красной Армии, о Москве, о втором фронте. В конце разговора твердо обещал гнать гитлеровцев на запад и добить врага в Берлине. Закусив в последний раз домашней картошкой, в два часа дня командующий фронтом отбыл из села. Уехал генерал, а чепухинцы долго еще вспоминали эту встречу. «Без воображения из себя», — говорил дед Балаш. «Самый смирный хлопец на селе, вежливый, ласковый, а смотри в какие генералы вышел», — вторили ему бабы...

«Эх, мало мы работаем с людьми, что под немцами остались, — думал Николай Федорович по дороге. — А ведь их миллионы. Им в Красную Армию вливаться, восстанавливать хозяйство и вообще жить дальше. Ну это село командующего фронтом. К нему теперь особое внимание будет, не упустят момента подхалимы. А таких сел тысячи. И всем надо нести свое слово».

Надо сказать, что Ватутин еще во время зимнего наступления писал прокламации к населению оккупированных областей. В одной из них говорилось: «Дорогие товарищи! Наши отцы, матери, братья и сестры! Для фашистских гадов наступает час расплаты. Красная Армия бьет и гонит немцев на Дону, на Северном Кавказе и на Центральном фронте.

Бандитская армия Гитлера трещит по всем швам... Красная Армия успешно очищает советскую землю от фашистских захватчиков. На юге наши войска подходят к Донбассу... час вашего освобождения близок. Ждите прихода вашей родной Красной Армии и всеми средствами помогайте ей в борьбе против гитлеровцев. Не давайте немцам увозить хлеб и угонять скот. Разрушайте мосты и дороги, по которым будут удирать немцы. Поджигайте немецкие склады с боеприпасами и продовольствием. Помогайте партизанам громить фашистских захватчиков.

Красная Армия наступает. Она несет вам освобождение от тяжелой фашистской неволи. Она несет вам радостную и счастливую жизнь на родной земле».

В штабе фронта обстановка была напряженная. Вновь прибыл представитель Ставки Жуков. Всех беспокоил вопрос: как поведет себя противник в летней кампании и что следует предпринять советским войскам? Николай Федорович сразу включился в эту работу, мгновенно-забыв о поездке в родное село. Напомнил ему об этом член Военного совета Хрущев.

— Как съездил, Николай Федорович? — спросил он Ватутина, который по привычке расположился поколдовать перед сном на карте.

— Очень хорошо, Никита Сергеевич. Вам большое спасибо от семьи и земляков. Продуктов всем хватило...

— Вот видишь, а твой ординарец отказывался. Как живут люди?

— Плохо. Впечатление такое, что погибают. Все лежит на плечах женщин и стариков. На себе пашут. Смотреть страшно. Я им обещал лошадей и трактор. Вы как думаете?

— Правильно сделал. Я непременно распоряжусь и лично прослежу. Эх, сколько еще горя увидим на земле русской! А скоро Украину освобождать. Я уже подготовил будущих партийных работников. Сейчас я их бросил на наши тылы. Много еще там безобразий, особенно в санитарной службе. А?

— Вам виднее. Мне неудобно давать вам политические советы.

— Ну это ты брось. Фронтом командуешь ты...

Когда Николай Федорович узнал, что членом Военного совета у него будет Хрущев, то одновременно обрадовался и насторожился. Прошлая совместная работа до войны на Украине оставила приятные впечатления. Демократичность Хрущева, простота и вместе с тем высокая активность, огромный политический опыт и авторитет во многом помогли тогда Ватутину. Дистанция между первым секретарем компартии республики и начальником штаба округа все же значительная. Но теперь первым человеком на фронте мог быть только командующий, его слово должно быть решающим, и Ватутин боялся некоторых сложностей. Однако жизнь опровергла его сомнения.

Н.С. Хрущев оставался членом Политбюро ЦК ВКП(б). Он сумел поставить дело так, что не только не подавлял, но и не заслонял своим авторитетом командующего. Наоборот, всячески поднимал его. Сам беспрекословно подчинялся, особенно в военных вопросах, воле Ватутина, что делало распоряжения командующего еще более убедительными. А близость к высшему руководству страны позволяла ему сделать для фронта много такого, чего не могли добиться другие члены военных советов.

Хрущев, обладавший особым политическим чутьем, умением разбираться в людях, увидел в молодом генерале не только выдающегося военачальника, но и близкого себе по духу и характеру человека. Он не просто хвалил Ватутина, но отзывался о нем с глубоким почтением.

Работая с многими документами, архивными материалами, воспоминаниями современников, мне пришлось столкнуться с удивительной закономерностью. Никто из вспоминавших Ватутина ни разу не сказал о нем плохого слова. Это касается и солдат и маршалов. А среди них были люди, не только любившие его, но и относившиеся с предубеждением и даже завистью. В среде военачальников очень немногие завоевали такое всеобщее уважение. Может быть, только Фрунзе, Шапошников, Уборевич, Василевский и Рокоссовский.

Какие же задачи предстояло решать войскам Воронежского фронта и что так волновало командование фронтов, Ставку в те весенние дни сорок третьего года?

После тяжелейших зимних поражений, кое-как скрашенных частными успехами, гитлеровские стратеги напряженно искали варианты стратегического плана дальнейшего ведения войны. При всех разногласиях и спорах он в конце концов свелся к одному: развернуть новое победоносное наступление на Востоке, чтобы вырвать стратегическую инициативу из рук русских и добиться перелома в войне в свою пользу. Было решено упредить советское наступление и провести крупную наступательную операцию в районе Курской дуги.

Уже 13 марта Гитлер подписал приказ №5 на ведение боевых действий на Восточном фронте. В нем предписывалось группе армий «Юг» генерал-фельдмаршала Манштейна создать мощную танковую группировку севернее Харькова, а группе армий «Центр» генерал-полковника Клюге — такую же южнее Орла. Эти группировки должны были встречным ударом окружить и уничтожить войска русских на Курской дуге.

Через месяц эта операция приобрела четкие очертания, получила условное наименование «Цитадель» и была оформлена оперативным приказом Гитлера №6 от 15 апреля 1943 года.

Для решения намеченных задач немецкому командованию предстояло восполнить зимние потери в личном составе и вооружении, оснастить войска новейшими образцами боевой техники. Германия приложила для этого максимум сил. Начатая еще в январе тотальная мобилизация принесла свои плоды. К лету 1943 года численность вермахта на Восточном фронте была доведена до 4,8 млн человек, да еще 500 тыс. союзников. На советско-германском фронте сосредоточилось 232 дивизии, 5850 танков и штурмовых орудий, 54 тыс. орудий и минометов, 2980 боевых самолетов. Необходимо отметить, что немецкое командование особое внимание уделило качественным характеристикам вооружения. Гитлеровский танковый бог Гейнц Гудериан, натерпевшийся от советских Т-34 и КВ, теперь в должности генерал-инспектора танковых войск постарался дать вермахту лучшие танки. Еще с весны 1942 года фирмы Круппа начали конструирование новых тяжелых танков T-VI «Тигр» и T-V «Пантера», превосходящих советские по бронезащите, вооружению и оптике. Теперь эти танки начали поступать в войска, немецкие конструкторы улучшили баллистические характеристики противотанковых пушек, появилась самоходная артиллерийская установка «Фердинанд», было изобретено мощное противотанковое оружие ближнего боя — фаустпатрон. Как и всегда, большие надежды гитлеровцы возлагали на авиацию, которая получила на вооружение новые самолеты «Фокке-Вульф 190А», «Хейнкель-129».

Для операции «Цитадель» отводилось все лучшее. Были привлечены 50 наиболее боеспособных дивизий, из них 16 танковых и моторизованных, 3 отдельных танковых батальона, укомплектованные «тиграми» и «пантерами», 8 дивизионов штурмовых орудий. Свыше 20 процентов пехотных, 70 процентов танковых, 30 процентов моторизованных дивизий вермахта сосредоточивались на узком участке фронта. Это составило 900 тыс. человек, 10 тыс. орудий, 2700 танков и штурмовых орудий, 2000 боевых самолетов (почти 70 процентов самолетного парка Восточного фронта) поддерживало эту армаду.

Конечно, советское командование не знало всех подробностей, но многое предвидело, опираясь на разведданные и оперативные прогнозы. Ставка спокойно восприняла подготовку врага, укрепляя свою группировку войск. В составе действующей армии насчитывалось 6,6 млн человек, 105 тыс. орудий и минометов, 2200 реактивных установок, более 10 тыс. танков и САУ, свыше 10 тыс. самолетов. Концентрировались и крупные резервы. На 1 апреля в резерве Ставки числилось до девяти армий, из них две танковые. В качественном отношении вооружение советских войск также улучшалось. Войска получили современные самолеты Ла-5, Як-9, Пе-2, Ту-2, Ил-4. Новые модели реактивных систем залпового огня, зенитной и противотанковой артиллерии, стрелкового автоматического оружия составили основную часть вооружения. Артиллерия в основном была переведена на механическую тягу, а появление в достаточном количестве автомобилей, особенно американских «студебекеров», позволило резко повысить маневренность боевых и работоспособность тыловых частей.

Перед советским командованием стояли три вопроса: где, когда и как действовать? С вопросом где трудностей не было. Конечно, под Курском. Там сосредоточились главные силы противника. С этим были согласны и Ставка и командующие фронтами. С двумя остальными вопросами было сложнее, особенно с последним.

Первым выдвинул свои предложения Жуков. «В конце марта и начале апреля, — писал он потом в мемуарах, — мы с Н.Ф. Ватутиным побывали почти во всех частях фронта. Вместе с командирами частей и соединений оценивали обстановку, уточняли задачу и необходимые меры, если противник перейдет в наступление. Меня особенно беспокоил тот участок обороны, где находилась 52-я гвардейская стрелковая дивизия, и я побывал там дважды. Я считал, что этой дивизии придется принять на себя главный удар противника. Командование фронтом и армией было того же мнения, и мы решили всемерно укрепить этот ответственный участок артиллерийскими средствами. Пора было готовить предварительные соображения по плану Курской битвы».

Свои соображения после совета с Ватутиным и Рокоссовским Жуков направил в Ставку Верховному Главнокомандующему:

«Товарищу Васильеву

5 ч. 30 мин. 8 апреля 1943 г.

Докладываю свое мнение о возможных действиях противника весной и летом 1943 года и соображения о наших оборонительных боях на ближайший период.

1. Противник, понеся большие потери в зимней кампании 1942/43 года, видимо, не сумеет создать к весне большие резервы для того, чтобы вновь предпринять наступление для захвата Кавказа и выхода на Волгу с целью глубокого охвата Москвы.

Ввиду ограниченности крупных резервов противник вынужден будет весной и в первой половине лета 1943 года развернуть свое наступление на более узком фронте и решать задачу строго по этапам, имея основной целью кампании захват Москвы.

Исходя из наличия в данный момент группировок против наших Центрального, Воронежского и Юго-Западного фронтов, я считаю, что главные наступательные операции противник развернет против этих фронтов, с тем чтобы, разгромив наши войска на этом направлении, получить свободу маневра для обхода Москвы по кратчайшему направлению...

6. ... Переход наших войск в наступление в ближайшие дни с целью упреждения противника считаю нецелесообразным. Лучше будет, если мы измотаем противника на нашей обороне, выбьем его танки, а затем, введя свежие резервы, переходом в общее наступление окончательно добьем основную группировку противника.

№ 256 Константинов».

Василевский, прибывший в штаб Воронежского фронта, был согласен с таким предложением. Верховный своего мнения не высказал, а распорядился созвать 12 апреля в Ставке совещание по этому вопросу, предварительно затребовав соображения фронтов.

К назначенному времени командующие фронтами и начальники штабов подтвердили положение войск противника и его намерение наступать под Курском. О действиях же своих войск были различающиеся мнения. Командование Центрального фронта высказалось за упреждающий удар с целью разгрома орловской группировки противника. У Военного совета Воронежского фронта было несколько предложений и, хотя Ватутин больше склонялся к идее Жукова, мысль об упреждающем ударе не покидала его. Видимо, поэтому в докладе в Ставку он не спешил с предложениями по своим войскам и ограничился характеристикой противника:

«Начальнику Генштаба КА на № 011990 12.4.43.

Перед Воронежским фронтом в настоящее время установлено:

1. Пехотных дивизий в первой линии девять (26, 68, 323, 75, 255, 57, 332, 167-я и одна дивизия невыясненной нумерации).

Эти дивизии занимают фронт Красно-Октябрьское — Большая Чернетчина — Краснополье — Казацкое. Дивизия неизвестной нумерации, по показаниям пленных, выдвигается к району Солдатское и должна сменить 332-ю пехотную дивизию.

Эти данные проверяются. Есть непроверенные данные, что во втором эшелоне имеются шесть пехотных дивизий. Положение их пока не установлено, и эти данные пока проверяются.

В районе Харькова, по данным радиоразведки, отмечается штаб венгерской дивизии, которая может быть выдвинута на второстепенное направление.

2. Танковых дивизий всего шесть («Великая Германия», «Адольф Гитлер», «Мертвая голова», «Райх», 6-я и 11-я), из них три дивизии в первой линии. По данным радиоразведки, штаб 17-й танковой дивизии переместился из Алексеевского в Тащаговскую, что говорит о выдвижении 17-й танковой дивизии на север. По наличию сил противник имеет возможность вывести дополнительно в район Белгорода до трех танковых дивизий с участка Юго-Западного фронта.

3. Таким образом, следует ожидать, что противник перед Воронежским фронтом сможет создать ударную группу силой до 20 танковых дивизий и не менее 6 пехотных дивизий, всего до 1500 танков, сосредоточения которых следует ожидать в районе Борисовка — Белгород — Муром — Казачья — Лопань. Эта ударная группа может быть поддержана сильной авиацией численностью примерно до 500 бомбардировщиков и не менее 300 истребителей.

Намерение противника — нанести концентрические удары из района Белгорода на северо-восток и из района Орла на юго-восток с тем, чтобы окружить наши войска, находящиеся западнее линии Белгород — Курск...

Таким образом, перед Воронежским фронтом противник вероятнее всего будет наносить главный удар из района Борисовка — Белгород в направлении на Старый Оскол и частью сил на Обоянь и Курск. Вспомогательные удары следует ожидать в направлении Волчанск — Новый Оскол и Суджа — Обоянь — Курск. Для крупного наступления противник сейчас не готов. Начала наступления следует ожидать не ранее 20 апреля с. г., а вероятнее всего в первых числах мая. Однако частных атак можно ожидать в любое время. Поэтому от наших войск требуем постоянной, самой высокой готовности.

№ 55

Федоров (Ватутин. — С.К.), Никитин (Хрущев. — С.К.), Федотов (Корженевич. — С.К.).[4]

Вечером 12 апреля на совещании в Ставке Жуков, Василевский, Антонов докладывали соображения по плану ведения кампании. Обсуждение шло тяжело, ибо Верховный очень беспокоился за устойчивость нашей обороны, но в конце концов было принято предварительное решение о преднамеренной обороне в районе Курской дуги с целью измотать силы противника и перейти в наступление. Тогда же решился вопрос о развертывании резервов. Их располагали в районе Ливны — Старый Оскол — Короча, чтобы подготовить рубеж обороны на случай прорыва врага в район Курской дуги. Часть резервов помещалась за Брянским фронтом. Силы резерва объединились в Степной военный округ, на который Ставка возлагала большие надежды в будущем наступлении.

После совещания Ставка и Генштаб приступили к практической отработке плана кампании и Военный совет Воронежского фронта наконец прислал свои предложения, которые предусматривали использование преднамеренной обороны, не исключая превентивного удара по врагу.