Ватутин

«НИ ШАГУ НАЗАД!»

Новый, 1942 год в штабе Северо-Западного фронта встретили в напряженной обстановке. К этому времени некоторая растерянность гитлеровского руководства и психологический шок от ударов Красной Армии начали проходить. Сопротивление противника возросло, а наступательная мощь наших войск упала.

К 1 января 1942 года войска фашистской Германии вместе с союзниками насчитывали на Восточном фронте 3 909 тыс. человек, около 35 тыс. орудий и минометов и 1500 танков. Им противостояли с советской стороны 4 199 тыс. человек, 27,7 тыс. орудий и минометов, 1784 танка (в том числе 506 современных).

Общее соотношение сил было примерно равным, но задачи перед воюющими сторонами стояли разные. Гитлеровское командование основной задачей на зиму считало удержание занимаемых позиций и выигрыш времени на подготовку новых резервов, необходимых для будущего весеннего наступления. Из активных действий только группе армий «Юг» предписывалось, прочно удерживая рубежи, «добиваться взятия Севастополя, для того чтобы высвободить резервы и перебросить их из Крыма на другие участки фронта».

Советское Верховное Главнокомандование считало, что вермахт, деморализованный поражениями и плохо подготовленный к боевым действиям в зимних условиях, не сможет оказать должного сопротивления без восполнения понесенных потерь. Ставка приняла решение начать общее наступление на широком фронте от Ленинграда до Крыма. Войскам Ленинградского, Волховского и правого крыла Северо-Западного фронтов предстояло нанести поражение группе армий «Север» и деблокировать Ленинград. Войскам левого крыла Северо-Западного фронта, Калининского, Западного и Брянского фронтов надлежало окружить и уничтожить главные силы группы армий «Центр». Юго-Западный и Южный фронты должны были решать задачу освобождения Донбасса, а Крымский и Кавказский фронты совместно с Севастопольским оборонительным районом завершить освобождение Крыма.

Ставка во многом исходила из военно-стратегической и политической необходимости. Слишком велико было желание освободить из оккупации миллионы советских людей, вырвать из кольца блокады Ленинград, вернуть Донбасс и индустриальные районы юга страны. Вопрос об общем наступлении решался на совместном заседании Ставки и Политбюро ЦК ВКП(б), где все решило выступление Сталина, который прямо заявил, что «немцы в растерянности от поражения под Москвой, очень плохо подготовились к зиме. Сейчас самый подходящий момент для перехода в общее наступление». К сожалению, Ставка и прежде всего Верховный Главнокомандующий недооценили врага и переоценили состояние и качество боевой подготовки своих войск. Немцы располагали значительным количеством живой силы, техники, вооружения и боеприпасов для организации прочной обороны. Мы же были во всех отношениях не готовы к таким масштабным наступлениям. Ведь даже в годы наших последующих побед, мы не проводили одновременно подобных операций. Но слово Сталина было законом, а из военных никто не выступил против. Правда, пытался протестовать Жуков, но и то не против самого принципа, а только против такого количества операций. Да еще начальник Генерального штаба несколько раз повторил, что надо больше думать.

А думать было над чем. Тот же Северо-Западный фронт должен был участвовать одновременно в двух операциях на разных стратегических направлениях, нанося расходящиеся удары. Вот почему был так озабочен штаб фронта даже в новогоднюю ночь. Еще 18 декабря, в разгар Московского наступления, Ватутин получил директиву Ставки, которая предписывала: «Не позднее 26 декабря 1941 года нанести удар силами не менее шести усиленных стрелковых дивизий из районов Осташков в общем направлении на Торопец, Велиж, Рудню, дабы во взаимодействии с войсками Калининского фронта отрезать пути отхода противнику и не дать ему возможности задержаться для обороны на заранее подготовленном рубеже оз. Оталово, Андреаполь, западный берег реки Западная Двина, Ярцево. В дальнейшем ударом на Рудню отрезать Смоленск с запада». Одновременно 11-я армия должна была нанести удар на Старую Руссу с ближайшей задачей овладеть этим городом и с последующей, наступая на Дно, Сольцы, «во взаимодействии с войсками Волховского фронта отрезать пути отхода противнику со стороны Новгород и Лучи». 34-й армии предстояло «сковать противника на демянском направлении».

Более всего Николая Федоровича волновало направление главного удара по группе армий «Центр». Где взять те шесть полнокровных дивизий, если стоящая на этом направлении 27-я армия сильно ослаблена?

— Сорвем операцию, — озабоченно сказал, глядя на карту, Курочкин.

— Не имеем права, — ответил Ватутин, но и в его словах чувствовалась озабоченность. — Будем готовить, хоть с нашими крохами. Придется оголять 34-ю, подойдут маршевые батальоны. Эх, танков бы! Может, обратиться в Ставку?

— Другого выхода нет. Готовь данные.

Сколько передумал в эти дни Ватутин, сколько перебрал вариантов, но без усиления войск фронта даже думать о серьезном успехе было бессмысленно. С тяжелым чувством отрабатывал Николай Федорович оперативные документы, и только большое самообладание позволяло ему оставаться по-прежнему спокойным, доброжелательным. Хорошие вести все-таки пришли с директивой Ставки — о переносе времени наступления.

— Звонил Василевский, — удовлетворенно сообщил Курочкин. — Мы получаем новые 3-ю и 4-ю ударные армии. Это же такая силища! Да еще намечается передать нам 1-й и 2-й гвардейские стрелковые корпуса. Они сейчас формируются под Москвой. Ну, что думаешь?

— А что тут думать? — впервые за много дней улыбнулся Ватутин. — Конечно хорошо. Поставим их на направление главного удара. А как с танками, артиллерией, боеприпасами?

— Просил, но что в одном разговоре скажешь? Теперь ты просишь.

— И буду. Если говорить откровенно, радоваться особенно рано. На какое число перенесено наступление?

— На 7 января. Военный совет фронта сделает все, чтобы выработать правильное решение, мобилизовать бойцов, командиров, но главная сейчас работа твоя, Николай Федорович.

До Нового года штаб фронта трудился с огромной нагрузкой. Ватутин спал не более двух часов. В ежесуточных докладах в Ставку упрямо просил подкреплений.

— Не давите вы на меня так, — твердо отказывал Шапошников. — Все, что могли, дали. Вы же знаете, голубчик, эти вопросы решает сам Верховный. Две ударные армии, разве мало? Ведь в них по восемь—десять дивизий.

— Десять? — не унимался Ватутин. — Если учесть, что в каждой по 5 тысяч человек, то десять превратится в пять полнокровных.

— Сейчас везде так, голубчик. Зато какие командармы! Генералы Пуркаев, Еременко...

— Я понимаю. Конечно, и армии неплохо укомплектованы и командармы хорошие. Но у меня ведь еще две армии совсем слабые, а боевой техники на фронте, стыдно сказать, кот наплакал. Вы же знаете. На 250 километров фронта 800 орудий, 510 минометов и 170 танков. Авиация фронта насчитывает всего 69 исправных самолетов. Боеприпасов всего на несколько суток, а мы собираемся наступать...

— Николай Федорович, вы опытный генштабист. Посмотрите на крупномасштабную карту. Сопоставьте задачи всех фронтов с нашими возможностями и поймете, что большего вам дать не можем. Думайте, думайте. Я уверен, что вы выработаете самое перспективное решение...

И Ватутин думал. Перед ним, как наяву, стояли вытянутые в одну тонкую линию войска. Сумеет ли слабо пополненная 11-я армия генерала В.И. Морозова осуществить прорыв почти на 110-километровую глубину к Сольцам без поддержки соседа справа и слева? А разве не нужны будут силы для наращивания удара 3-й и 4-й ударных армий на торопецком направлении? Ведь расположенная между ударными группировками 34-я армия, которой теперь командует генерал Берзарин, в лучшем случае может быть использована для прикрытия и служить связующим звеном. Еременко после осенней катастрофы Брянского фронта, которым командовал, будет выжимать из армии все, чтобы реабилитировать себя. Пуркаев тоже не забыл лета сорок первого. С ними трудностей не должно быть, а вот 11-я армия тревожит. Сил у немцев еще достаточно, и местность способствует более обороне, чем наступлению...

Ватутин знал, что сплошной обороны перед войсками фронта нет, но все населенные пункты превращены в очаги сопротивления, дороги блокированы. Между опорными пунктами существует хорошо налаженная связь и огневое взаимодействие, в условиях суровой зимы и бездорожья маневр больших масс войск затруднен и преодолеть даже очаговую оборону весьма трудно.

Значит, нужно рассчитывать на маневр мобильных, небольших, но хорошо вооруженных и подготовленных частей. Таких, как лыжные батальоны, десантные бригады. Эти летучие отряды должны прорываться между опорными пунктами, рвать связь, совершать диверсии, захватывать плацдармы. Войска же, входящие в прорыв, при упорном сопротивлении противника блокируют его очаги сопротивления и уничтожают их по частям уже после выхода на намеченные рубежи.

Обо всем этом вместе с планом операции Ватутин и доложил командующему фронтом.

— Кроме этого, — уже в заключение сказал Ватутин, — в сложившихся условиях возлагаю большие надежды на внезапность перехода войск в наступление. Зима, так выгодная противнику для обороны, должна стать нашим союзником. Снег, вьюги, метели помогут нам скрытно проводить маневр. Надо довести до командиров всех степеней, чтобы передвигались только ночью или в плохую погоду. Резервы до начала наступления держать в населенных пунктах в глубоких тылах. Надо заставить немцев поверить, что перед ними все тот же ослабленный противник...

— Не забывать об экипировке личного состава, — добавил Курочкин.

— Безусловно. И о снабжении, особенно боеприпасами. И наконец, главное. Предлагаю начать операцию не с рассветом, а вечером. Это усилит внезапность. Немцы консервативны и считают, что наступать можно только с утра.

— Но Ставка определила срок 7 января!

— А мы и начнем седьмого, только вечером...

7 января 1942 года в 16 часов ударила вся артиллерия фронта, и дивизии первого эшелона 11-й армии южнее озера Ильмень атаковали противника. Наступление Северо-Западного фронта началось.

Фактор внезапности сработал хорошо. Используя всю мощь артиллерии, выбрасывая вперед лыжные батальоны, войска 11-й армии уже в ночь прорвали оборону противника и к исходу следующего дня продвинулись вперед на 6—10 километров. Еще через сутки наступления ударная группировка армии в составе трех дивизий подрезала правый фланг 290-й пехотной дивизии врага и завязала бой на северо-восточной окраине Старой Руссы. Одновременно лыжные батальоны и десантные бригады перерезали дороги от Старой Руссы на Шимск, две дивизии вышли к берегам Ловати, блокировав расположенные там опорные пункты.

Настроение на фронтовом КП поднималось с каждым новым сообщением, поступавшим из армий. Судя по тому, как принимал донесения Генштаб, в Ставке тоже были удовлетворены развитием событий. 8 января ударная группировка Калининского фронта прорвала вражескую оборону западнее Ржева и устремилась на Сычевку. Сообщив об этом Ватутину, заместитель начальника Генштаба Василевский добавил:

— Теперь дело за вами. Догоняйте Конева.

— Догоним и перегоним! — весело ответил Ватутин.

На следующий день в полосе более 100 километров перешли в наступление войска левого крыла фронта. 3-я ударная армия генерала Пуркаева устремилась в направлении Холм, Великие Луки. 34-я армия генерала Берзарина наступала в районе Демянска, обеспечивая правый фланг ударной группировки. Войска с упорными боями по льду форсировали озеро Селигер, прорвали тактическую оборону противника. Продвижение войск левого фланга отслеживал командующий фронтом. За правым флангом наблюдал начальник штаба. Дела вроде бы шли хорошо и поэтому, когда на пятые сутки наступления Курочкин увидел растерянное лицо Ватутина, он догадался, что что-то произошло.

— Неужели встали? — спросил он, озабоченно потирая бритую голову.

— Пока не встали, но притормозили серьезно. Из 11-й армии донесения тревожные — не могут взять Старую Руссу. 84-я дивизия отстала от основных сил армии, артиллерия и танки застряли в глубоком снегу.

— Меры приняли?

— Так точно. Генералу Морозову направлена телеграмма. — Николай Федорович открыл папку и начал читать: — «Для решения вопроса по захвату Старой Руссы крайне необходимо форсировать действия 84-й стрелковой дивизии. Кроме того, полк второго эшелона 188-й стрелковой дивизии также может быть брошен для атаки Старой Руссы. Все другие силы армии — по вашему усмотрению...»

— Достаточно. Что еще?

— К сожалению, Павел Алексеевич, как мы и предполагали, замедлила наступление 34-я армия, а это оголяет фланги 3-й ударной. Вообще, мне кажется, надо сосредоточивать усилия на демянском выступе. Надо его срезать и зажать немцев в котел. На Сольцы прорваться 11-й армии будет трудно, точно так же, как 34-й догнать 3-ю ударную. Берзарин распыляет силы на мелкие стычки. Буду с ним связываться...

В тот же день Ватутин вызвал на связь командарма 34-й и самым серьезным образом указал ему, что для нанесения фланговых ударов он выделяет недостаточные силы, но и те «распыляются на блокирование и атаку мелких населенных пунктов, вместо того, чтобы смело обходить их, выходить в тыл и продвигаться вперед, в тыл демянской группировки противника».

К сожалению, даже после принятия надлежащих мер 34-я армия не смогла выполнить все указания штаба фронта. Говорить о какой-то поддержке правого крыла 3-й ударной армии не имело смысла. Берзарин отчаянно сражался с нависшим из демянского выступа 2-м армейским корпусом немцев. Более того, теперь уже 3-й ударной армии пришлось обеспечивать фланги 34-й армии, вступив в ожесточенные затяжные бои за населенные пункты Ватолино и Молвотицы.

На левом фланге 3-я и 4-я ударные армии продолжали успешное наступление. Особенно удачно действовала группировка 4-й ударной армии. Немцы получили на этом участке ряд неприятных сюрпризов. Так, в районе города Пено они создали мощные укрепления, соединив их с опорными пунктами своеобразным огневым мешком, который исключал фланкирующие удары наших войск. Но, укрепляя стены мешка, фашистские стратеги не уделили должного внимания его основанию. Действительно, с точки зрения здравого смысла наносить здесь удар было невозможно. Но Ватутин нашел здравый смысл как раз в том, чтобы ударить именно здесь. И оборона врага была смята в считанные часы.

Еще более неожиданным для врага оказалось наступление одной дивизии и двух лыжных бригад по лесному бездорожью на правом фланге 4-й ударной. Несколько небольших опорных пунктов, оборудованных немцами на этом направлении, лыжники обошли, блокировали и ушли вперед. К 12 января войска генерала Еременко выполнили задачи, поставленные командованием фронта. 9-я немецкая армия отступала и смогла организовать сопротивление только на участке Дроздово, Давыдово, Колобово, Бор.

Успешно, хотя и с более скромными результатами, наступала 3-я ударная армия. Из-за отставания 34-й армии ее войска растянулись на 90—100 километров по фронту. За восемь дней боев ее дивизии продвинулись всего на 20—40 километров на правом фланге, в центре — на 70 и на левом фланге — на 60—70 километров. Все это беспокоило командование фронта.

— Обстановка опять усложняется, Павел Алексеевич, — докладывал Ватутин 17 января Курочкину. — Разрыв между Пуркаевым и Еременко увеличивается и достиг уже 35 километров. Прикрывает его только 31-я стрелковая дивизия, в штабах дивизий и полков чувствуется недостаточная слаженность, оперативность, за исключением разве что 245-й стрелковой дивизии. Причина все та же. Не умеем воевать: отсутствует опыт, командиры имеют слабую подготовку. Да что говорить? 20-я стрелковая бригада долбит в лоб по Ватолино, хотя давно его надо было обойти и двигаться на Щеглово... Такие примеры не единичны.

— Что делать, Николай Федорович, науку воевать постигаем в боях. Я ведь понимаю, как трудно избавиться от стереотипов. Наш командир пока просто не может представить оставленный у себя в тылу опорный пункт, да еще не подавленный.

— Не только это. Зачастую просто тянет в населенный пункт, будь то деревня или город. Престижно освободителем быть, да и погреться не грех.

— И это верно. Нужно еще раз указать командующим армиями о недопустимости этого и потребовать увеличения темпа наступления.

18 января Ватутин от имени Военного совета фронта направил Пуркаеву и Берзарину директиву, в которой указывал: «Вы ведете бои за обладание отдельными пунктами неправильно. Это наглядно видно на примере боев за Молвотицы и Ватолино. Вместо глубокого обхода населенных пунктов вы их окружаете, непосредственно сковывая при этом крупные силы и замораживая их. Противник этим очень умело пользуется. Еще три-четыре такие операции, как операции под Молвотицы и Ватолино, и все ваши силы будут заморожены. Двигаться вперед будет нечем... Необходимо объяснять командирам частей и соединений эти ошибки и впредь их не допускать...»

Конечно, было бы неверно говорить, что именно эти указания Военного совета фронта кардинально изменили обстановку. Но не без них войска с каждым днем осваивали более совершенные приемы боя. Маневр, обходы, охваты стали применяться более умело, и сразу фронт двинулся вперед. К 20 января войска ударных армий продвинулись на 120 километров и глубоко обошли с юга демянскую группировку 16-й немецкой армии. 4-я ударная, разгромив врага, освободила города Андреаполь, Торопец. 3-я ударная армия вышла к городу Холм, где совместно с партизанами окружила 218-ю пехотную дивизию врага. На широком фронте войска армий подошли к важной коммуникации группы армий «Центр» — железной дороге Ржев — Великие Луки. Вновь вздохнули свободно в штабе фронта и вновь ненадолго.

— Опять хмуришься, Николай Федорович? — улыбнулся Курочкин.

— Приходится. Посуди сам. Полоса наступления фронта возросла до 300 километров. Плотность боевых порядков снизилась почти в два раза, фланги наступающих группировок почти не обеспечены. Мы же теряем управление, а сие смерти подобно.

— Ну, не драматизируй так. Все же наступаем.

— Я, Павел Алексеевич, хорошо научен сорок первым годом и тем, как мы тогда «управляли». При нашей нынешней подготовке войск, особенно командного состава, при таком слабом материальном обеспечении и наступление может быстро перейти в поражение. Ты же видишь, как мы, с позволения сказать, кряхтим. Звонил Василевскому, просил резервов. У Ставки их нет. Просил сузить полосу наступления. Фронт бьет растопыренными пальцами по расходящимся направлениям и назло всему наступает. Но любую науку, в том числе и военную, не обманешь. Она нас накажет. Александр Михайлович обещал доложить Верховному...

К счастью, просьбы Ватутина не остались без внимания. 22 января по указанию Ставки в состав Калининского фронта передавались 3-я и 4-я ударные армии. Взамен их Северо-Западный фронт принимал 1-ю ударную армию, 1-й и 2-й гвардейские стрелковые корпуса. Войска фронта получили задачу ударами из района Старой Руссы в южном направлении и из района Молвотицы в северном окружить и уничтожить войска 2-го армейского корпуса 16-й немецкой армии на демянском плацдарме.

Своевременность и правильность принятого Ставкой решения позволили не только выровнять положение, но и добиться нового успеха. Войска 3-й и 4-й ударных армий начали развивать энергичное наступление на витебском и смоленском направлениях. В первых числах февраля эти армии вышли на подступы к Великим Лукам и Демидову, а 249-я стрелковая дивизия 4-й ударной армии даже прорвалась к Витебску.

Всего неделю потребовалось штабу Северо-Западного фронта на перегруппировку сил, налаживание новых цепочек управления. 29 января войска фронта возобновили наступление, и к середине февраля кольцо окружения вокруг демянской группировки противника сомкнулось. В окружении оказалось 6 дивизий 2-го армейского корпуса, всего около 95 тыс. человек. Это была первая серьезная операция по окружению крупных сил немцев, закончившаяся удачно. В штабе фронта не скрывали радости, как и в Ставке. Так Николай Федорович впервые осуществил операцию по окружению.

Думал ли он тогда, что в скором времени будет участвовать в окружении и не таких группировок, что превратится в настоящего мастера охватывающих ударов?

Войска фронтов за время наступления понесли значительные потери, а немцы, опираясь на многочисленные опорные пункты, вынуждали блокирующих рассредоточивать свои усилия по отдельным очагам сопротивления, тянули время. Во фронте начала сказываться острая нехватка боеприпасов, материально-технических средств. На орудие выделялось по два снаряда в сутки, да и те на огневые позиции артиллеристы носили на себе. Авиация фронта к началу уничтожения окруженной группировки не могла оказать сколько-нибудь существенной помощи. Из 69 самолетов в строю осталось меньше половины. Поэтому противник практически беспрепятственно перебрасывал на самолетах окруженным пополнение, боеприпасы и продовольствие. Войска вели тяжелейшие бои, и Ватутину стало ясно, что ликвидация демянского котла в лучшем случае затянется на долгое время. Переговоры со Ставкой оставляли на душе тяжелый осадок. Москва требовала завершения операции, а сил и средств для укрепления фронта не предоставляла. Ватутин доложил Шапошникову несколько вариантов, но для их осуществления требовалось хотя бы минимальное пополнение, особенно танками.

— Я понимаю вас, голубчик, но резервов нет, — тихо говорил Шапошников. — Верховный считает, что вы в состоянии и так завершить операцию.

— Так вы доложите, — не выдержал Ватутин, — что в скором времени мы не только наступать, но и удерживать противника в котле не сможем. Борис Михайлович, я уверен, что немцы скоро пойдут на прорыв. Разведданные говорят об этом.

— Держитесь, голубчик. Положение сложное и в Донбассе, и в Крыму, и на западе. Наступление тормозится по всему фронту. Верховный недоволен, не хочет и слышать об обороне.

Предчувствия не обманули Ватутина. После месяца ожесточенных боев обстановка вокруг демянского котла осложнилась. Воспользовавшись ослаблением натиска советских войск, немцы создали в районе Старой Руссы корпусную группу «Зейдлиц» в составе пяти полнокровных, хорошо вооруженных дивизий. Основные силы авиации группы армии «Север» переориентировали на район Демянска. 20 марта группа нанесла удар в стык 11-й и 1-й ударной армий в направлении на Рамушево. Через сутки в этом же направлении, но уже из района Залучья, ударили окруженные дивизии. Встречный удар поддерживали сотни самолетов. 23 апреля противник соединился с окруженной группировкой. Образовался так называемый Рамушевский коридор, который к 1 мая был расширен до 8 километров. Произошло то, что следовало ожидать. И если уж говорить до конца, то остается только удивляться, как еще войска Северо-Западного фронта смогли в течение месяца сдерживать атаки врага и не допустить значительного расширения горловины котла. Более того, практически обескровленный фронт готовил новую наступательную операцию, которая должна была начаться 3 мая.

В самый разгар апрельских боев в штаб Северо-Западного фронта прибыл представитель Ставки, заместитель начальника Генерального штаба генерал-лейтенант Василевский. За прошедший год генералы поменялись должностями. Теперь уже Александр Михайлович был старшим по должности, но это нисколько не повлияло на отношения между ними... Встречать представителя Ставки поехал Ватутин.

По пути на аэродром на одной из разбитых фронтовых дорог Николай Федорович встретил маршевую роту. Машина застряла в глубокой колее, и генерал вылез на обочину. Пожилой длиннорукий лейтенант, видимо командир роты, остановил бойцов и подбежал с докладом, хлюпая по растаявшему снегу мокрыми валенками. Голос у лейтенанта был хриплым или простуженным. Глаза слезились и лихорадочно блестели.

— Вы не больны? — спросил Николай Федорович, обходя вместе с ним строй роты.

— Никак нет, товарищ генерал, — прохрипел лейтенант.

Перед Ватутиным в шинелях с подоткнутыми полами, в ватных штанах и мокрых валенках стояло более сотни бойцов. Большей частью это были совсем молодые ребята или пожилые люди. Вид у бойцов был не просто усталый, а прямо-таки измученный. Винтовки с примкнутыми штыками щетинились неровной линией. У левофлангового солдатика, которого каска, вещмешок и прочая амуниция пригнули к земле, винтовка вдруг выпала из рук, клацнув затвором. Подхватив ее, он неловко поскользнулся и чуть не сел в грязный снег. Лейтенант тяжело засопел за спиной генерала.

«Господи! — подумал Николай Федорович. — А ведь им сегодня в бой! Что же это такое?» Но вслух он сказал:

— Как дела, славяне? Вас сегодня кормили?

— Так точно! — вразнобой ответил строй.

— Товарищи бойцы! Я начальник штаба фронта генерал Ватутин. Вы вливаетесь в ряды героической 1-й ударной армии Северо-Западного фронта. Ваши однополчане зажали фрицев в котел и уже несколько недель давят врага. Пока дело идет туго, но бойцы и командиры очень надеются на ваше пополнение, и я вижу, надеются не напрасно...

Строй дружно рассмеялся.

— Ваш смех воспринимаю как подтверждение моих слов. Почему в валенках? — спросил он лейтенанта.

— Не успели получить сапоги. Сказали, выдадут на дивизионном складе.

— Хорошо, я проверю. Как только прибудете на место, передайте мой приказ: немедленно переобуть людей, выдать водки и горячую пищу. Можете двигаться.

Лейтенант козырнул, повернул колонну, и она двинулась, стараясь держать строй и ногу.

«Пополнение сырое, совсем сырое, — думал всю оставшуюся до аэродрома дорогу Ватутин. — Их еще учить и учить, а мы их сразу в бой. Нет, видимо, не набрала еще страна полную силу. Второго фронта, судя по всему, и не предвидится. Трудно придется в этом году. Если и сравнялись с немцами количественно, то качественно еще не дошли до их уровня...»

Николай Федорович был недалек от истины.

Положение, сложившееся к весне 1942 года, было весьма противоречивым. Международное и внутреннее положение СССР улучшилось: антифашистская коалиция сплотила под своими знаменами 26 стран, с США и Англией была заключена договоренность об открытии в этом году второго фронта. Советский народ, воодушевленный победой под Москвой, еще больше сплотился, заканчивалась перестройка хозяйства на военные рельсы. Шло массовое производство танков Т-34, самолетов Ла-5, Як-7, новых реактивных систем залпового огня, противотанковых орудий. Однако зимнее наступление Красной Армии заканчивалось из-за отсутствия необходимых резервов, материально-технических средств. Обе стороны перешли к обороне, укрепляли позиции. Командиры и штабы отрабатывали вопросы управления, взаимодействия, совершенствовали систему огня. В Ставке и Генштабе не сомневались в весенне-летнем наступлении врага и строили планы предстоящей кампании. Начали создаваться воздушные и танковые армии, изменялись штаты стрелковых и авиационных соединений, улучшалась подготовка пополнения в запасных полках.

Между тем по завершении зимней кампании Красная Армия выполнила далеко не все поставленные задачи, а точнее — не выполнила их. Ленинград оставался в блокаде. Удачное наступление Северо-Западного и Западного фронтов смазалось неудачами с демянским котлом и ржевско-вяземской группировкой. На юге, в том числе в Крыму, успехов вообще не было. Войска по численному составу и особенно технической оснащенности все еще значительно уступали вермахту, готовых резервов и значительных материальных средств не было. Немцы лучше подготовились к весенне-летней кампании. На Восточном фронте враг имел 6,2 млн человек (в том числе 810 тыс. войск союзников), 3229 танков, 57 тыс. орудий и минометов и 3395 самолетов. В нашей действующей армии было 5,6 млн человек, 3882 танка, 44,9 тыс. орудий и 2221 самолет. Враг превосходил нас по всем показателям, кроме танков, но в качественном отношении немецкое вооружение все еще было лучшим.

В этих условиях в середине марта Генеральный штаб подготовил все обоснования и расчеты по плану ведения весенне-летней кампании 1942 года. Главная идея заключалась в активной обороне, накоплении резервов с последующим переходом в решительное наступление. В целом Ставка согласилась с таким предложением, однако Сталин потребовал провести ряд частных операций в Крыму, в районе Харькова, на льговско-курском и смоленском направлениях, а также в районе Ленинграда и Демянска. Жуков и особенно Шапошников протестовали, твердо отстаивали свою позицию, но решающее слово принадлежало Верховному...

Самолет из Москвы задержался на полчаса, и Николай Федорович начал уже волноваться, но вскоре из-за леса показались истребители сопровождения, а за ними тяжелый «Дуглас». Генералы встретились как старые друзья, обнялись и поцеловались. В ответ на вопросительный взгляд Ватутина Василевский сказал:

— Поговорим в машине.

— К нам из-за Рамушевского коридора? — спросил в машине Ватутин.

— И из-за него тоже. Ты как оцениваешь обстановку на лето? Я имею в виду все фронты. Впрочем, об этом на месте.

В штабе фронта командующего ждали с минуту на минуту, и генералы вышли погулять.

— Знаешь, Александр Михайлович, — сразу заговорил Ватутин. — Даже с моей колокольни видно, что мы еще не готовы к серьезным наступательным операциям. Надо переходить в прочную оборону, наращивать резервы, готовить войска, особенно командно-штабной состав. Ну разве что провести не более одной частной операции. Я бы направил все силы на прорыв блокады Ленинграда или ликвидацию ржевско-вяземского выступа. Заметь, даже не говорю о своем фронте, хотя на нас висит демянский котел. О Ленинграде после зимнего голода даже говорить больно. Ну а Ржев — и так ясно, всего в 70 километрах от Москвы.

— В целом ты попал в точку. Принято решение обороняться, и основную массу резервов сосредоточить вокруг Москвы. По разведданным, у немцев здесь около 70 дивизий. Но беспокоят в этой ситуации два момента. На Юго-Западном направлении противник имеет 102 дивизии, из них 9 танковых, 7 моторизованных, 3 эсэсовских, 3000 танков и более тысячи самолетов. Однако Верховный уверен, что немцы пойдут на Москву.

— А вы, Генеральный штаб?

— Мы в принципе согласны с Верховным, вот только эти 102 дивизии... Второй момент, который беспокоит не меньше. Верховный требует проведения не одной частной операции, а нескольких. Под Ленинградом, у вас, на Западе, под Харьковом и в Крыму.

— Александр Михайлович, я лично сомневаюсь, чтобы на других фронтах войска были подготовлены лучше, чем у нас, а значит, и успех таких наступлений весьма проблематичен, они съедят все резервы, тогда ни о каком решительном контрнаступлении не может быть речи. Неужели никто не возражал?

— Возражали, особенно Жуков и Борис Михайлович. Георгий Константинович предлагает лишь одну наступательную операцию, а Борис Михайлович вообще против. Но Верховный неумолим. Сам понимаешь, что это значит. Да и все командующие фронтами заверяют нас в полном успехе. Вы тоже обещаете добить немца в Демянске. Операцию подготовили?

— Обещаем, но при наличии значительного подкрепления, а такового, судя по вашим словам, не предвидится.

— Не обижайся, сейчас больше всего требуют Тимошенко и Хрущев. Они выходят на Верховного, минуя Ставку, и, думаю, уже убедили его, что не только возьмут Харьков, но и разгромят немцев, выйдут на Средний Днепр, Черкассы, Николаев...

— Заманчиво, — не удержался Ватутин, — но уж очень опасно. Наступать из оперативного мешка, каковым является барвенковский выступ, по меньшей мере рискованно. Видимо, Юго-Западное направление хорошо усилено?

— Ты прямо повторяешь Бориса Михайловича, а относительно усиления не сказал бы. Личным составом усилили нормально, а остальным в меру. Да и где взять? В общем, думаю, Верховный утвердил частную операцию Юго-Западного фронта с целью разгрома харьковской группировки врага наличными средствами. Ну, у нас с тобой свои дела — демянский котел. После разговора с командующим прошу представить мне все документы по предстоящей операции...

В разгар подготовительной работы по ликвидации демянской группировки началось наступление Крымского фронта. Это была уже третья попытка освободить Крым. Василевский, ежедневно переговаривавшийся с Генеральным штабом и Оперативным управлением, все больше мрачнел. Войска фронта под командованием генерал-лейтенанта Д.Т. Козлова, не добившись успеха, несли большие потери. Ставка приказала фронту перейти к обороне, но оперативное построение фронта не отвечало задачам обороны, а командование фронта оставляло свою группировку наступательной, убеждая, что фронт скоро будет наступать более решительно. А оборона в полосе 44-й армии, особенно левого фланга, примыкающего к Черному морю, была совсем слаба. Представитель Ставки Л.З. Мехлис только препирался с командующим фронтом, внося еще больше неразберихи и сумятицы.

24 апреля с Василевским связался Сталин и сообщил ему, что из-за ухудшения здоровья Шапошникова Александр Михайлович временно назначается исполнять обязанности начальника Генерального штаба. Далее разговор свелся к обстановке в Крыму. Александра Михайловича беспокоила обстановка на Северо-Западном фронте, и он поспешил выехать в войска. Через два дня Ватутин встретил его с хорошими вестями. В штаб фронта пришел приказ о назначении Василевского врио начальника Генштаба и присвоении ему звания генерал-полковник. Николай Федорович первый поздравил друга, скромно по-фронтовому отметили это событие и первомайский праздник. А 3 мая войска фронта перешли в наступление на демянскую группировку. Поначалу наметился успех, но далее, как говорится, нашла коса на камень. Тогда же события в Крыму отвлекли Василевского от демянского котла. 8 мая, безошибочно определив слабое место в обороне 44-й армии, немцы, нацелив сюда крупные силы авиации и танков, нанесли удар, прорвали наши позиции и стали быстро развивать успех. 9 мая Верховный вызвал к аппарату ВЧ Василевского. Разговор был более чем короткий.

— Вызывают в Москву, — объяснил Александр Михайлович Курочкину и Ватутину. — Обстановка в Крыму очень тяжелая. И что особенно обидно... Ведь мы знали о приготовлениях немцев. Фронтовая разведка даже установила точный день их перехода в наступление. Однако ни Козлов, ни Мехлис не приняли должных мер. Вот она — наука побеждать. У тебя, Павел Алексеевич, — повернулся он к Курочкину, — дела идут неплохо. Думаю забрать Николая Федоровича, буду рекомендовать его на Оперативное управление. Вижу, что ты против, но положение на фронтах усложняется. Николай Федорович нужен в Ставке...

Предложение Василевского было неожиданным не только для Курочкина, но и для Ватутина, хотя Александр Михайлович и намекал об этом еще неделю назад. Но пока это было только предложение.

Несколько дней после убытия Василевского Ставка не беспокоила Северо-Западный фронт, но 12 мая Ватутина отозвали в Москву.

Николай Федорович прибыл в Генеральный штаб, когда началось печально известное наступление Юго-Западного фронта. Ставка, Оперативное управление Генштаба работали с повышенной нагрузкой, и Ватутин предполагал, что потребуется его помощь, но был разочарован — его назначили заместителем начальника Генерального штаба по Дальнему Востоку. Заниматься хоть и важным, но мирным театром в такое серьезное время было невыносимо. Однако он пересилил себя, собрал волю в кулак и скоро без ущерба для основных обязанностей включился в оперативную работу по действующей армии.

— Это положение временное, — успокаивал его Василевский. — Я сам временный, а к Верховному сейчас не подступиться.

— Наверное, он не может мне простить неудач под Демянском, — сокрушался Ватутин.

— Не думаю, хотя возможно и это. Насколько мне известно, отношение к тебе доброжелательное, но его трудно понять. Наступление под Харьковом развивается успешно. За трое суток войска продвинулись на 30 километров к Змиеву, Краснограду. Хорошо начал наступление со своей 28-й армией и генерал Рябышев — рвется из района Волчанска к Харькову. Знал бы ты, сколько упреков я выслушал от Верховного из-за того, что по-нашему настоянию он чуть было не отменил столь удачно начавшуюся операцию. А тут еще неудачи в Крыму...

— Эх, можно только позавидовать Семену Константиновичу! — вздохнул Ватутин. — Ведь взять Харьков — это значит нависнуть над Донбассом, над всей южной группировкой немцев. И все же чувствую какое-то беспокойство. Боюсь, как бы немцы чего не замыслили. Сил-то у них более чем достаточно.

— Ты прав, я тоже просто места не нахожу. Сосредоточив такую массу войск, немцы просто обязаны замыслить серьезный контрудар...

Разговор этот состоялся 16 мая, и скоро самые худшие опасения Василевского и Ватутина подтвердились. Наша разведка проглядела сосредоточившуюся в районе Краматорска армейскую группу Клейста в составе одиннадцати дивизий из 1-й танковой и 17-й полевой армий с большим количеством танков. Она-то утром 17 мая перешла в наступление из района Славянск—Краматорск против 9-й и 57-й армий Южного фронта. Прорвав оборону, враг всего за двое суток вышел в тыл войск Юго-Западного фронта в районе Петровского.

Василевский, которого такое начало службы во главе Генерального штаба удручало вдвойне, уже вечером 17-го числа связался со своим бывшим сослуживцем, а теперь начальником штаба 57-й армии генералом А.Ф. Анисовым и узнал, что обстановка там критическая. Александр Михайлович сразу доложил об этом Сталину и предложил прекратить наступление Юго-Западного фронта и направить усилия на ликвидацию прорыва из района Краматорска. Но Сталин не любил менять свои решения. Да и его переговоры 18 мая с Тимошенко, а позже с Хрущевым способствовали этому. Военный совет Юго-Западного фронта считал, что опасность прорыва краматорской группировки противника преувеличена и прекращать наступление нет оснований.

Впоследствии появятся версии, что и командование Юго-Западного фронта было обеспокоено немецким контрударом. Так, Василевский пишет, что вечером ему звонил Хрущев: «Он кратко проинформировал меня об обстановке на барвенковском выступе, сообщил, что Сталин отклонил их предложение о немедленном прекращении наступления, и попросил меня еще раз доложить Верховному об этой их просьбе. Я ответил, что уже не однажды пытался убедить Верховного в этом и что, ссылаясь как раз на противоположные донесения Военного совета Юго-Западного направления, Сталин отклонил мои предложения. Поэтому я порекомендовал Н.С. Хрущеву, как члену Политбюро ЦК, обратиться непосредственно к Верховному. Вскоре Хрущев сообщил мне, что разговор с Верховным через Г.М. Маленкова состоялся, что тот подтвердил распоряжение о продолжении наступления». А вот свидетельство Жукова: «Мне довелось присутствовать в этот день в Ставке при одном из последующих разговоров И.В. Сталина с командующим Юго-Западным фронтом. Хорошо помню, что Верховный тогда уже четко выразил С.К. Тимошенко серьезное опасение по поводу успехов противника в районе Краматорска.

К вечеру 18 мая состоялся разговор по этому же вопросу с членом Военного совета фронта Н.С. Хрущевым, который высказал такие же соображения, что и командование Юго-Западного фронта: опасность со стороны краматорской группы противника сильно преувеличена и нет оснований прекращать операцию. Ссылаясь на эти доклады Военного совета Юго-Западного фронта о необходимости продолжения наступления, Верховный отклонил соображения Генштаба. Существующая версия о тревожных сигналах, якобы поступавших от Военных советов Южного и Юго-Западного фронтов в Ставку, не соответствует действительности. Я это свидетельствую потому, что лично присутствовал при переговорах Верховного».

Как бы то ни было, но уже 19-го числа, когда отдали приказ о прекращении наступления, положение на Юго-Западном направлении стало катастрофическим. А 23 мая 6-я, 57-я армии, часть сил 9-й армии и оперативная группа генерала Л.В. Бобкина оказалась в окружении. Некоторые части с боями прорвались к своим, но в целом повторилась трагедия сорок первого года. Вместе с поражением в Крыму это резко изменило положение на юге страны. Беда, как известно, не приходит одна. Следом за Харьковом последовала катастрофа 2-й ударной армии под Любанью и 33-й армии на Западном фронте, сдача Севастополя. Инициатива вновь перешла к противнику.

Сейчас усиленно дебатируются вопросы: кто же виноват в трагедиях сорок второго года? Сталин или Тимошенко? Сталин или Генштаб? Думается, ответить однозначно на этот вопрос непросто. Виноваты все, но нет сомнения, что Сталин, как Верховный Главнокомандующий, руководитель государства, слово которого было решающим, несет большую часть вины.

В июне продолжались ожесточенные бои на всем Юго-Западном направлении. Ватутин к тому времени возглавил Оперативное управление, одновременно занимая должность заместителя начальника Генерального штаба. В должности начальника Генштаба 26 июня приказом Ставки был утвержден Василевский. Вот как он описывает обстановку того времени: «После неудачи под Харьковом наши войска перешли к обороне. 28 июня гитлеровские войска группы генерал-полковника Вейхса перешли в наступление из районов восточнее Курска. Фашистское командование рассчитывало этим наступлением и ударами из Волчанска на Воронеж окружить и уничтожить войска Брянского фронта, прикрывавшие воронежское направление, а затем поворотом на юг, с дополнительным ударом из района Славянска, уничтожить войска Юго-Западного и Южного фронтов и открыть себе дорогу к Волге и на Северный Кавказ. С этой целью врагом была создана за счет группы армий «Юг» группа армий «Б» (под командованием возвращенного на советско-германский фронт генерал-фельдмаршала фон Бока) в составе 2-й и 6-й полевых, 4-й танковой немецких и 2-й венгерской армий. Для действий на северо-кавказском направлении была создана группа армий «А» во главе с прежним командующим оккупационными войсками на Балканах, одним из организаторов фашистских преступлений в Югославии и Греции генерал-фельдмаршалом В. Листом, в которую входили 11-я и 17-я полевые, 1-я танковая немецкие и 8-я итальянская армии. Всего противник сосредоточил для решения первой задачи к 1 июля 1942 года 900 тыс. солдат и офицеров, более 1200 танков, свыше 17 тыс. орудий и минометов, 1640 боевых самолетов. У нас в составе войск Брянского, Юго-Западного и Южного фронтов к тому времени насчитывалось в общей сложности 1715 тыс. человек, около 2,3 тыс. танков, 16,5 тыс. орудий и минометов, 758 боевых самолетов».

Приведенное Василевским соотношение сил говорит о том, что советские войска должны были успешно противостоять натиску врага. Но сказалась старая, еще не изжитая беда, о которой уже упоминалось — неумение воевать.

Война пришла на малую родину Николая Федоровича. Штаб Юго-Западного фронта располагался в знакомых ему Валуйках, а к родному селу рвались немецкие танки. Широкие наступательные действия противник развернул 28 июня. Армейская группа Вейхса нанесла из района Курска удар в воронежском направлении и, прорвав оборону на стыке 13-й и 40-й армий, уже в первые сутки продвинулась на 40 километров. Через два дня из района Волчанска перешла в наступление 6-я немецкая армия. Положение наших войск на воронежском направлении становилось катастрофическим. Командование Брянского и Юго-Западного фронтов вновь оказалось не на высоте.

«Еще в апреле и первой половине мая, — отмечал Василевский, — Брянский фронт дополнительно получил четыре танковых корпуса, семь стрелковых дивизий, одиннадцать стрелковых и четыре отдельные бригады, а также значительное количество артиллерийских средств усиления. Все эти соединения, поступившие из резерва Ставки, были неплохо укомплектованы личным составом и материальной частью.

В результате к концу июня командование Брянского фронта имело в своем резерве пять танковых и два кавалерийских корпуса, четыре стрелковых дивизии, четыре отдельные танковые бригады. Кроме того, в полосе этого фронта располагалась находившаяся в резерве Ставки полностью укомплектованная и предназначенная для нанесения контрудара 5-я танковая армия.

Можно ли после этого говорить, что Ставка обошла своим вниманием Брянский фронт? Таких сил и средств, которыми он располагал, было достаточно не только для того, чтобы отразить начавшееся наступление врага на курско-воронежском направлении, но и вообще разбить действовавшие здесь войска Вейхса. И если, к сожалению, этого не произошло, то только потому, что командование фронта не сумело своевременно организовать массированный удар по флангам основной группировки противника, а Ставка и Генеральный штаб, по-видимому, ему в этом плохо помогали».

Не только командующий Брянским фронтом генерал-лейтенант Голиков, но и командующий Юго-Западным фронтом маршал Тимошенко допускал серьезные просчеты и никак не мог организовать должного управления войсками. Тяжело было Ватутину, получая сводки с фронта, видеть ошибки своего бывшего командира, человека в военный талант которого он верил. Но обстановка не оставляла времени для сантиментов.

«Генеральный штаб быстро определил угрозу, возникшую на стыке двух фронтов, — пишет в своей книге «Генеральный штаб в годы войны» С.М. Штеменко. — Прежде всех забеспокоился Н.Ф. Ватутин... враг держал в руках оперативно-стратегическую инициативу. В данных обстоятельствах это было чрезвычайно большое преимущество, обеспечивающее гитлеровскому командованию свободу выбора направления удара и возможность создать решительное превосходство сил и средств на этом направлении.

Понимая, насколько сложно маневрировать наличными силами наших фронтов в создавшихся условиях, Н.Ф. Ватутин немедленно доложил И.В. Сталину об угрожающей обстановке...»

Николая Федоровича очень беспокоили сходящиеся удары немцев на Старый Оскол, что ставило под угрозу окружения 40-ю армию Брянского и 21-ю армию Юго-Западного фронтов. Верховный согласился с Ватутиным и сразу направил Тимошенко предупреждение об этом. Тем не менее оборона на стыке двух фронтов была прорвана на глубину до 80 километров, что втянуло в бои фронтовые резервы. Немцы не стали окружать наши войска западнее Оскола, их ударные группировки рвались дальше на восток — к Дону и Воронежу.

Уже первое донесение с Брянского фронта подтвердило эту опасность, и слово «Воронеж» теперь не сходило с уст операторов Генштаба. Верховный дал на обсуждение предложений два часа.

— Можем выдвинуть на левый берег Дона 3, 6 и 5-ю резервные армии, — сразу предложил Василевский. — Две из них передадим Голикову, одну с линией обороны до Клетской — Тимошенко. Необходимо усилить войска 75-го и 53-го УРов...

— Надо выдвигать 5-ю танковую армию из района Ельца для контрудара во фланг немецкой группировки, — добавил Ватутин.

— Я так и знал, что ты предложишь контрудар, — улыбнулся Василевский. — Безусловно и обязательно. Лизюков храбрый и опытный генерал. Его армия при поддержке 17-го танкового корпуса должна нанести немцам серьезный контрудар.

— А мы ведь передаем фронту еще 18-й танковый корпус...

— Вот, вот. Сила могучая. Сотни танков в одном кулаке.

Верховный утвердил предложение Генштаба. Было видно, что он поверил в возможность такого контрудара, способного изменить обстановку на фронте и перехватить у врага инициативу.

Немедленно в войска пошло распоряжение. В ночь на 3 июля корпуса 5-й танковой армии заканчивали сосредоточение в районе южнее Ельца. В разговоре с командующим фронтом генералом Ф.И. Голиковым Сталин подчеркнул: «Запомните хорошенько. У вас теперь на фронте более 1000 танков, а у противника нет и 500 танков.

Это первое, и второе — на фронте действия трех танковых дивизий противника у нас собралось более 500 танков, а у противника 300—350 танков самое большее.

Все зависит теперь от вашего умения использовать эти силы и управлять ими...»

— Немедленный и решительный удар, — повторял Ватутин. — Основные силы немецкой группировки уже понесли значительные потери и, растянувшись на широком фронте, связаны боями.

Но время шло, а донесений с фронта не было. Наконец Лизюков доложил, что танковая армия никаких задач от командования фронтом не получала. Верховный обрушил весь свой гнев на Генеральный штаб и командарма Лизюкова. На фронт немедленно вылетел Василевский с задачей ускорить ввод в сражение танковой армии. Утром 4 июля Александр Михайлович был уже на КП 5-й танковой армии с начальником штаба фронта генерал-майором М.И. Казаковым. После проведенной рекогносцировки армии была поставлена задача одновременным ударом всех сил западнее Дона перехватить коммуникации танковой группировки противника, прорвавшейся к Дону, и сорвать ее переправу через реку, а также помочь войскам 40-й армии отойти к Воронежу.

К сожалению, Александру Михайловичу не удалось принять участие в организации контрудара. 5 июля он был отозван в Москву.

Между тем 6-я немецкая армия вышла к Каменке и начала развивать наступление на юг вдоль Дона. Стало понятно, что немцы стремятся во что бы то ни стало выйти в большую излучину Дона, окружить и уничтожить войска Юго-Западного и Южного фронтов. Создалась критическая обстановка.

5-я же танковая армия своей задачи не выполнила. Одновременного мощного удара во фланг ударной группировки немцев не получилось. Танковые корпуса вводились в бой по частям, действовали нерешительно, боясь оторваться от пехоты. Все еще сказывалось отсутствие опыта вождения крупных масс танков командованием армии и корпусов. Командующий фронтом генерал-лейтенант Голиков Лизюкову не помогал и не направлял его работу. Он даже не организовал поддержку фронтовыми средствами усиления — артиллерией и авиацией.

Сколько же жизней унесла эта так называемая нераспорядительность?

7 июля решением Ставки фронт был разделен на два — Брянский и Воронежский. Временное командование Брянским фронтом возлагалось на генерала Н.Е. Чибисова, Воронежский возглавил генерал Ф.И. Голиков. А основной свой гнев Сталин обрушил на Лизюкова. Александр Ильич — один из первых в этой войне Героев Советского Союза, несомненно талантливый военачальник — тяжело переживал свою неудачу и гнев Верховного. Находясь в непрерывных боях в передовых порядках танковых бригад, он 24 июля сгорел в танке. Обвиненный чуть ли не в предательстве, незаслуженно ошельмованный Сталиным, он был реабилитирован лишь много лет спустя.

Ватутин стал представителем Ставки на Воронежском фронте. А тем временем продолжавшиеся неудачи под Воронежем, прорыв 6-й немецкой армии, трагедию Севастополя Сталин ознаменовал очередным перемещением командного состава. А.М. Василевский писал: «Командующим Брянским фронтом стал К.К. Рокоссовский, а войсками нового, Воронежского фронта — работавший с 15 мая по 11 июля 1942 года в должности моего заместителя по Генштабу генерал-лейтенант Н.Ф. Ватутин.

Вопрос о назначении командующих был предрешен на совещании в Ставке. Я и Н.Ф. Ватутин называли возможных кандидатов, а И.В. Сталин комментировал. На должность командующего Брянским фронтом подобрали быстро: К.К. Рокоссовский был достойным кандидатом, он хорошо зарекомендовал себя как командующий армиями. Сложнее оказалось с кандидатурой на командующего Воронежским фронтом. Назвали несколько военачальников, но Сталин отводил их. Вдруг встает Николай Федорович и говорит:

— Товарищ Сталин! Назначьте меня командующим Воронежским фронтом.

— Вас? — И.В. Сталин удивленно поднял брови.

Я поддержал Ватутина, хотя было очень жаль отпускать его из Генерального штаба.

И.В. Сталин немного помолчал, посмотрел на меня и ответил:

— Ладно. Если товарищ Василевский согласен с вами, я не возражаю».

Позже Николай Федорович и сам удивлялся, как у него тогда вырвалась эта просьба. Но была ли она такой уж неожиданной?

— Не могу оставаться в тылу, когда немцы подошли к родному порогу, — сказал он Василевскому после совещания. — Никогда не мог подумать, что война подойдет к моему Чепухино. Сердце болит.

— Родные в селе остались?

— По последним сведениям, мать и сестры. Братья воюют.

— Что же ты раньше ничего не говорил? Надо было вывезти родных. Ведь не пощадят их немцы, если узнают, чьи они родственники.

— Не знаю. Неудобно как-то было. Разве они одни под немцем остаются? Люди у нас в деревне золотые. Ватутиных всегда уважали, должны помочь.

14 июля 1942 года Ватутин был назначен командующим войсками Воронежского фронта, в состав которого входили 60, 40 и 6-я общевойсковые армии, 4, 17, 18 и 24-й танковые корпуса и 2-я воздушная армия. К этому времени стало ясно, что главные силы гитлеровских войск перенацелены на Сталинград, но тяжелые бои за Воронеж продолжались. Ватутин знал, что его фронт приобретает вспомогательное значение и должен переходить к стабильной обороне. Но, мысля стратегическими категориями, он понимал, насколько важны будут для того же Сталинграда удары, которыми он предполагал беспокоить противника, сковывать его силы, отвлекать резервы от главного направления. Да и задачу, поставленную перед фронтом еще генералу Голикову — выбить немцев с восточного берега Дона, никто не отменял. На полевом аэродроме Ватутина встретил представитель Ставки.

— Генерал Голиков в войсках, приказал мне встретить вас, — сообщил он после доклада. — Вопрос о передаче дел просил оставить на ваше усмотрение.

— Хорошо, — быстро ответил Ватутин. — Я бы вас попросил коротко доложить обстановку на сегодняшний день.

— Обстановка, товарищ командующий, продолжает оставаться тяжелой. Воронеж в руках врага. За городом обороняется 18-й танковый корпус генерала Черняховского. Оперативно корпус подчинен 60-й армии. Черняховского вы должны знать.

— Знаю, прекрасный командир, настоящий военный талант.

— Согласен. Надо сказать, что Черняховский назначен командиром корпуса недавно. Прибыл в корпус, как и вы, прямо с самолета, когда его части уже втянулись в бои. Надо быть действительно талантливым и решительным командиром, чтобы сразу пойти против решения командующего 60-й армии генерала Антонюка и командующего фронтом.

— А в чем дело? — насторожился Ватутин.

— Антонюк заручился поддержкой командующего фронтом и, исходя из обстановки, по мере прибытия бригад корпуса на станции выгрузки, с ходу бросал их в бой, затыкая где можно дыры. Таким образом корпус растянулся по всему фронту. Черняховский возмутился. Решать пришлось нам — фронтовому командованию, представителям Ставки. Я сам был тогда у Ивана Даниловича. Спрашиваю его: «Почему не согласны с решением командарма 60-й?» А он мне: «Товарищ комиссар, жидкой обороной по всему фронту мы только облегчаем задачу противнику. Ему не представляет труда прорвать такой заслон своим бронированным кулаком. Если бы у меня была пехота, тогда другое дело. Но у меня танковый корпус. Зачем же лишать его преимуществ? О них вы знаете не хуже меня. Танки должны быть в кулаке. Никто не дерется растопыренными пальцами, да еще если каждый палец — танковая бригада. Разрешите организовать контрудар силами корпуса?» Дело было, еще когда немцы рвались к Воронежу. Мы посоветовались с командующим фронтом и дали «добро». Черняховский при мне поставил задачу командирам 181-й и 110-й танковых бригад фланговым ударом остановить противника в районе совхоза «Ударник» и поселка Малышево. В 3 часа 30 минут танки построились ромбом и пошли в атаку...

— Ромбом? — переспросил Ватутин. — Такой боевой порядок позволяет наращивать силы по мере уяснения обстановки. Немцы его часто применяют.

— Вот, вот. Вел бригады сам Черняховский. Ну что сказать? Танковая эсэсовская дивизия «Великая Германия» не выдержала удара и повернула, оставив на поле боя более тридцати сгоревших машин. Черняховский и в городе не сплоховал, дольше всех удерживал северную окраину Воронежа. У него и сейчас обстановка надежная. Несколько хуже на левом фланге 60-й армии.

— Все ясно, — остановил его Ватутин. — Вот туда и едем прямо сейчас. Дела успеем передать и принять.

На передачу дел времени ушло немного. Голиков торопился, не скрывал своей обиды, и Николай Федорович старался сгладить возникающую в таких случаях нервозность.

И вновь, как год назад на Северо-Западном фронте, Ватутин сразу поехал в войска. Вновь бессонные ночи, налеты вражеской авиации, пробки на дорогах, нестерпимая жара, пыль, смерть, поджидающая на каждом шагу. Он ездил из дивизии в дивизию. Вместе с командирами проводил рекогносцировку переднего края, изучал противника, соизмерял количество войск, подсчитывал свои возможности вплоть до роты и количества снарядов на батарею. Начальники штаба, разведки, инженерных войск, командующий артиллерией почувствовали на себе ватутинскую требовательность, компетентность, пристальное внимание даже к мельчайшим подробностям боевой жизни. Николай Федорович пришел к выводу, что многое еще напоминает сорок первый год, боевое мастерство и особенно подготовка командиров недостаточны. Танков и самолетов, артиллерии в войсках стало больше, наладилось управление, а значит, пора учить войска не только обороняться, но и наступать.

Встреча с Черняховским получилась дружеской, теплой. Генералы обнялись, расцеловались.

— Вот что, Иван Данилович, давай договоримся приказы впредь выполнять. Тебе командарм одно говорит, а ты другое, — шутливо нахмурил брови Ватутин. — Так недалеко и до партизанщины докатиться.

— Никак нет, товарищ командующий, — обиделся Черняховский. — Приказ для меня закон. Но я — живой, мыслящий человек. И если вижу, что приказ вреден, что за ним стоит гибель тысяч людей, а у меня в запасе отличный вариант, я должен бороться за свою идею против такого приказа. У нас, к сожалению, аккуратность, точность и требовательность часто путают с неумелым администрированием, стремлением неукоснительно выполнить букву инструкции. А это уже зло. Хотите, расскажу пример из моей практики?

— Что ж, изволь.

— Не так давно, когда в полосе моего корпуса гитлеровцы прорвались к одному тыловому складу, начальник его приказал склад сжечь, так как вывести имущество не было возможности. На складе находились новенькие кожаные регланы, сапоги, офицерское обмундирование. Летчики с соседнего аэродрома, узнав, что склад с минуты на минуту сожгут, прибежали к начальнику, просят заменить старое обмундирование на новое. И представьте, этот чинуша им отказал. «Не могу, товарищи, — говорит им. — Как хотите, не могу. У вас не вышел срок носки. Раздам, а меня обвинят в разбазаривании народного имущества. У меня приказ и согласно приказу составлю акт и сожгу». И сжег ведь, негодяй, склад, будучи в полной уверенности, что поступил верно. Я, как только об этом узнал, немедленно переправил этого интенданта ближе к передовой, чтобы он узнал на практике, какие у солдата сроки носки, да и ума поднабрался...

Ватутин весело рассмеялся:

— А ты, Иван Данилович, оказывается, либерал. У меня бы он мигом под суд угодил. Ну да ладно. Если говорить серьезно, действовал ты под Воронежем правильно. Для военного человека инициатива многое значит. Без нее не бывает успеха в бою. Ты, помнится, на северо-западе жаловался, что у тебя танков нет. Сейчас есть, а где же победы?

— Дело не только в нас, товарищ командующий. Командование армии не обеспечивает поддержку корпуса авиацией и артиллерией. Они почему-то считают, что танковая броня и так укроет, а мы несем большие потери, особенно от ударов с воздуха. В танке какой обзор? А в бою и того хуже. Да хоть бы пехоту давали для прикрытия...

— Еще причины?

— В корпусе совсем нет зенитной артиллерии и, значит...

— Ясно, — перебил Ватутин. — Ну а еще?

— А еще командиры бригад не обладают достаточным опытом в управлении крупными танковыми соединениями. К ним же отношу и себя. Опыта мало.

— Правильно, товарищ Черняховский. Это главное, и я с тобой согласен, кроме одного. Себя ты зря ругаешь. У Военного совета фронта на этот счет иное мнение. В общем, наводи порядок, учи комбригов, а пока будем прощаться.

— Есть, товарищ командующий. Сделаем все, что от нас зависит.

Черняховский тогда не придал особого значения последним словам командующего, а Николай Федорович твердо решил назначить молодого генерала на армию. Вскоре после этого разговора к Черняховскому приехал представитель штаба фронта. Иван Данилович лежал в землянке, укутавшись в бурку. Охваченный жесточайшим приступом малярии, он, несмотря на болезнь, продолжал руководить боем. Выслушав представителя штаба о своем назначении на армию, Иван Данилович решительно заявил:

— Отказываюсь. Рано мне еще. Есть генералы более опытные и достойные. Передайте командующему фронтом мою благодарность за доверие...

Но Ватутин сам в тот день навестил больного.

— Что это вы, товарищ генерал, вытворяете? — шутливо набросился он на Черняховского. — Командующий фронтом должен лично просить вас принять армию...

— Виноват, товарищ командующий, что оторвал вас от дел, но отказываюсь решительно. Я чуть более месяца командую корпусом, не набрался опыта. Есть более заслуженные товарищи, они могут обидеться.

— Я вас, товарищ Черняховский, не уговаривать приехал. Это приказ, и вызван он необходимостью. Месяц на войне совсем не мало. А об обидах не время сейчас думать. Родине грозит смертельная опасность. Современная война требует умения управлять войсками, оснащенными новой боевой техникой. Командующий армией должен по-новому подходить к целому ряду вопросов, и здесь старые заслуги не помогут. Военный совет фронта предложил вашу кандидатуру не просто так, а в уверенности, что именно вы достойны такой должности.

Через несколько дней вопрос был решен. Бывший комиссар 17-го танкового корпуса генерал-майор В.Г. Гуляев вспоминал: «Мне хорошо запомнилось заседание Военного совета армии, на которое были вызваны все командиры и комиссары соединений. Антонюк открыл его... И как раз в этот момент позвонил по ВЧ Верховный. Командующий прервался на полуслове и поспешил к аппарату. Вернулся он скоро чуть бледный и чрезвычайно взволнованный.

— Черняховский, вас... — Антонюк жестом показал на дверь, за которой находился телефон, связывающий армию прямо с Москвой.

Участники совещания молча переглядывались. Каждый, по-видимому, строил про себя всяческие догадки. Молчал и Антонюк. Лишь когда вернулся Иван Данилович, он объявил, что Черняховский назначен командующим 60-й армией, и тут же уступил ему свое председательское место...»

А Ватутин, продолжая готовить войска к контрударам, стал чаще заезжать в 60-ю армию и скоро убедился, что новый командующий осваивает свои обязанности быстро и толково. Только один раз он обратил внимание командарма на неудовлетворительную работу штаба 195-й стрелковой дивизии.

Направляясь в эту дивизию, уже в машине Ватутин обратился к своему адъютанту капитану Семенчуку:

— Послушай, Семенчук. У меня к тебе просьба личного характера. Приказывать не могу. В полосе нашей 6-й армии немцы заняли мое родное село Чепухино. У меня там оставались мать, сестры, племянники. Хотелось бы узнать их судьбу. Очень прошу, Семенчук.

— Есть, товарищ командующий, — ответил капитан. — Будет исполнено. Голову сложу, а узнаю.

— Не надо голову складывать, не вздумай ходить за линию фронта. Поработай с разведчиками. И, повторяю, это не приказ, а просьба...

В воздухе загудели моторы. На безоблачном горизонте показались все увеличивающиеся точки. Они медленно росли, перестраивались в змеевидную цепочку. И вот уже первый самолет ринулся с пронзительным воем вниз. Грохнула бомба.

— Всем из машин! — скомандовал Ватутин.

Николай Федорович добежал до первой попавшейся воронки и упал в нее. Однако «юнкерсы», сбросив несколько бомб, вновь перестроились и начали быстро уходить на юг.

— На Сталинград пошли, — мрачно сказал Ватутин, когда машины тронулись. — Теперь все силы туда бросают.

— Слава богу, — облегченно вздохнул Семенчук. — Зароемся в обороне, опутаемся проволокой. Попробуй нас возьми тогда.

— Ну нет, Семенчук. Здесь я с тобой не согласен. Отсиживаться нам никак нельзя. Скорее наоборот. Надо атаковать немца любыми силами: ротой, батальоном, полком, армией. Будем оттягивать резервы от Сталинграда...

Машина заехала в лес, впереди показался опущенный шлагбаум. Вдруг сбоку затрещали ветки кустов, и из зелени выбрался медведь, фыркнул, крутнул головой, повел носом и пошел прямо на них. Машина встала. Семенчук выхватил пистолет.

— Капитан, не вздумай стрелять! — крикнул Ватутин. — Можешь промахнуться, да и бесполезен здесь пистолет.

Между тем мишка подходил все ближе, поднялся на задние лапы, и тут из-за кустов выбежали офицер с солдатами. Один из солдат молодецки свистнул, медведь повернул к нему голову, опустился на четыре лапы и побежал к нему. Взволнованный, покрасневший офицер подошел с докладом к вышедшему из машины Ватутину.

— Вы что же, дорогой товарищ, шлагбаумов понаставили, а за медведем не следите? — улыбнулся Ватутин, выслушав доклад. — Цирк тут у вас?

— Извините, товарищ командующий. Наша дивизия формировалась в Сибири. Земляки подарили нам медвежонка. Вот он и растет у нас. Солдаты его очень любят. Да и он их. Ручной почти, не боится ни артналетов, ни бомбежек. Привык, бедолага.

— Ладно, — усмехнулся Ватутин. — Пусть живет. Когда немца бить начнете? Или медведя готовите в помощники?

— Никак нет, товарищ командующий. Управимся сами. Только прикажите.

— Вот, Семенчук, видишь, какой быстрый. Ну что ж, оправдаем надежды медвежьей дивизии?..

С командиром дивизии Ватутину переговорить так и не удалось. Он был в полках, а на НП Николая Федоровича ждала радиограмма из штаба фронта. Москва давала согласие на начало частных операций.

Обстановка того требовала. Под Сталинградом начались тяжелейшие бои, а группа армий «А» ворвалась на Северный Кавказ. Решением Ставки Юго-Западный фронт был ликвидирован и создан Сталинградский фронт в составе 62, 63 и 64-й резервных армий. Для усиления фронта ему были переданы формировавшаяся 1-я и 4-я танковые армии, уцелевшие части 28, 38 и 57-й армий бывшего Юго-Западного фронта. Войска, растянувшиеся более чем на 700 километров, отступали, и скоро враг вышел к Сталинграду. Возникли трудности с управлением, и Сталинградский фронт был разделен на два: Сталинградский и Юго-Восточный. Фронтами командовали генерал-лейтенант В.Н. Гордов и генерал-полковник А.И. Еременко.

Им противостояла 6-я немецкая полевая армия, и хотя в ней было всего 18 дивизий против наших 38, но зато каких! Соотношение сил было в пользу противника: в людях — 1,2:1, в танках — 2:1, в самолетах — 4:1. А еще позже, после упорного сопротивления наших войск на подступах к Сталинграду, немцы перебросили с Кавказа для удара со стороны Котельниково 4-ю танковую армию, развернули дополнительные части союзников.

В Сталинградскую битву, как в гигантскую мясорубку, втягивались почти все резервы воюющих сторон. Стало ясно, что здесь решается судьба кампании, а может быть, и всей войны.

В эти тяжелейшие дни, когда враг вышел к Волге и развалины Сталинграда превратились в арену ожесточеннейших боев, Ставка организует ряд контрударов на Калининском, Западном, Воронежском фронтах.

Ватутин бросал войска в отчаянные контратаки. Не все тогда понимали, зачем нужно брать безымянные высоты, сожженные села и станицы. Зачем терять людей, если нет большого успеха и враг только усиливает сопротивление, выдвигая свежие части? Но у войны свои законы. И не будь этих кровавых атак за сотни, тысячи километров от Сталинграда, возможно, взяли бы фашисты город, и кто знает, сколько тогда пришлось бы принести жертв нашему народу.

Николай Федорович это понимал, и профессиональный долг, честь военного заставляли его не просто воевать, а добиваться успеха. Вот почему он так болезненно переживал неудачную операцию фронта по освобождению Воронежа в сентябре 1942 года. Ему казалось, что войска 60-й и 40-й армий, танковые корпуса способны взять город и отбросить противника за Дон, но пробивная мощь войск оказалась недостаточной, да и управление оставляло желать лучшего. А ведь он лично провел занятие с командармами, командирами дивизий и проиграл с ними на карте и рельефном плане всю динамику предстоящей операции. Фронтовой удар не получился. Чувство вины усугублялось еще и тем, что при проработке операции в Ставке он отказался от варианта соседа справа — Рокоссовского. Кто знает, может, он был бы более удачен?

Сам Константин Константинович по этому поводу писал: «Во второй половине августа меня внезапно вызвали в Ставку. У Сталина я застал и нашего соседа слева Н.Ф. Ватутина. Рассматривался вопрос об освобождении Воронежа. Ватутин предлагал наступать всеми силами Воронежского фронта непосредственно на город. Мы должны были помочь ему, сковывая противника на западном берегу Дона активными действиями левофланговой 38-й армии. Я знал, что Ватутин уже не раз пытался взять Воронеж лобовой атакой. Но ничего не получалось. Противник прочно укрепился, а нашим войскам, наступавшим с востока, прежде чем штурмовать город, надо было форсировать реки Дон и Воронеж. Я предлагал иной вариант решения задачи: основной удар нанести не с восточного, а с западного берега Дона, используя удачное положение 38-й армии, которая нависнет над противником севернее Воронежа...

Но Ватутин упорно отстаивал свой план, а мои доводы, по-видимому, оказались недостаточно убедительными... Сталин утвердил предложение Ватутина».

Наверно, Рокоссовский был прав, и Николай Федорович понимал, что в своем стремлении добиться успеха силами только своего фронта он не способствовал успеху. Ставка его особенно не укоряла, ибо помнила, что в самый разгар подготовки операции забрала с Воронежского фронта четыре полнокровные дивизии и отправила их в Сталинград. Слабым утешением стал и разговор с Василевским, в котором начальник Генштаба благодарил войска фронта за помощь Сталинграду.

В эти нелегкие дни оборонительных боев, больших неудач и частных успехов Николай Федорович испытал два серьезных потрясения. Первое было связано с тем, что он достоверно узнал о судьбе своих родственников: мать, сестры, племянники остались в оккупированном врагом Чепухино и это будет чудо, если они выживут. Второе событие, пожалуй, потрясло не только Ватутина, но и весь личный состав действующей армии. Это вышедший 28 июля приказ народного комиссара обороны № 227, зачитанный в частях и подразделениях до роты (эскадрильи) включительно. Приказ требовал «железной рукой пресекать пропаганду о том, что мы можем и должны якобы отступать и дальше на восток». Приказом вводились жесткие меры борьбы с паникерами, предписывались суровые меры к командирам всех степеней — от командующего армией до командира отделения — за оставление войсками без приказа боевых позиций. Вводились штрафные роты, батальоны, заградительные отряды.

Сейчас, когда приказ вновь опубликован полностью, вокруг него развернулись нескончаемые дискуссии. Каких только точек зрения здесь не услышишь! Известные историки, солидные ученые объявляют его чуть ли не людоедским, представляют, как одну из кощунственных сталинских акций и т.п. Такая точка зрения не удивляет, хотя бы потому, что высказывается она людьми не военного поколения. А ведь существуют оценки этого приказа тысяч фронтовиков, они единодушно считают его важным и своевременным, отмечают глубокое нравственное его воздействие на фронтовиков. Вот что говорит об этом А.М. Василевский: «Приказ этот сразу же привлек внимание всего личного состава Вооруженных Сил. Я был очевидцем, как заслушивали его воины в частях и подразделениях, изучали офицеры и генералы. Приказ № 227 — один из самых сильных документов военных лет по глубине патриотического содержания, по степени эмоциональной напряженности...

Я, как и многие другие генералы, видел некоторую резкость и категоричность оценок приказа, но их оправдывало очень суровое и тревожное время. В приказе нас прежде всего привлекало его социальное и нравственное содержание. Он обращал на себя внимание суровостью правды, нелицеприятностью разговора наркома и Верховного Главнокомандующего И.В. Сталина с советскими воинами, начиная от рядового бойца и кончая командармом. Читая его, каждый из нас задумывался над тем, все ли силы мы отдали борьбе? Мы сознавали, что жестокость и категоричность требований приказа шли от имени народа, Родины, и важно было не то, какие будут введены меры наказания, хотя и это имело значение, а то, что он повышал сознание ответственности у воинов за судьбу своего социалистического Отечества. А те дисциплинарные меры, которые вводились приказом, уже перестали быть непременной, настоятельной необходимостью еще до перехода советских войск в контрнаступление под Сталинградом...»

А вот свидетельство Героя Советского Союза генерала П.Н. Лащенко: «Сегодня кое-кто говорит, что ошеломляет его (приказа. — С.К.) жестокость, ведь приказом вводились у нас штрафные роты, штрафные батальоны и заградительные отряды. Верно, вводились. Было и это. Но в сорок втором году мы восприняли приказ № 227 как управу на паникеров и шкурников, маловеров и тех, для кого собственная жизнь дороже судьбы своего народа и близких, пославших их на фронт...

Законы войны объективны. В любой армии солдата, бросившего оружие, всегда ждало суровое наказание. Штрафные роты и батальоны, если не усложнять — те же роты и батальоны, только поставленные на наиболее тяжелые участки фронта. Однако фронтовики знают, как все условно на войне: без жестокого боя немцы не отдавали ни одной деревни, ни одного города, ни одной высоты. Кстати, командиры штрафных подразделений и штрафниками никогда не были, а самих штрафников никто не зачислял в уголовные преступники...»

Точно так же рассуждают и рядовые бойцы. «Как ветеран войны, я хорошо помню этот приказ сурового времени, — пишет В.Н. Конькин. — Он явился значительной вехой на долгом и трудном пути к Победе... Оголтелый враг, не считаясь с потерями, рвался к Сталинграду... Положение становилось все более критическим... Я тогда служил рядовым в отдельной артиллерийской части и хорошо помню, как бойцов изматывали непрерывные отступления, как приходилось чуть ли не ежедневно оборудовать новые огневые позиции... Лейтмотивом приказа было требование «Ни шагу назад!». Таким я на всю жизнь запомнил приказ № 227...»[3]

Во второй половине октября Ватутина неожиданно вызвали в Москву. Дорогой, в самолете, он мучительно думал о причинах вызова, терялся в догадках. Зачем? В общем-то все сводилось к худшим предположениям, хотя в последнее время срывов на Воронежском фронте не было и Ставка даже благодарила Военный совет фронта за руководство вверенными ему войсками.

«Это все расплата за Воронеж», — в последний раз подумал Николай Федорович, когда самолет начал заходить на посадку.

В Генеральном штабе он, однако, чутьем старого генштабиста почувствовал какое-то особое настроение, а когда Василевский встретил его улыбкой, понял — надвигаются серьезные и радостные события.

— Томить не буду, — сказал Василевский, крепко пожимая Ватутину руку, — окончательно утвержден план наступательной операции по окружению и разгрому немцев в районе Сталинграда. Тебе придется принять командование над одним из вновь создаваемых фронтов, перед которым будет стоять одна из основных задач. Первые предложения по плану мы с Георгием Константиновичем обсуждали у Верховного еще месяц назад. Сейчас настало время ознакомить всех командующих и приступить к непосредственной подготовке.

— Наконец-то! — не удержался Ватутин...