Ведьмино семя

Глава 15

Пока Арнольд нес сопротивляющуюся Еву по коридорам дома во тьме, он молчал. Его мысли концентрированно направлялись на суровое понимание своей ужасающей чудовищности. То, что он собирался сделать, нельзя потом будет простить. Но ведь потом и не будет. У Евы его не будет. Верно? Оно жестоко по любым меркам. Он сам себя ненавидел за это. Но он не видел иного выхода. Не находил путей других решений.

Еве по любому конец. Девчонка обезумит. «Когда» вопрос нескольких месяцев и момента «в какой день». Он же пропустит один шабаш. Помучается еще четыре месяца. А вот она до следующего может и не дотянуть. Ситуация воспринималась им, как проклятое невезение. С одной стороны, они встретились. Чем не удача? С другой стороны, а куда дальше двигать, когда поздно предпринимать хоть что-то. Или нет?

Она противится. Она имеет право на выбор, какой ведьмой ей погружаться в безумие. Арнольд этого выбора ей не предоставит. Он сам все решил за нее.

В стенах огромного особняка, принадлежащего семейству Норд не одно поколение, имелись не только залы для игр и чаепития. Он спускался в глубокий подвал наощупь. Ступал по памяти. Дом построили на сети катакомб столетней войны. Они уходили далеко под землю, расширяясь вниз, храня вековую историю не только семейства, но и целого города.

В помещении, в которое он шел, парила кромешная тьма. Из-за того, что абсолютно ничего не было видно, девушка притихла. Он слышал, ее тяжкое дыхание и всхлипывания за спиной. Она молила и уговаривала его не делать с ней ничего противоестественного.

Вскоре он поставил ее на ноги. Ева тут же дернулась в сторону, в нелепой попытке убежать, выскользнуть из тьмы. Это-то в кромешном мраке. Арнольд перехватил ее за руки и толкнул. За ее спиной стоял мягкий диван. Она упала на него. Умолкла. Только после этого, он зажег свет и она, щурясь, начала оглядываться. Обалдела, открыв рот от страха, перевела на него потрясенный взгляд.

— Теперь ты знаешь о моей семье все, — произнес он, взял табурет у стены, присел на него, напротив, почти вплотную к ней.

В ее огромных глазах читалось слово «н-е-т»! Глаза взглядом метались по стенам, на которых висели орудия пыток самого разного толка. Очевидно, помещение давно не использовали, но его содержали в чистоте и возможно кто-то в нем любил придаваться воспоминаниям о прошлом.

— Твой дед был, — начала она, с трепетом догадываясь, что он ответит.

— Да, черным убийцей. Убивал невинных ведьм и ведьмаков. Он был чудовищем, как и я.

Ее глаза округлились. Даже перестала моргать. Ева непрерывно смотрела на Арнольда и пыталась унять дрожь в пальцах рук. Дыхание сменилось хриплым, поверхностным.

— Семейство Нордов, — пролепетала она. — Запрещенные эксперименты с магией. Так ты и есть те, тот. Ты из их рода?

Затем ее будто подменили, и она снова ударилась в слезы.

— Пожалуйста! Умоляю, прошу тебя, не делай этого со мной. Я не хочу! Понимаешь? Не хо-чу!!! Бесчеловечнее этого ничего нет. Жестоко! Я сделаю все, что ты попросишь, умоляю! Дай мне остаться той, кто я есть.

Арнольд схватил ее подбородок и приблизил к себе. Заплаканная, отчаявшаяся, Ева становилась желанней. Она даже не подозревала, насколько женские слезы и мольба могут волновать мужскую суть. Как подобные взгляды и заклинания способны вызывать не только охоту утешить, но и желание властвовать, владеть тем, кто так трогательно беззащитен.

— Все, что угодно? — прорычал он, едва сдерживая рвущееся раздражение. — Все!?

Арнольд был так интимен с ней. Их носы почти касались друг друга. Дыхание смешивалось воедино, без малейшего касания.

— Все!!! Все, что у меня есть!

— Даже жизнь?

Ева дернулась в страхе назад, но пальцы удержали лицо на месте.

— Она и так твоя, — выдохнула она, сдаваясь, не подозревая, как слышится подобное эротично, сладко, красиво.

— Добро, Ева. Я расскажу тебе, что предпочитаю. И ты — подчинишься, — произнес деймон жестко и категорично. — Если, ты хоть раз, проявишь непокорность или неповиновение. Я проведу ритуал обращения тебя в черную ведьму. Ты принимаешь мои условия?

С пушистых черных ресниц Евы от их дрожания срывались капли слез на ее тонкие, точеные скулы. Их взгляды плавились в химической реакции женской жути и мужской твердой уверенности.

— Даю слово, — прошептала, и тут же пальцы выпустили подбородок, и Ева отклонилась назад.

Моргнула, словно занавес рухнул на сцене сознания, на секунду другую закрывая бездонный сломанный дух, а затем резко взмыл вверх. За ним на сцене повисло признание чужой победы, принятия любых условий, а ее самой уже не было.

Арнольд четко видел, как в глубине ее глаз, в закулисье стоит сломанная мышка. Обещает, клянется, надеется выжить. Хочет пусть надломленной, оскверненной, загнанной в угол, но самой собой.

— Вот и славно. А теперь ответь мне на простой вопрос, Ева? Я понимаю, что ты не помнишь, но как ты относишься к порке?

Она пару секунд хлопала глазами, не понимая, дышала слегка приоткрытым ртом.

— Никак. Неудовлетворительно, — отозвалась растерянно, полагая, что когда тебя бьют, тебе точно должно быть плохо.

Арнольд заметил ее реакцию и подавил улыбку.

— Я не спрашивал о битье, Ева. Ты видимо даже не проводишь разницы между плетью, кнутом и невинной поркой. А я кое-что тебе обещал. Помнишь? И поверь, я всегда держу слово.

Теперь она выглядела опасающейся. Конечно, она не могла забыть об обещании наказать ее. И скорее всего ее никогда не пороли. Потому что Арнольд уже видел, что первой ее реакцией было умолять его, что-то типа глупого «О, не нужно, пожалуйста…». Но то, что он задумал, было намного-намного хуже невинной порки. И гораздо тяжелее обычного секса.

— Никто больше не понимает, что такое плеть, — начал говорить он приглушенным и доверительным шепотом. Он смотрел ей глубоко в глаза. — Некоторые думают, что это наказание для детей. Другие думают, что это нелепая мания. Но это величайший способ отдать дань уважения самой достойной, самой изысканной части и самой щедрой у женщин: ее ягодицам. Не знаю, знаешь ли ты мышка, но человек единственное существо в природе, у которого есть ягодицы. У животных их нет. У них задние конечности. А у вас, у девочек, есть высокомерная и очаровательная округлость, которая притягивает, выделяется и которая провоцирует. Она у вас принимает форму восхитительных изгибов, непреодолимой привлекательности для рук. Порка, Ева, это не избиение. Это значит ласкать и насиловать одновременно.

Арнольд произносил слова до того вкрадчиво, жгуче, играя тоном в голосе. Ева непроизвольно переключилась, под действием яда в крови и клюнула на его игру.

— Я не знаю ничего более великолепного, чем женские ягодицы, которые подрагивают под моей рукой, затвердевают, а затем снова умоляют об еще одном ударе. Они сдаются и восстают в одном и том же движении. Шлепать женщину по заднице лучше, чем трахать ее. Это все равно, что заниматься с ней любовью, наблюдая за ее последствиями.

Он видел, как весь ее страх, трепет и переживания, самым предвиденным образом трансформируется в волнующее любопытство. Ева ерзала, представляя то, о чем он говорил. И наверняка ее нежные ягодицы горят. Не могли не гореть. Ведь он пару раз уже шлепал их. И она еще хорошо помнила его тяжелую ладонь на своей белой коже.