Век Зверева

Крот среди кротов

Первой неладное заподозрила Гражина. Она должна была вернуться в подземелье через тридцать шесть часов. Когда прошло двое суток, Бухтояров объявил режим повышенного внимания. Через трое суток, не обнаружив ничего неожиданного на всех трех выходах в город, на поверхность вышли «челноки». Им предстояло аккуратно проверить явку, по которой должна была отметиться Гражина, далее пройти по цепочке, в контакт не вступать нигде, после выйти на связь по полевому телефону, связывающему третий выход и внешний пост, получить указания и вернуться под землю или же работать по плану, который должен был сообщить Бухтояров.

Челноки — Аносов и Пряхин, мужики лет под тридцать пять, пришедшие на Дно вместе с Охотоведом, державшиеся его и ни с кем практически не общавшиеся, делавшие самые деликатные дела, ушли наверх. Для этого им нужно было вначале подняться на нижний уровень метро, стратегический, тот, про который нынешние власти знали лишь то, что он есть. Официально для его расконсервации нужно было получить приказ Генерального секретаря. Именно так, и не иначе. В делопроизводстве, касающемся объектов такого рода, произошел сбой, очевидно намеренный. Ни мэр города, ни губернатор, пришедший в Смольный после, не имели права доступа на объекты, расположенные на третьем уровне. Мэр обращался к начальнику военного округа, военному коменданту города, начальнику метрополитена, потом к президенту, при случае, но получал каждый раз какие-то витиеватые ответы. На случай войны несомненно нашлись бы и бумаги и люди, знающие, что и как делать. Государство, даже умирающее, держалось за свои последние тайны. Пробовали было энтузиасты, ползающие по пещерам и коммуникациям, попасть в «предбанник», на КПП, но надышались какого-то почвенного газа, невесть откуда попавшего в коллектор, частью погибли, а оставшиеся в живых попыток более не повторяли.

Бухтояров принес тайну проникновения на стратегический подземный уровень оттуда, где призрачные стратеги работали в своих штабах, пытаясь окончательно не выпустить из рук ситуацию, не потерять последние нити управления на грандиозном театре военных действий, которым стал не только бывший Союз, но и все страны, в которых были в свое время внедрены эти люди, порой по десять — пятнадцать лет ждавшие своего часа. То, что часть разведки ушла из-под контроля, растворилась, исчезла, поддерживая контакты между собой на тончайшем уровне, в Москве знали. Знали и то, что каким-то образом этим людям удалось связаться, построить организацию, со своей штаб-квартирой и иерархией. Теперь они пытались строить дело на земле, бывшей для них Родиной, пытались влиять на события, происходящие там, как умели и могли. А умели и могли они многое. И Зверев стал одним из них. Он стал своим.

Первым уровнем был обычный, городской метрополитен. Между третьим и вторым существовала сложная система коммуникаций и просто ходов, труб, проходов. Связь, коллекторы, кабели, непонятно что вообще.

Нужно было ползти, задыхаться, подтягиваться, проникать… Потом, в законсервированном техническом отводе войти в комнату, открыв ее своим ключом, переодеться в метрополитеновскую робу, где удостоверения в кармашках, взять фонари, сумки с инструментами, очень осторожно войти в действующую транспортную зону. Мелькать там было нельзя, и потому выходили на поверхность крайне редко. Выходов наверх было три. Один прямо в центре, на «Чернышевского», два других на «Ветеранов» и на «Пионерской».

Поднявшись наверх, следовало непринужденно выйти на станцию, сесть в обычный вагон, ехать, выйти на поверхность, потом долго проверяться и уже на явке принимать ванну, переодеваться снова в нормальное, верхнее платье, делать работу, возвращаться, влазить в робу, идти вниз.

Гражину довел до комнаты с робой Пряхин. Они расстались. Затем она обнаружила, что удостоверение работника метрополитена у нее не свое. Роба ее, поменьше размером, а корочки выписаны вместо Белковой на Котову. Котова была в прошлом месяце и по каким-то причинам называться этим именем было нельзя. Документы Бухтояров делал основательно, с полной иллюзией достоверности. Обнаружив несоответствие, она решила вернуться. Метро — объект серьезный, накатывают теракты, встретить внизу незнакомого человека — большой соблазн поинтересоваться, что он тут делает. На этот случай были готовые достоверные легенды. Внизу все, кто уходил в город, читали учебники, изучали схемы. Фамилии начальников смен, бригадиров Бухтояров узнавал от своего человека в метро регулярно. В случае крайней необходимости разрешалось при выходе наверх применять оружие, но только не в непосредственной близости от ходов.

Готовясь повернуть в последний коридор, она услышала голос. Осторожно выглянув, увидела, что Пряхин говорит по телефону. В тупиках и колодцах существовали щитки телефонной связи. Вначале она решила было, что он докладывает в бункер о ее проходе в действующую зону, но потом сообразила, что здесь нет их телефона. Их аппарат был там, во втором колодце третьего уровня. Убедившись, что Пряхин ушел вниз, заперев комнату, она вновь открыла дверь и нашла свое удостоверение в чужой мужской робе. Обменяв документ, она снова пошла наверх. Затем на ровном месте в пустом и чистом коридоре упала. Суеверия. Но она опять вернулась в бытовку и просидела там восемь часов. Если Пряхин сдал ее, вряд ли больше восьми часов будут ждать ее выхода, решив, что «работу» отменили или она каким-то образом прошла незамеченной. Важно было также попасть на пересменку, когда людей в действующей зоне больше и, очевидно, они меняются или уходят.

Она вышла наверх без приключений, долго моталась по городу, убедилась, что хвоста нет, и наконец на Московском проспекте подошла к дому, где находилась явка. Этаж второй, шторы задернуты. Так и должно быть. Никаких фургонов снаружи. Гражина не стала звонить из ближайшей телефонной будки, позвонила из той, что кварталом дальше. Трубку должны были взять или на четвертом гудке, или на восьмом, или на двенадцатом. Взяли на шестом, тишина, потом голос старика Глухова. Да, все в порядке. Контрольного слова он не произнес. Она не могла поверить в провал. Отъехала на троллейбусе к метро, позвонила снова. Теперь Глухов взял трубку на третьем гудке.

— Что же ты? Заходи. Жду тебя.

Он должен был сказать: «Привет».

Всех явок, кроме Бухтоярова, не знал никто. Само существование подпольной организации в Петербурге — катакомбы, бункеры, явки, пароли — воспринималось причастными к делу как какая-то фантасмагория. Ушедшие под землю однажды, отступившие туда с боем, который вспоминался как несуразный сон, за полгода, проведенные ниже уровня земли, естественно, не стали профессионалами, но Бухтояров сделал все возможное, чтобы люди, волею обстоятельств мобилизованные им, были готовы выполнить совсем не простые задачи.

Сейчас, когда Гражина шла по улице Чайковского, совершенно обыкновенная женщина, то ли праздношатающаяся, то ли занятая каким-то ей одной ведомым делом, лишь некоторая бледность могла указать на ее принадлежность к подземелью. А шла она на запасную явку. И телефона там не было…

Пряхин не мог знать этого адреса, так же как Гражина не знала запасного адреса для него — рутинная конспирация. Но все же риск был. Она не могла знать, что происходило сейчас в их «кротовнике», не могла знать степени проникновения тех, кто искал их и был как никогда близок к цели. Возвращаться самостоятельно вниз было безумием. Просто оставаться наверху и не делать ничего — безумием другого рода.

Она вошла во внутренний двор, не обнаружила ничего необычного, неожиданного, вызывающего подозрения. Теперь предстояло войти в один из подъездов, подняться на третий этаж, утопить кнопку звонка. Но прежде она поднялась наверх, на последний этаж, убедилась, что чердачная решетка заперта на замок и никого постороннего в подъезде нет, но это не означало, что посторонний не появится вполне объяснимо и мгновенно. Расположение соседних дворов, их схемы и варианты ухода намертво сидели в ее голове. Вот только бы выбраться из подъезда.

Дверь как дверь, квартира коммунальная, нужно нажать третью снизу кнопку звонка, красную. Гражина ощупала в левом кармане баллончик с такой начинкой, которая выключит здорового мужика секунд на тридцать. Наконец позвонила. Три длинных и один короткий. Потом два коротких. Шаги за дверью, цепочка, лицо…

Комната, в которой проживал связной на Чайковского, была забита книгами под завязку. Василий Петрович, офицер в отставке, пенсионер. Семью разметало по миру время перемен. Каким образом, когда и откуда Бухтояров привел в организацию этого старика, Гражина не ведала. Была она на этой квартире первый раз в жизни, и возможно — в последний.

— Чай, кофе?

— Молока нет у вас?

— Что, просто молока?

— Да. Там внизу оно мне снится часто.

— Нет проблем. Сейчас принесу. У меня закончилось.

— Вы выходить собираетесь?

— А как же?

— Тогда не нужно…

— Девочка, брось ты комплексовать. Если ты никого не привела, то здесь все чисто.

— Я боюсь.

— И я боюсь. Если бы мне кто-то сказал лет десять назад, что я в Ленинграде подпольщиком буду…

— Вы недолго, пожалуйста.

— Может, нервных капель грамм семьдесят? «Синопскую» будешь?

— Нет.

— Ну, посиди пока. Я скоро.

Затопотал Василий Петрович по коридору, аккуратно хлопнул дверью. Гражина встала, подошла к окну, увидела, как старик перешел улицу, спустился в подвальчик «24 часа», появился минуты через две, пошел назад. Ничего не произошло.

— Батон еще горячий. С изюмом. Молоко. Литра хватит?

— Конечно.

Она выпила две чашки залпом, отломила от батона, пожевала теплого хлеба, снова нацедила из пакета.

— Как там вообще-то внизу? Питаетесь как?

— Консервами. Сок. Кофе. Вино сухое. Как на подводной лодке.

— После того как в Ладоге пароход с бисексуалами потопили, что-то в народе изменилось. Надежда какая-то появилась.

— Да там случайных людей много было. Жестокий человек Бухтояров.

— Без жестокости, разумной жестокости дело не сделаешь.

— А вы-то понимаете, какое дело мы делаем?

— А ты меня на понт, девочка, не бери.

— Так уж и на понт.

— Ладно. Политбеседа закончена. Тебе, значит, вниз вернуться нужно.

— Мне связь нужна.

— Если нужна, обеспечим. Ты поспи тут, полежи. А я похлопочу.

— Долго собираетесь хлопотать?

— Как повезет. С человечком одним повидаться.

Когда Василий Петрович ушел хлопотать, Гражина допила молоко, сходила в ванную, приняла душ, растерлась насухо огромным полотенцем, выданным хозяином, никого не встретила в коридоре, вернулась в комнату, легла на диван и мгновенно уснула.

Проснулась она от того, что в комнате была не одна. Василий Петрович вернулся. В уходящем свете позднего вечера она увидела женщину лет так пятидесяти, тонкую, небольшого роста.

— Вставай, девочка. Вот проводника тебе привел. Еще молока на дорожку не выпьешь?

— Я бы чаю выпила. С бубликом.

— Вот этого не предлагаю. Надо вам поспешать.

Закрылась за стариком дверь, вместе с проводником Гражина вышла на улицу. Они прошли квартала три по направлению к Смольному, затормозила рядом «Волга» серая, видавшая виды, за рулем мужик как мужик, средних лет, в джинсовой рубашке, в отглаженных брюках.

Неприметное здание в Стрельне, НИИ непонятного предназначения, коридор, лифт, кабинет, опять лифт.

О том, что в «кротовник» есть аварийный ход, коридор, Гражина догадывалась. Теперь ей предстояло воспользоваться им. Сопровождавшие ее «лаборанты» не сказали ни слова, не спросили ни о чем. Они еще довольно долго шли по освещенному коридору с такими низкими потолками, что приходилось пригибать голову. Потом она увидела рельсы, уходящие в туннель, где уже не было света, банальную дрезину. «Лаборанты», а их было двое, предложили ей сесть, и дрезина покатилась. Зажглись бортовые огни на их «бронепоезде», фонарь. Ехали они долго, часто останавливаясь, переводя стрелки, открывая и закрывая блокировочные двери, водя пальцами по схеме, о чем-то шепчась. Наконец Гражине предложили сойти. Это был как бы диспетчерский зал, широкий, со скамьями по периметру, с экранами контрольных мониторов, сейчас не работающих, но, очевидно, готовых к работе. Один из сопровождавших Гражину подошел к стене, открыл щиток, повернул выключатель. Загорелся тусклый, катакомбный свет. Потом о ней доложили по телефону, который находился в нише, слева от мониторов, и молодые люди, не говоря ни слова, сели на дрезину и покинули зал. Они возвращались. Зашипели, сходясь, створки. Она осталась одна.

Через час сорок пять минут открылись другие двери, и в зал вошел Бухтояров.

Пряхин вернулся из города один. Сейчас он спал в своем боксике, отужинав и доложив о результатах выполнения задания, о том, что Аносов благополучно отдыхает в квартире на Московском проспекте, что Гражина там не появлялась и следует, наверное, искать ее на других явках.

Бухтояров аккуратно обыскал спящего, нашел в куртке, висящей в изголовье, ствол, изъял его и разбудил Пряхина:

— Витя. Вставай. Радость у нас.

— А!

— Вставай, Витек. Гражинка нашлась.

— Как нашлась? — Пряхин был явно разочарован, но мгновенно изобразил радость.

— Привет, Витек.

— Пришла? Ну, чудненько. А Коля Аносов тебя ждет на Московском.

— Ну, это вряд ли.

— Почему? — насторожился предатель.

— Потому что потому, все кончается на «у».

— Витек, Глухов-то как, здоров, старичина?

— А что ему сделается?

— Ты его давно видел?

— Шесть часов назад.

— Не мог ты его шесть часов назад видеть.

— Почему?

— А потому, Витек, что восемь часов назад его выводили и сажали в служебный автомобиль. Сам понимаешь чей.

— То есть что значит «сам понимаешь»? — Пряхин сел на своей лежанке, потянулся к куртке. — Закурить нет?

— Нет, Витек. Ты поищи в куртке что хотел найти. Давай, давай, не стесняйся.

Пряхин, красивый, накачанный по-спортивному мужик, полез во внутренний карман, пистолета «вальтер» не обнаружил, нашел сигареты. Курить разрешалось только возле вентиляционной вытяжки. Это правило не нарушал никто.

— Подожди с сигаретой, Витя.

— Ты понимаешь, в чем ты обвиняешь меня?

— Когда тебя завербовали?

— Ты что несешь, Охотоведыч?

— То, что ты крот. Крот среди кротов. Это, наверное, не в стране пребывания произошло. Здесь где-то. Иначе ты бы давно всех сдал.

— Кто был наверху?

— Я.

— То есть?

— А вот то и есть.

— А…

— Хочешь спросить, почему меня не взяли на выходе? Ты, Витя, не о всех выходах знал. Вот по одному аварийному я и сходил наверх. И Гражину привел.

— Вы шутки тут шутите. Разыгрываете! Я курить хочу. — И Пряхин медленно стал приподниматься, группироваться, готовиться к прорыву. Только шансов у него не было никаких, даже минимальных, потому что Бухтояров аккуратно и несильно ударил его под дых. Главное, впрочем, не сила, а точность. Пряхин осел. И тут же навалились на него, стянули за спиной шнуром руки, ноги. Теперь он, прислонившись затылком к стене, замер, закрыв глаза, думал о чем-то своем, кротовьем.

На допросе он показал, что Аносов был сдан в городе, в скверике у «Электросилы». Пряхин знал две явки: кроме той, на Московском, еще — на улице Решетникова. Ее можно было теперь списать со счета. Многое еще знал Витек. Но когда он наконец заговорил, Бухтояров вначале окаменел, а потом привстал с табурета и очень сильно, с оттяжкой ударил Пряхина в ухо. Пряхин только что рассказал о том, что операция по штурму подземелья с применением спецсредств подготовлена и начнется в течение ближайших трех суток. Сам же он собирался аккуратно покинуть подземелье, так как пленных брать не предполагается. Даже Бухтоярова приказано уничтожить. А об исполнении доложить по адресу: Москва, Кремль…

Но операция началась гораздо раньше. В тот самый миг, когда Бухтояров вложил всю свою ненависть в удар, отказали мониторы слежения. Как будто кабель перерубил кто-то: сначала один, потом другой, потом третий. Система слежения была расконсервирована группой Бухтоярова, отлажена, дежурство велось круглосуточное. Только четвертый коридор, последний, был свободен. И никаких камер там не было. Потом как будто ветерок какой-то тронул их лица, сдвинул бумажки на столе, ласковый и свежий. Это по системе вентиляции стал из ближайшего коллектора нагнетаться газ…

Бухтояров сел на табурет, обхватил голову руками. Отчаяние и вместе с тем лихорадочная работа мысли, поиски выхода. Все могло кончиться здесь, совсем скоро, сию минуту.

Наконец он положил руки на колени, закрыл глаза, медленно раскрыл. Кроты ждали приказа. Крот среди кротов — решения своей участи.

— Пряхина… расстрелять. Немедленно. Дежурный по смене, выполняйте!

Ни слова более не промолвил Витя Пряхин, только выдохнул и пошел вслед за палачом своим, не сопровождаемый никем. Ноги его все еще были связаны, и потому шел он смешно, очень короткими шажками, но никто и не подумал облегчить его последний путь. Вскоре из боксика технического, где инструменты и всякая нужная хозяйственная чушь, раздалось два выстрела. Первый и потом контрольный, в затылок.

Сейчас восемь человек ждали следующего решения командира. Отчетливого и мгновенного.

— Помощник дежурного, распечатать оружейный бокс, выдать полные боекомплекты. Личные вещи никому не брать, только противогазы, аптечки и быстро, быстро, ко мне в бокс. Зверев со мной.

Колодец в четвертый ход, раньше известный только Бухтоярову, а теперь уже и Гражине, и не только ей, всем теперь известный, находился в боксике Бухтоярова. Прямо под его нарами. Боксик этот был запретной территорией.

Отодвинув свою лежанку, Бухтояров открыл люк:

— Юрий Иванович, спускайся.

— И что потом — куда?

— Там на дне колодца лаз. Сто метров на животе, дальше зальчик, продышишься, жди меня. И всех осталь…

Договорить Бухтояров не успел. Это в большом зале, где выхватывали оружие и набивали подсумки патронами, загорелся воздух. Поток горячий и бессмысленный в своей неизбежности впечатал Зверева в дно колодца. Он падал метров пять, задевая ногами за ступеньки арматурные, ударяясь головой, сдирая кожу с ладоней, теряя сознание и мгновенно обретая его вновь. Бухтояров упал на него сверху. Через минуту они пришли в сознание. Сначала Бухтояров, инстинктивным усилием воли вернувшийся в этот мир, потом, после ударов по щекам, массажа сердца и экстренного искусственного дыхания, — Зверев. Крышка люка поднималась и опускалась на оси. Теперь она просто захлопнулась за ними, впечатавшись в пазы и мгновенно обуглившись. Поднять ее сейчас можно было, наверное, лишь с помощью какого-нибудь фантастического лома, который нужно отжимать впятером. Только наверху уже не было никого. Только обуглившиеся коконы. И уже пошла по вентиляционному колодцу какая-то пена. Спецсредство. И спецназ, натренированный для подземной войны, для защиты и штурма правительственных бункеров и штабов, вступил в дело.

Когда они ушли примерно на полкилометра от бункера, Бухтояров достал из внутреннего кармана план, крохотный, подробный, тайный. Ощупал какие-то метки на стенах, прочитал знаки, потом свернул направо. Зверев посчитал бы это просто нишей. Но это оказалось пунктом управления и связи. С телефонной трубкой, с колодками штепсельных разъемов, с глазками амперметров. Бухтояров снял трубку, подержал ее секунд десять в руке, потом все же набрал номер на кругляше. Он не представлял себе до конца степени провала. Рисковал. Но все же набрал номер.

Говорил нечто непонятное. Слушал. Затем удовлетворенно хмыкнул, трубку повесил на рычаг, стал набирать какой-то номер на клавишах, похожих на те, что силятся предохранить наши подъезды от злоумышленников. Потом в углу этого непостижимого для Зверева пульта зажглась, замигала красная лампочка. Зверев отщелкал еще что-то на кнопках. А затем просто утопил большую красную колодку.

Взрывная волна аккуратного, очень нужного и своевременного сейчас взрыва замкнула канал. Спецназ остался с той стороны, они с этой. И выход наверх был многовариантен.

…В чистом поле поднялись они на поверхность. Вдали возвышались трубы мертвого завода, бывшей красы и гордости, поодаль этажи панельные, вокруг стрекотали кузнечики. До конечной остановки трамвая им нужно было идти километра два. Зверев был просто разбит. Кожа на ладонях, надорванная, висящая, как тонкая папиросная бумага, разбитое лицо и рассеченная бровь. Внешность по нынешним временам заурядная. Обычное дело. Бухтояров же, опаленный горячим потоком воздуха, тем, который предшествует пламени, был обликом более страшен, но вместе с тем более интеллигентен.

— Юрий Иванович.

— Что?

— У тебя какие-нибудь деньги есть?

— Тысячи четыре.

— Не густо. На-ка. Возьми.

Бухтояров вынул откуда-то изнутри бумажник, тонкий и настоящий. Истинного качества.

Потом он трижды продиктовал Звереву варианты связи, места встреч, пароли для связных. Слова и цифры намертво отпечатывались в памяти Зверева. Он знал, что не забудет ни слова, ни буквы, ни цифры, ни даже интонации. Потом они расстались. Бухтояров уехал одним маршрутом, Зверев другим. Здесь была конечная. Кольцо…