Просто люк во внутреннем дворе вокзала

— Ну, веди, Кутузов.

Я ждал всего чего угодно, только не этого. Вокзальное хозяйство огромно. Люк этот, по логике вещей, должен был бы находиться где-нибудь на территории мехмастерских, заваленный старым железом. А если где-то под залом ожидания, то над люком — метры перекрытий и бетон.

Мы вошли через парадный вход в зал ожидания. Олег Сергеевич помедлил и пошел налево, в буфет.

— Здесь, что ли? Под кухней?

— Нет. Не здесь. Я просто не завтракал. Мне кофе, сосиски и шоколадку. Будете что-нибудь?

— Старичок, — попросил его Зверев, — ты хоть ешь-то побыстрее.

— Нужно тщательно пережевывать пищу. А ты не спеши, Юра. В рай ты наверняка не попадешь, по совокупности дел. Ну, пошли.

Мы снова оказались в вокзальном предбаннике. Теперь старик пошел прямо, к выходу на перрон.

— Вот, смотрите, камера хранения. Боковой туннель. А совсем недавно его не было. Чисто и опрятно. По этому туннелю я в свое время поползал на пузе. А ведь здесь еще немало интересных мест. Ну ладно. Пошли.

Он повернулся на сто восемьдесят градусов и пошел к выходу на вокзальную площадь, но свернул налево, туда, где кассы дальнего следования в день отбытия и поворот в коридор к начальнику вокзала. И тут-то он переменился в лице:

— Ну вот, кажется, мы опоздали.

Из окна в коротком коридоре виден скромный внутренний дворик, примерно десять на десять метров. Вход туда — из полуподвального этажа напротив. Дверь приоткрыта. Во дворике два люка: один — ливневка, второй — канализация. И именно второй-то и снят, на корточках сидят двое как бы в рабочих робах и заглядывают сверху вниз.

— Здесь?

— Здесь.

— Пошли. Не останавливаться, — командую я.

Мы поднимаемся на три ступеньки. Слева — кабинет начальника вокзала. Дверь приоткрыта. Что за ней происходит — сейчас нам интересно, но не до такой степени, чтобы открыть ее. Теперь понятно, что за человек стоит при входе в этот тупичок, у нас за спиной, и вот там двое, где вход в комнату, за которой другие ступеньки, вниз, к двери во внутренний дворик.

Мы возвращаемся в зал ожидания и «сортируем» пассажиров. Шестое чувство по служебной необходимости становится первым. Зал, несомненно, блокирован. Нас уже никто не ищет. Ориентировки изъяты из дневных заданий. Другие дела, другие люди. Но эти люди — не от власти. Они — от безвластия. Они должны обеспечить безопасность тех, кто сейчас работает в коллекторе. А потом уйти. И может быть, никогда не вернуться сюда. Это — люди из резерва Господина Ши. Без той вещи, что находится сейчас где-то под вокзалом, его, конечно, эвакуируют, но в качестве неудачливого исполнителя-порученца. А в случае успеха он уйдет совсем в другом качестве. Сам он сейчас в зоне безопасности, в аэропорту. Сухопутную границу уже не перейти, побережье — перекрыто. Единственное место, которое удалось им взять под контроль, — аэропорт Калининграда. Сейчас там готовится к вылету наш ТУ-134, оказавшийся, на свою беду, под рукой.

Наша беда в том, что мы не собирались лезть в этот люк сию минуту. Мы просто пришли на него посмотреть.

— Так ты говоришь, старик, что мы выйдем у Фридландских ворот?

— Я же сам консервировал помещения. Выйдем. Можешь не сомневаться.

— А если там что-то изменилось? Другой консерватор поработал?

— Приказы товарища Берии не обсуждаются. Если ты думаешь, что он и вправду английским шпионом был, то ты не прав. Священный трепет приказов. Там — отличная бетонная труба.

— Но они же за нами пойдут.

— Там дверь стальная на роликах. Оставалась в смазке. Успеем ее прокатить на место и заклинить. Это правее автовокзала метров на двести.

— Ты, старик, не мог бы сразу все рассказать и до конца?

— А ты не спрашивал.

— Что нам нужно?

— Я думаю, все нужное есть под землей. Кувалда, наверняка сейчас кабель для перфоратора тащат. Но можно обойтись просто кувалдой.

— Что же плохо консервировал?

— Наверное, чтобы вернуться потом.

— Решил товарища Берию ослушаться?

— А я как раз по его приказу.

— Ну-ну.

— Куда мы попадем, спустившись в люк? — спрашиваю я.

— В коллектор. Цивильный коллектор.

И тут заработал пробойник. Звук из-под земли ощущался глухим, мягким. Это разрушался сейчас германский бетон, когда-то пробитый и залитый другим, сталинским. За ним — одна из тайн истории. Жало демократического пробойника разрушало сейчас тонкую перегородку междувременья.

— Можно заклинить люк этот изнутри?

— Вот над этим я сейчас думаю.

— Ты думай скорей, старик. Соображай. А то ведь поздно будет.

— Юра. Я как тебя увидел в первый раз, так ты сразу мне не понравился. Несерьезный ты человек. Спешишь. Ругаешься. Пьешь много.

— Дед. Когда все закончится, я так напьюсь, что рожу тебе набью. Я набью твою заслуженную рожу, старый борец со шпионами.

— Попался бы ты мне в сорок пятом. Потянул бы носок в дисбате. Расстреливать я бы тебя не стал. Поглумился бы немного. А потом отпустил. Восстанавливать порушенное войной народное хозяйство.

— Олег Сергеевич, — прервал я диспут молодого и старого героев. — Однако, идти пора. Клинится люк или не клинится?

Начался новый этап безумия. Новый его уровень. Идти с Олегом Сергеевичем должны были другие люди. Не «мент» в законе и не я. Судьба распорядилась иначе.

У Зверева и у меня были стволы. Старик — безоружен, но и нужен он нам был не для стрельбы.

Я «держал» выход из этого коридорчика внутрь здания, Зверев прикрывал спину. Олег Сергеевич подошел к окну. Наружный шпингалет открылся легко, а внешняя рама — заела. Медлить было нельзя, и я качнул головой. И тогда старик совсем не по-стариковски, по-молодому быстро обмотал кулак курткой и вынес стекло. Потом смахнул крупные осколки и, едва коснувшись подоконника, маханул ногами вперед. Метра два с небольшим высоты, и он приземлился удачно. И никто пока не появился в коридорном проеме. Вслед за стариком вывалился во дворик я, а потом, уже стреляя, Зверев.

Наполовину высунувшийся из люка «сантехник». Другой — уже лежащий на спине и глядящий открытыми глазами в небо. Я бью каблуком по лицу торчащего, как тушканчик из норы, мужика, и тот проваливается, а я прыгаю сверху в узкую горловину, стреляя в упор и вниз, под ноги. Коллектор обширный, не тесный. Тлеет фонарь, упавший лампой вниз, и плачет недостреленный мужик под ногами. Наконец валится на меня старик, тащит на кончиках пальцев люк, последним усилием проворачивает его, садит в паз.

— Пусти, — орет старик, — уйди, Юрка! — и подобно матросу какому-то лезет наверх. — Зубило, железку какую-нибудь!

Зверев хватает фонарь, вертит головой, находит сумку с барахлом, а там… ключ шведский, разводной. Лезет Зверев наверх, а кто-то уже люк поддевает наверху, но Олег Сергеевич всовывает ручку ключа в паз.

— Есть, клинится! — орет он. — У немцев люк с другой стороны с колечком, чтобы изнутри… Подклинить… До чего же народ мудрый.

А сверху стук истерический, как бы от приклада.

Дело-то в том, что на вокзале и милиция есть, а гости эти были инкогнито, под работяг косили, и теперь, если люк заперт, им ноги нужно делать, тем, кто еще жив или легко ранен. Хорошо стреляет Юрий Иванович Зверев. Не зря его Бухтояров выбрал.

Теперь наверху замешательство и ожидание приказа. Стрельба на Южном вокзале — это тревога по полному номеру. И не просто стрельба. Бой. Люди мои уже где-то рядом. Прикидывают, чем помочь, где мы находимся. А мы — здесь, в коллекторе.

Старик ощупывает стакан этот бетонный, наконец радостно хмыкает. И, перехватив ручку огромного молотка, бьет уверенно — раз, другой, третий.

— Дай-ка я, — говорит Зверев и пробивает стенку коллектора. На расширение дыры до приемлемых размеров уходит минут десять. А наверху — снова стук и голоса. Первым лезет в лаз старик, потом я, и замыкает Зверев. Мы в какой-то камере, чуть побольше коллектора. Старик показывает, куда бить теперь, и Зверев бьет. Здесь стена еще тоньше.

— Бей, Юрка, уже скоро.

Падают куски цемента, пыль кромешная забивает горло.

Теперь лаз еще меньше. Старик лезет внутрь, я пролезаю с трудом, Зверев — со страшной руганью, пытаясь втянуть в легкие воздух и захлебываясь.

— Вот она, труба, вот она, родимая, — веселится старик. — Бежать! Бежать!

Люк, кажется, уже сковырнули, голоса-то рядом, и мы бежим. Мне кажется, это бесконечно, а всего-то — от вокзала до автостанции. Труба в полметра, под ногами — обломки кирпича и тлен десятилетий.

Труба заканчивается, и мы — в высоком помещении. Фонарь продолжает в руках у Зверева тлеть.

— Вот они, ворота, вот, родимые!

Под ногами — двутавровый рельс, над головой — такой же. Старик берется за край ворот, которые должны откатиться и закрыть проход.

— Помогайте, други, толкайте ее, подлую!

Мы наваливаемся. Ворота не идут.

Старик падает на пол, что-то ищет, наконец вскрикивает:

— Под роликом — клин. Елки-палки!

— Ты по-человечески можешь ругаться? Дед? Матом?

— Толкайте, други! — говорит старик, и, когда покатились ворота, когда достигли желанного положения и старик задвинул две массивные задвижки, — он наконец произносит все «человеческие» слова, которых так добивался от него Зверев: — Теперь покурим. Дальше — работа тонкая. Спокойствия требует.

Эти ворота можно только взорвать, и то — с сомнительными шансами на успех. Можно еще долго резать автогеном. Они стальные.

Фонарь шахтерский, приличный. Батареям еще долго тлеть. Мы — под Калининградом. Мы — в Кенигсберге.

Здесь сухо и холодно.

— Куда потом?

— Здесь недалеко. Столько же, сколько мы пробежали, и еще немного. Нам теперь нужно вернуться к вокзалу, только по параллельной трубе, и там, где теперь Южновокзальная, и есть тот бункерок. Пошли, однако.

— А потом?

— А потом опять сюда и к выходу.

— А почему Шток этого ничего не знал?

— Это — как страшное заклятие. В циркуляре начальникам вокзала и попутных служб от… ну, КГБ, что ли… часть коммуникаций обозначена как чрезвычайно опасная. Скажем так: условно неразминированная. И к люку этому никогда ни одного человека не подпускали. А он чуть ли не под попой у начальника. Каждый день мимо него ходит и не хочет смотреть. Таких объектов в городе несколько. Эксплуатация запрещена, вскрытие запрещено под страхом уголовного наказания.


…И тут старик стал сдавать. Он задыхался, приволакивал за собой правую ногу.

— Плохо, дедушка?

— Неважно, Юрка. Однако помогите мне.

Мы взяли старика под руки и буквально поволокли вперед. Туннель был довольно высоким, но головы приходилось пригибать. Потом пришлось снова лезть через полутораметровую трубу, и там Олег Сергеевич совсем сдал.

— Никогда ни валидола, ни нитроглицерина не держал в доме. Дайте дыхнуть воздуха.

Когда мы вытащили его из трубы и оказались опять в каком-то коллекторе, только пошире, старик был совсем плох.

— Юр.

— А!

— Коньячка у тебя нет?

— Откуда? Ты, старик, нас спас.

— Каким образом?

— Если бы мы по вокзалу не шатались, наверное, вместе с людьми Господина Ши у люка оказались бы. В одно время. А так — они работой увлеклись. На нас внимания не обратили.

— Это — проблематично. А впрочем, примерно так. Сейчас, ребята. Отдышусь.

— Далеко еще?

— Да нет. Дальше ползти метров тридцать, и будет заштукатуренная дверь. Кирпичом мы ее заложили в два ряда и заштукатурили. Чтобы благодарные потомки не очень часто туда попадали.

Зверев прополз по указанному стариком направлению, потом вернулся.

— Там стена девственно ровная. Ты место-то найдешь?

— Конечно. Только вот отдышусь. Плохо, что стволы у вас слабоваты.

— Мы же шли на визуальную проверку. Что случись, они нам все только испортили бы.

— А как же пробиваться будете?

— Что значит как?

— Ты маленький, что ли? Видишь, не бегун я и не ходок. Прислушайся!

Где-то в туннеле, там, где стальная преграда, различалась равномерная, настойчивая музыка преодоления преград.

— Юрка. От конца трубы — два с половиной метра и два метра в высоту. Разбивай.

Зверев сел на пол:

— Я кувалду-то бросил.

— Где?

— Уже далековато.

— Так беги, дружок. Спасай ситуацию.

И Зверев побежал… Вернее, сначала пополз.

Так мы потеряли еще минут десять.

Наконец раздалось пыхтенье, неформальная лексика шепотом, и Юрий Иванович появился вновь, теперь с кувалдой.

За полвека кладка схватилась намертво. Кирпич же, германский, красный, обожженный, не хотел разрушаться.

— Да точно ли здесь, дед?

— Бей, Юрка! Бей.

— Дай-ка мне, Юра.

Я перехватил кувалду и минуты через две почувствовал, что кладка немного подалась. Потом снова бил Зверев. Потом я. Наконец кирпичи «поехали».

Остаток кладки мы добили минут за сорок. Все же это не стальная преграда, возле которой сейчас хлопотали поспешные спецы. Взрывать — нельзя. Город наверху. Можно локальные взрывы применить, по точкам слабины, по углам и примерно там, где задвижки. Двутавр утоплен ниже уровня бетона. Можно ломать бетон снизу и делать подкоп. А бетона там — с метр. Можно притащить автоген и прожигать толстенную легированную сталь. Времени у нас все же достаточно. Так думал я.

За кирпичной кладкой — пустота, предбанник. За ним — задраиваемая дверь, сорванная когда-то взрывом.

— Ты, дедушка, надежно ли отсортировал изделия?

— Изделий там уже нет.

— Как то есть нет?

— Все по акту сдал.

— Совсем нет? — опешил я.

— Есть маленькая заначка.

— Так за чем же мы идем?

— Там несколько этих самых баллончиков, в нише. И документы.

— Какие документы?

— Важные.

— Что ж ты не сдал их, дедушка?

— А я бы тогда не говорил сейчас с вами и ничего бы не показывал. Дайте-ка я сам войду.

— А не оплошаешь?

— Плошать — это ты у нас мастер.

— Я вижу, дед, что ты опять в хорошей форме.

— В достаточной.

И старик вошел в бункер. Зверев все же не выдержал и пробрался туда следом.

Фонарь слегка подсел, но все же в камере два на два обнаружилось следующее. В правом дальнем углу — ящик снарядный. В нем, как уверил старик, поврежденные баллончики. Обожженные, смятые, не содержащие более в себе той заветной аэрозоли.

— Не бойтесь. Я знакомился с результатами исследований. При соприкосновении с атмосферным воздухом аэрозоль теряет боевые свойства в течение нескольких часов. Так тонко сделана вещь. Немцы даром хлеб не ели. Не повезло им немного.

— Ты, Олег Сергеевич, не отвлекайся. Любишь Гитлера — и люби. Ожил старичок. Раскрылся, — не выдержал Зверев.

— А та, что в баллончиках, не теряет.

— Зачем тебе, дед, баллончики?

— Это чтобы выйти отсюда.

— Если задвижку прожгут твою, то и не выйдем.

— Олег Сергеевич, — попросил я скромно, — документы доставай.

— А это опять по Юркиной части. Там вот, слева, под самым потолком — ниша. Пошарь, только аккуратно. Ниша глубокая. В ней — баул.

— Сумка, что ли?

— Примерно так.

Зверев поднялся на носках, нашел кожаный бок сумки, потащил.

— Осторожно. Там баллончики. Черт их знает. Столько времени прошло.

Олег Сергеевич наконец раскрыл прикипевший намертво замок. Стержни, похожие на газыри, или футляры для сигарок, лежали сверху, в количестве десяти штук. Под ними — папки с документами.

— Я бегло говорил по-немецки, мог читать. Здесь папки из архивов разведшкол. Край этот разведшколами был перенасыщен. Еще задолго до войны началось внедрение. Я тогда баульчик этот нашел, приказал всем помещение покинуть, по причине потенциальной опасности. Начал просматривать папки. И примерно с середины стали попадаться мне сильные документы. На больших людей. И они, между прочим, и по сей день живы. Некоторые из них.

— Ты хочешь сказать, дед, что немецких шпионов покрыл?

— Фашистских. Но война-то заканчивалась. Концы в воду. Конечно, меня бы всего звездами по списку обвесили. А потом — несчастный случай. Не хотел я быть секретоносителем. А люди эти потом трудились как бы честно. Возможно, с иностранными разведками не общались.

— То есть как это возможно?

— А так, что возможно: на этом бауле цепочка оборвалась. Не было, возможно, каких-то других списков.

— И что? Так и живут они теперь?

— Юра, разведка — дело тонкое.

— Пора нам уходить. Есть еще что тут, Олег Сергеевич?

— Этого достаточно. Пошли. К выходу. Дайте-ка мне одну сигаретку. Давно в руках не держал. И чтобы вы прониклись важностью момента — там чума.

— Как — чума?

— Часть баллончиков — со штаммами чумы. Но что поразительно, тоже одноразового действия. Тебе — карапец, а никто не заразится. Большие мастера — германцы… Генетика — наука нордическая. Пришла из сумерек времен.


У выхода и ждал нас Шток.

Хороший немецкий «шмайсер» в руках. Сидит себе на ящичке возле лестницы к небу. Там коллектор, там люк. Фонарь уже не нужен. Здесь сумеречный неверный свет. Глаза привыкают понемногу. А потом очень яркий свет зажегся. Декорации освещены. Это аккумулятор у него под боком. А сам он — в тылу у нас.

— Руки за головы. Стреляю…

Нет сомнений. Он положит нас сейчас.

У Зверева — ствол под курткой, у меня — во внешнем правом кармане, но в правой руке — эта трофейная сумка. У старика нет ничего.

Шток так давно искал этот бункерок. Он же знает столько, со столькими людьми говорил. Вот и вход стариковский знал. Может быть, и проходил мимо его схрона не раз. Цель жизни достигнута. Легенды подземелий становятся былью.

Загрузка...