Век Зверева

Господин Ши прибывает в Калининград, и на встрече с ним засвечивается Артист

Место совещания Господин Ши выбрал на первый взгляд странное. Простенькая дача недалеко от Нескучного пруда. Недалеко — форт «Лендорф». Место люди Папушкина начали чистить за двое суток до прибытия высокой персоны, но наш перехват связи по ВЧ в Москве позволил нам оказаться там на сутки раньше. Встреча готовилась основательно. Никаких жучков мы не могли поставить в помещении физически. К тому же это было бы слишком опасно. При обнаружении попытки прослушивания встречу неминуемо сворачивали. А наши возможности сейчас были ограничены.

В ста пятидесяти метрах от объекта удалось установить камеру с телескопическим объективом. Управление — дистанционное. Нам необходимо было знать, кто явится на «стрелку». С друзьями и родственниками наш серый кардинал мог встретиться и в номере гостиницы «Калининград», и на бывшем обкомовском объекте, и, наконец, дома у господина Папушкина. Вот там-то получить пленку с фонограммой совещания не составило бы никакого труда. Структура и методика средств защиты подобных объектов известна абсолютно точно, а значит, и способы и средства ее преодоления.

Человек двадцать наружной охраны обеспечивали безопасность высоких договаривающихся сторон. Охрана замаскирована под праздношатающихся граждан, под молодых людей, основательно подразобравших свое авто, под волейболистов на свободном пятачке. Поиграют, поправятся слабеньким пивом, потом опять поиграют. Все просто и естественно. «Рафик» с аппаратурой припаркован у ворот дачи. Там еще и стволы посильней. С нашей стороны работают свежие люди, еще не засвеченные в городе. Всего их двое. Находятся внутри сарайчика во дворе дачи, хозяин которой сейчас далеко. Снаружи — замок навесной, основательный. Люди из «лички» Господина Ши дважды подходили к сарайчику, дергали замок. Потом уходили, не заметив камеры.

Наконец гости начали прибывать на бал. Первым, на правах хозяина, — господин Папушкин. Охраны — почти никакой. Потом — наш высокий московский гость. И далее — благодарная общественность. Камера бесстрастно снимает всех. Она направлена в проем входной двери, чуть-чуть под углом, так, чтобы гости были видны в профиль и чуть-чуть в анфас. А их — немного. Всего шесть человек. Совещание длится часа три. Затем начинается отъезд высоких договаривающихся сторон. Господин Ши и господин Папушкин уезжают теперь в одном автомобиле. Эту ночь гроссмейстер проведет в доме своего родственника, за бутылкой хорошего коньяка.

Когда охрана объекта покидает территорию, наших операторов выпускают из сарайчика, и через час мы смотрим запись.

Люди из ФСБ, милиции, армии — не самые большие, но достаточно высокопоставленные, имеющие права на решения серьезных вопросов. Вот два банкира, вот неизбежный порт и рыбная промышленность, и как обойтись без Госкомимущества. Один гость не опознан. И нет ни одного немца. Это несколько ненормально.

Теперь мы делаем «распечатку». Фотовариант отснятого материала. Вот он — неопознанный гость. Лицо тонкое, глазные впадины — глубокие.

…Убитые в зале Филармонии строгим и простым способом деловые люди приходили не просто так. У них должна была, видимо, по окончании концерта состояться встреча с тем, кого мы называли Артистом.

Проникнуть ночью в Филармонию не составило труда, но вот для того, чтобы просмотреть все личные дела, потребовалось время. На наше счастье, делопроизводство велось идеально. Нашим людям не пришлось вскрывать сейфов. Папки стояли на стеллажах, по специализации. Духовые, струнные, хор, администрация, техсостав. И в каждой — одна фотография наклеена на листок учета кадров, вторая — вложена в конверт. Каждый конверт надписан. Всего — сто шестнадцать конвертов. Женские — отпадают. Остается шестьдесят шесть. Нехорошее число. Через полтора часа все конверты — у меня на столе. Филармония заперта, даже сигнализация поставлена на место.

Через сорок минут аккуратной работы я знаю фамилию Артиста. Еще через час наши люди, имеющие доступ к Большому Компьютеру, шлют мне факс. Юденичев Николай Карлович, фамилия по матери, по отцу — немец, сорок третьего года рождения, старший художник по свету, работает в Филармонии двадцать лет. Отец — уроженец Восточной Пруссии, проживал в Кенигсберге, репрессирован, после отбытия срока высылки в Казахстане уехал в Германию. Мать его — русская, осталась в Семипалатинске. И Николай Карлович остался в России. Каким-то чудесным образом пробрался в Калининград, устроился на работу, закончил университет. Математик. Кандидат наук. Оставил научную карьеру… В связях с иностранными спецслужбами не замечен.

Вот он. К нему, Николаю Карловичу, приходили уважаемые люди. Где он встречался с ними? А там и встречался. В регуляторной. Без свидетелей. Николай Карлович — «крот». Он держит в руках все нити операции, ему обязан подчиняться господин Папушкин. И даже — Господин Ши. А уж Отто Генрихович Лемке — и подавно. Пепел Клааса бьется в его сердце. Где был его дом? Возле Верхнего пруда или зоопарка? А может быть, окнами на Преголе? А может быть, где-то возле фортов?

Его нынешний адрес звучит странно: Велосипедная дорога, дом, квартира. Это — рядом с Филармонией.

Американская сторона, попробовавшая активно вмешаться в операцию, понесла сокрушительные потери. Иван Пирогов взорвал вертолет с руководителем операции, штатным сотрудником ЦРУ, начальником службы Дэвидом Смайлсом. Вместо прогулки на болота — братская могила. Русские предатели летят над городами набитого вооружениями и армией анклава, а курс указывает — американский шпион. Сошедший с ума капитан, вцепившийся в дом на болоте, бьет в сердце операции, так долго выстраиваемой и такой, казалось бы, простой по исполнению. И никто не может понять, что же происходит. Это как снаряд, влетевший в окно командного пункта. В частях растерянность, связь отсутствует, управление войсками нарушено. Теперь нам осталось нанести еще один удар. Сердце Николая Карловича перестанет биться.

Приходит сообщение из Польши. Фургон уничтожен. Остаются только изделия под Южным вокзалом. И времени на перегруппировку сил у противника нет.

Николай Карлович сейчас один. Семья отбыла в туристическую поездку в Польшу. Интенсивное отбытие семей участников путча областного масштаба отмечалось в течение последних двух недель.

Никакой охраны у Юденичева не имеется. Даже перед началом операции. Кому он нужен, осветитель из Филармонии? Он трижды выезжал в Польшу, дважды — в Германию. Там, естественно, плотно работал. Мне искренне жаль его.

Дверь в квартиру на третьем этаже — обыкновенная, замок — простой, английский. Я иду на акцию сам. Сейчас раннее утро, самый крепкий сон. Замки такие наш Кочанов открывает в полминуты. Спецключ. Если возникнут какие-то проблемы, то есть набор универсальных отмычек. Дверь — на цепочке. На этот случай существует специальной формы крюк. По всей видимости, Николай Карлович не проснулся. Нас четверо. Я прохожу на кухню, здесь чисто. Остальные, не включая света, обходят квартиру. Крепко спит парень и безмятежно. Устал за день.

В квартире две комнаты. Хозяин — во второй, маленькой. Здесь у него и кабинет. Я включаю ночник.

Господин Юденичев хорошо сложен. Ему ни за что не дашь его истинного возраста. Запаха перегара не ощущается. Здоровый образ жизни. Хорошие перспективы на будущую счастливую жизнь в Кенигсберге. В родовом доме.

Он растерян. Но это — ненадолго. Своей математической головой пытается понять, что происходит.

— Николай Карлович. Просим извинить за непрошеный визит в столь позднее время.

— Кто вы такие?

— Мы — контрразведчики.

— Какие?

— По всей видимости, советские.

— Ну ладно, — встает он и пытается одеться.

— Разрешить? — спрашивает Чикин.

— Пусть оденется. Только посмотрите, что у него там в карманах.

В карманах — ничего. Николай Карлович бледнеет. Он заправляет постель и садится в кресло.

— Документы покажете?

— Зачем они вам?

— Ордера, конечно, нет? Вошли как?

— Через дверь.

— Что вам от меня нужно?

— Мужайтесь, Николай Карлович. Не получилось у вас дело. Партия была честной. Вы проиграли. Операция «Регтайм» не состоится.

Николай Карлович смотрит на нас глазами доброй, озадаченной поведением хозяина собаки.

— У нас нет права на риск. В принципе — все ясно. Вы прекрасно представляете масштабы измены. Мы не можем вас выпустить. Есть какие-нибудь желания?

— Последние?

— Хотите жене что-нибудь написать? Я передам.

— Не хочу.

— Покурить?

— Не курю.

— Коньяка?

— Хватит ломать комедию, и вообще, убирайтесь из квартиры, — неожиданно объявляет он, видимо окончательно проснувшись.

Дальше происходит то, что должно происходить… Включается видеокамера, диктофон. Отламываются с тихим хрустом колпачки ампул. Тончайшим возмездием поднимаются иглы шприцов.

— На нет и суда нет, — говорю я несколько позже и простреливаю ему сердце. Мы находим в этой квартире много интересных документов. Он не думал о том, что кто-нибудь посторонний войдет когда-то сюда. По отцу его фамилия Штраус. Весьма уважаемая и распространенная. Контрольный выстрел в затылок я прошу сделать Чикина.

Объехать бы сейчас всех друзей Господина Ши и перестрелять. Этот хотя бы наполовину немец. Зов предков. Долгие беседы с папашей. Очарование фатерляндом. Преступное разрушение столь любимых замков и церквей большевиками. Дедушка Калинин на постаменте. А наши-то что же? Этого мне не понять никогда.

Несколько часов можно спать. Но сон не идет. Музыку приходится слушать из транзистора и уже под нее засыпать.

Утром — интенсивное прослушивание эфира. Состояние Господина Ши близко к шоковому. В Москве дело приближается к логическому концу. К полудню, анализируя разрозненные фрагменты переговоров, которые ведутся уже чуть не по обычному телефону, сопоставляя, анализируя и догадываясь, делаем выводы. Операция принимает другие формы. Не будет никакого идеологического прикрытия, на него не остается времени. Будет силовая попытка. Люди Господина Ши в армии и на флоте должны заблокировать сопротивление. Операция будет мгновенной и действенной. Приходит шифровка из Минобороны. В районе Белостока начинает разворачиваться штурмовая бригада. Немцы, поляки. По воздушному коридору в Литву начата переброска морской пехоты США.

К Южному вокзалу мы подъехали на троллейбусе. Старик продолжал актерствовать.

— Изменилось все разительно. Пройдемся немного.

— Ты что, не помнишь, где это?

— Почему же! Я про ларьки говорю. В прошлый раз не было ничего, кроме Союзпечати и куриных ног с лимонадом «Буратино».

— А сейчас что?

— Смотри, пиво какое изобильное. И за четверть цены. Свободная экономическая зона. А заодно — спаивание нации. Пьяный анклав — покорный анклав. Зайдем в пельменную?

— Олег Сергеевич. Место это — в пельменной?

— Может быть, в пельменной, а может быть, и нет.

Мы зашли. Старик посмотрел меню и остался недоволен:

— Дороговато.

Мы вышли на привокзальную площадь вновь.

— А что бы мы делали, если бы место было под буфетом?

— Это уж моя забота, — прокомментировал я реплику старика.

— Естественно. Ты же старший по команде.

— Куда теперь?

— Вот там, под Банхофсвальштрассе, интересный бункерок имеется.

— Это где?

— Я же тебе говорил, Юра, учи названия. Старые и новые.

— Олег Сергеевич. Бункер там?

— Нет. Это было бы неинтересно. Но там вот кафе одно интересное. Зайдем?

— А откуда знаете, что интересное?

— А был недавно.

— Это когда? При Союзпечати?

— Да нет. Совсем недавно. В прошлом месяце.

— Кончай глумиться, дед.

— Кстати, какие у меня суточные?

— Двадцать две тысячи.

— Не… Я не согласен.

Внешне все, впрочем, выглядело вполне естественно. Дед-балагур и два его родственника, исключая то, что нас каждую минуту могли опознать. Но пока этого не случилось.

— Куда все-таки?

— Да вот туда.

И мы вошли в здание вокзала.

Дежурный милиционер возле окошка администратора посмотрел сквозь нас. Книжные развалы с детективами. И тогда-то я решил, что это хороший сюжет для детектива. Политический триллер. Нужно было только найти подходящего автора.

— Любите триллеры, Олег Сергеевич?

— Я военные мемуары любил. Потом разонравились. Однако пора.