Великий князь Русский

Глава 18 Конец империи

Царьград пал с нездешней силой.

Ударная волна от падения заставила испуганно втянуть головы всю Европу — из Второго Рима, словно брызги от ударенного доской гнилого апельсина, разлетелись во все стороны греки, генуэзцы, венецианцы, русские, болгары…

В том числе и группа из доброго десятка беженцев во главе с архимандритом Чудова монастыря Феофилом. Входили в нее Затока Ноздрев, личный состав экспедиции «Афанасий Никитин», несколько человек с Русского подворья в Константинополе и парочка примкнувших греков. Вот захоти я свести таких разных людей в одном месте в одно время — хрен бы что у меня получилось. А тут — судьба! Ну, или выступивший в ее роли Мехмед, уже принявший от благодарного турецкого отечества прозвище «Завоеватель».

Известие застало меня в момент заседания экономического совета, на котором Ивашка Молчанов докладывал об успехах красильной промышленности. Впрочем, какой Ивашка — тридцать с лишним лет, собственный дом в Китай-городе, семья и дети, соседи по отчеству величают, ибо княжий мыльник. И насчет «промышленности» я тоже загнул, пока так, любительские эксперименты.

Большое количество дешевой шерсти, на которой держались наши отношения с Казанью, да придуманные или воспроизведенные Збынеком с Кассиодором устройства повысили выход сукна до величин небывалых. Чесалки, валялки, шерстобитки и бог знает, что еще — я старался не лезть туда, где ничего не понимал. Разве что подкинул идею прялки на несколько веретен. Памятуя афронт с обычной колесной прялкой, механикусы мои взялись серьезно, привлекли своих учеников и за каких-то два года выдали изделие, где нить навивалась аж на четыре веретена разом. А один из этих учеников на этом не остановился и сейчас пытался создать станок на восемь.

Но чем больше мы производили сукна и ткани, тем больше требовалось красителей. А с индиго и кошенилью, как нетрудно догадаться, в России не очень. Даже совсем не очень. Вот я и напряг Молчанова с его людьми — повернуть алхимические эксперименты, которыми увлекался Гавря Йокаи в более практическое русло.

Тем более некоторые заменители красок для ткани у нас водились.

— Травники и травницы государевы зело способствовали, — показывал прозрачные скляночки с красителями Иван. — Вайда синий цвет дает, резеда или дрок в желтый красят.

— Пробы делали? — на всякий случай спросил я.

Поскольку мыльники-зелейники-алхимики уже вполне ловко оперировали с олеумом, в котором я все больше подозревал серную кислоту, то я поставил задачу действовать им на разные вещества и смотреть, что получится. Получилась, например, соляная кислота — всего-то надо было полить олеумом самую обычную соль. Или железный купорос, который оказался неплохим черным красителем.

— Как было велено, — поклонился Иван.

— Путное что-нибудь вышло?

— Вот три скляночки, красная, синяя да яхонтовая, все получены от настоя из просвирняка-травы, сюда добавили соль железную, сюда оловянную…

— Краска стойкая?

— Мы цветное сукно в воду под шерстобитные рычажные молоты положили на два дня, не слиняла! — довольно улыбнулся Молчанов.

Он рассказывал еще что-то про травы кермес и марену, что везут с Кавкасийских гор; про получаемые из гармалы желтые, а из мозгуши серо-голубые цвета; про кору крушины, из которой выделяют коричневый краситель, про папоротники…

А я мечтал о расширении экспансии на внешние рынки. Вышибем Англию! Овец в степи — тысячными стадами, никакого огораживания не требуется! Чесалки и шерстобитки от водяных колес работают, сукно выходит ровное и дешевое. Ткачи на широких станах полотно ткут, какого ни у кого больше пока нет. А если еще и хорошие краски добавить — коммерческие перспективы умопомрачительные. Тем более у нас цена против обычного сукна ниже втрое, а против лунского аж впятеро. Демпинг, перехват рынков, настоящую монополию можно создать! Монополистов я, конечно, не люблю, но вот самому стать — это же другое, понимать надо!

Под конец Иван выдал список причастных, включавших, к моему удовлетворению, княжеских травниц Максатиху и Ненилу. Но до награждений не дошло — прибыл гонец.

Так-то весть о падении Царьграда уже разошлась, но пока без подробностей. Народ молился и недоумевал, за что такое наказание бог наслал на православных — то латиняне (хоть и двести пятьдесят лет назад, но об этом помнили), то вот магометане. А тут целый десяток свидетелей поднялся вверх по Днепру и уже подъезжает к Смоленску. В грамотке Дима туманно намекал на неприглядность деталей и предлагал съехаться хоть в Вязьме, хоть в Можайске, чтобы там выслушать историю горького катаклизма и решить, что с ней делать дальше. И сам уже выехал со всеми «цареградцами» навстречу.

Встретились мы в Можайске.

Город понемногу переходил от теплого лета к дождливой осени, но дороги еще не развезло. Единственное, что мешало благолепию в небольшой кремле за насыпным земляным валом — строительство белокаменных Никольских ворот с неизбежными кучами земли, бревен, камня, криками десятников и работных мужиков.

Наместник Андрей Мамон, классический такой боярин, прямо как с иллюстраций Билибина, службу свою начинал еще при князе Иване, нынешнем старце Меркурии. Но всегда держал сторону Москвы, верно почуяв, что времена мелких княжеств проходят и ставить надо на большое. И не прогадал, после ликвидации удела встал во главе наместничества. А вот враждебный ему клан бояр Замыцких такого чутья не имел и сейчас почти в полном составе геройствовал в Прикамье.

При нашем явлении Мамон простецки сдвинул шапку и зачесал в затылке — где же я всех расселять буду? Но нашел выход, поехал со своими людьми по уезду, а нам оставил и свои палаты, и гридню с молодечной. Разместились, хоть и тесновато.

Первичный опрос бывший опер Дима провел сам, еще во время первой встречи, а ныне устроился обстоятельно, с секретарем и выспрашивал прибывших поодиночке. Их даже поселили розно, хотя я в этом особого смысла не видел — в дороге-то они наверняка общались. Но раз Дима сказал, то пусть, ему видней. В конце концов, могут всплыть важные детали, которые они не обсуждали.

Я же взялся вытрясать из «никитинцев» подробности индийской экспедиции, что оказалось непросто — только что пережитая катастрофа Византии заслоняла все прочие события, но ничего, я справился.

Осталось их двое, Максим Сипяга и Третьяк Лодыгин, третий лихоманкой помер и схоронен в неведомых индейских землях. В неведомых, ибо среди индийских городов я не смог опознать ни одного: Чювиль да Парват, Бедерь да Кулонкей. Там ведь и с правлением не пойми что. Вот кто такой меликтучар? Где, черт побери, Бабур и Великие Моголы?

Но хуже, чем с географией, оказалось с торговлей.

— Сказывали, много для нас товару, — отчитывался светловолосый Максим, за полгода не отошедший от черного индийского загара, что смотрелось весьма экзотично. — Залгали, весь товар на бесерменскую землю годен, нам же только перец да краска, то дешево.

«Так именно это и нужно!» — чуть не подпрыгнул я, но Сипяга мои восторги убил на корню.

— Нам без пошлины провезти не дадут, а пошлин много. На море же разбойники, что молятся каменным болванами, а Христа не знают и Махмета не знают.

Ровно то же самое поведал и Лодыгин. На его рассказе, когда Третьяк помянул Силян-остров, я чуть не прокололся и не начал ржать, но сделал вид, что закашлялся. Вот ведь… Пятнадцать лет назад Цейлон казался страшно далеким и недосягаемым в принципе, а ныне сидит передо мной побывавший там русский человек! И вместо бревенчатых стен терема встают перед глазами пальмы, слоны и прочая индийская экзотика…

— Смирна самоточная есть, и корица благовонная, и тростник благовонный, и кассия, и масло древесное, и перец, и темьян, и другое многое, и дешево.

— А если много покупать и под себя корабль брать?

— Так разбойники же, — развел руками чернявый Лодыгин.

Вот на кого загар лег, как на родного и въелся, поди, до самых печенок.

— Мы когда из Индостана выбирались, на Аденскую пристань поехали, так в море трижды за саблю брались.

— Почему не через Персию или Хорасан?

— Все под войною, княже, басурмане парские воюют с турскими. А ждать в Индостане дорого, все истратишь.

— Разбойники на море сильны?

— Не сказать, но тьмочисленны. И черны, как сатанинское племя, прости меня Боже.

Дальше эти двое добрались до «пристани Жиде, рядом с коей главный басурманский храм в Мягкате». Я напряг все свои знания географии, и по всему выходило, что путешественники наши от Адена йеменского шли в Египет мимо Мекки! Ну да, порт Мекки — Джидда, точно. Рискованный путь, однако, как их там еще в ислам не обратили… Если решим пробивать маршрут, придется касимовских с казанскими слать.

— А сухим путем, от Ормузской пристани на Хвалынское море?

— Сорок ден каравану идти, да пошлины по дороге, да война. И через Миср вывезти никак, тамошние правители запрещают.

Получается, нет у нас шансов наладить прямую торговлю и обскакать европейцев… Вернее, есть, но прибыли не будет. А раз так, то незачем и затеваться, будем по старой памяти закупаться у тезиков.

Помимо индийских чудес, Сипяга и Третьяк писали кипятком от Палестины — еще бы, Святая земля! Наконец-то, после долгих странствий, можно помолиться в храме, да еще в каком — Гроба Господня! Так что подробности устройства государства Миср из них приходилось тянуть чуть ли не клещами. Хотя особой нужды в том не было — ну помер некий правитель, именем Ал Малик и возрастом под восемьдесят лет, ну унаследовал ему Аль Мансур, жестокий и жадный, нам-то что с того? Так что индийскую экспедицию можно считать провалом, хрен мы что с нее получим, кроме литературных памятников.

Потому как я засажу обоих писать «хожение» и не слезу, пока со всеми подробностями все не опишут. И как в Палестине прибились к греческим паломникам, и как через Кипр, Родос и Хиос, на котором правили неизвестные мне «фряжские князья Зустунеи» и где добывали «добрые квасцы», добрались в Константинополь, и подмеченную разницу в устройстве государств османов и мамлюков.

— Мисром правят рабы-воины, их генуэзцы еще детьми у степных и горных народов скупают. Оттого те воины делятся надвое и враждуют, а смердов, хоть и одной с ними веры, вообще за людей не считают.

— А что, у османов не так?

— Не так, княже. Они всех, кто Магомету поклонился, в службу берут и кто откуда, не смотрят. Заган-паша, воспитатель салтана Мехмета и великий визирь, родился арберешем латинской веры. Второй визирь Махмуд-паша из православной сербской семьи Ангеловичей взят. И все войско их, ени-чери, також: отбирают детей, ставят в ихнюю веру, в Махмет дени, учат и нет у салтана слуг более верных.

А еще турки в захваченной Малой Азии унаследовали имперскую систему акритов — фактически казаков, военно-служилых поселенцев, и превратили их в иррегулярных сипахов. И точно так же трансформировали византийскую систему поместий-проний в тимары, а поместное войско прониариев — в тимариотов.

Я призадумался — получается, что Иван Грозный свою военную систему с поместными, казаками и стрельцами в точности скопировал с турок? Или просто условия одинаковые были, а раз условия одинаковые, то и решения схожие? Нет, скорее слизнул — османы в XVI веке самой сильной военной державой были, очевидный пример для подражания.

Дима тем временем свел распросные листы Затоки и Феофила, с которыми тверичи повстречались на Русском подворье в Царьграде, и выдал мне некую справку о падении Константинополя.

«Брат мой» Мехмед управился всего за полтора месяца, но, в основном, потому, что не гнал войска на ежедневные штурмы, хотя имел превосходство в силах не только над обороняющимися, но и над всем населением города.

Ромеи, конечно, упирались. Император Константин даже отправил послов к Мехмеду за гарантиями, что Румели-Хисары не будет использована во вред городу. Ага, разбежался! Зачем же ее тогда строили? И Мехмед попросту казнил послов, чтоб не мешались под ногами.

Цесарь же Константин посылал и морем и посуху в Аморею к братии своей, и в Венецию и Геновию о помощи. И братия его не успела, понеже распря великая была меж ними. А фряги помочь не восхотели, но сказали себе «Пусть турки Царьград возьмут, а мы у них отберем». И тако не было помощи ниоткуда, один только геновьянин князь, именем Иоанн Зустуней, пришел на помощь на двух кораблях, и шестьсот человек с ним.

Мехмед понемногу начал затягивать петлю, сковыривая византийские крепости и замки на подступах к Царьграду. Даже разрешал уходить с оружием в случае добровольной сдачи, ну а если нет — то штурмовал и вырезал до последнего человека. И в начале апреля турки приступили к городу, несмотря на тщетные попытка Константина убедить папу и европейских государей прислать помощь. Заодно он уговаривал отступить от города Мехмеда.

— Он же, безверный и лукавый, град повелел бить пушками и пищалями, приступы и стенобитные пороки строить. Из града же выезжали и греки, и фряги, биться с турками и мешать им, но не преуспели, ибо силы салтанские великие и тяжкие, зане один бился с тысячью, а двое — с тьмою… — печально вещал Феофил.

Рассказывал он здорово, с подробностями, но его постоянно заносило от фактографии в богословие и в «плетение словес», лишнее украшательство.

— Цесарь же с патриархом и священством, и всем собором, со множеством жен и детей ходил по церквам Божьим, молился и плакал, и рыдал «Господи, Господи, мы же, окаянные, силу Твою презрев, гневили и озлобляли Тебя…»

Пришлось в очередной раз останавливать архимандрита и аккуратно направлять его к деталям осады. Текст молитв и плачей вряд ли несет нечто новое — мы грешники, господь нас наказал, мы больше не будем, ну и так далее.

— От грома пушечного и пищального, от колоколов, от гласа и воплей с обеих сторон, от звона оружия, яко молнии блиставшего, от плача и рыдания градских людей и жонок, казалось будто небо слилось с землей и обоим содрогнулись! Битва столь великая и ужасная, что не слышали воины друг друга и не видели, с кем бьются, ибо от огня и пальбы пушечной дым сгустился и покрыл город и войско, и от зелейного духа многие померли.

Я попытался представить себе размах действия, засомневался и перевел взгляд на Затоку — он кивнул. М-да, получается, Феофил тут не приукрасил, это ж сколько там пороха пожгли? Нам бы половину от того… Впрочем, часть пороха турки потратили зря: приволокли некую огромную пушку, окованную железными обручами, бахнули… и ее, как некогда Шемякину бомбарду разорвало на тысячу маленьких медвежат. Значит, правильно мы решили не строить бомбарды, хреново с ними пока получается. Правда, несколько выстрелов супер-орудие успело сделать и даже снесло часть стены. Но вот что любопытно, отлил пушку некий венгр, ранее предлагавший свои услуги Константину. То есть латинянин, которому пофиг от кого деньги получать — от православных или от турков.

Там вообще полное смешение языков при осаде произошло, как в Вавилоне. У султана само собой, войска набраны со всех подвластных земель, даже вассальный деспот Сербии полторы тысячи всадников прислал. Православных, на минуточку. А в осаде оборонялись не столько греки, сколько итальянские отряды из генуэзцев и венецианцев, коим позарез нужна черноморская торговля. А еще турецкий претендент на престол Орхан со своими людьми, лучники, присланные архиепископом Хиоса, даже арагонские и французские моряки.

Естественно, весь этот интернационал между собой не ладил. Ведь даже те из них, кто связан союзом, смотрели как бы чего друг у друга урвать. Ну ладно там давние конкуренты генуэзцы и венецианцы, тем более православные и католики. Но даже генуэзцы разделились — с одной стороны, героем обороны стал тот самый Иоанн Зустуней, а с другой, генуэзская же колония Пера объявила нейтралитет! Мало того, именно Пера сдала османам планы ночного рейда, в коем Зустуней хотел сжечь турецкие корабли греческим огнем. Кстати, он оказался из тех самых Зустунеев, что правили Хиосом,

Отчего мне на мысль опять пришли большие молодцы Иван Молчанов и Гавря Иокай. К осаде Константинополя они, конечно, никакого отношения не имели, но вот квасцов с греческих островов, как что-то мне подсказывает, нам больше не видать. Или видать за совершенно неприличную цену. Они и так-то обходились не меньше, чем в два рубля за берковец, то есть десять пудов. А мыльники-алхимики производство квасцов масштабировали и тот же берковец нам обходится не дороже полтины. А квасцы — это окраска ткани и сукна, на которые у меня огромные планы…

— В двадцать шестой день мая, откликали моллы скверную свою молитву, и все воинство безбожное поскакало к городу. И прикатили пушки, и туры осадные, и две тысячи лестниц, и другие стенобитные пороки бесчисленно. Такоже и по морю придвинули корабли многие и почали бить город отовсюду, и мосты через рвы клали.

— Тогда не смогли на стену взойти, — уточнил Затока. — Зустуней ударил, секся с ними крепко. Но через три дня, в ночь, ударили снова и бились беспощадно, и сам салтан гнал воев в бой железной палкой.

Бог на стороне больших батальонов — Зустунея тяжело ранили, оборона дрогнула, турки проломилсь в город, в последней попытке остановить их погиб император. Все, финиш, занавес.

— Пострадал благоверный царь Константин за церкви Божия и за православную веру, убив своей рукой боле шести сотен турков. И сбылось пророчество: город Константином создан, и при Константине погиб, — завершил печальную повесть Феофил, огладив бороду. — И так случилось по грехам нашим…

Ну да, сейчас только такое объяснение и прокатит — по грехам. А что греки лет триста с каждым годом все больше и больше упускали страну из рук, передав самые жирные куски итальянцам? Что деспоты резались друг с другом, больше, чем с турками? Что даже в последние дни, когда все висело на волоске, жители осажденного Царьграда требовали денег за участие в работах по укреплению обороны?

А турки все время наливались и наливались силой, создавали эффективную систему управления и войско. Вон, едва заняв Константинополь, тут же начали переселять в него людей — а греки веками жили в полуразваленном городе и в ус не дули. Въезд Мехмеда в Константинополь не случайность, а вполне закономерный итог. Как могло получиться иначе, если папа Римский говорил, что пусть лучше городом владеют мусульмане, чем православные? А великий дука, адмирал византийского флота, прямо в последние дни заявил, что лучше тюрбан, чем латинская митра?

Господи, как же хорошо, что меня забросило к своим! Где нет этого разложения, где все при серьезной угрозе встают один за одного… А что серьезная угроза будет, я не сомневался — те же турки, с ними еще лет четыреста воевать.

— Город переименовали? Ныне Стамбул? — мрачно спросил я у Феофила.

Все сперва вытаращили глаза, потом переглянулись, потом Затока осторожно ответил:

— Мехмед повелел именовать по прежнему, Константинополем.

Надо же, не знал.

— Хорошо. Рассказывайте, как выскочили.

— Так на Русском подворье пересидели, а там паломниками назвались, что к Святой земле ходили, — разулыбался Третьяк. — Они еще спрашивали, что да как в Иерусалиме, да мы же только оттуда…

Вышибли их из города, как пробку из бутылки — ходили поклоняться пророкам Исе и Мариам? Ну и валите отсюда, не мешайтесь, мы тут Высокую Порту делать будем.

Дальше на генуэзском корабле из Перы в Крым, через княжество Феодоро и земли Гераев на Днепр, и вверх по нему, прямо в лапы Шемяки. Счастлив наш бог, ничего не скажешь.

После всех рассказов я вытащил Диму на разговор. Сугубо конфиденциальный, по старой памяти устроились на самой высокой башне кремля, чтобы никто уши не грел.

В осеннем прозрачном воздухе вдали плыла Москва-река, стояли маковки собора Лужнецкого монастыря, торчали соломенные крыши, чернели озимые поля, за ними леса и перелески. Отчего-то мне вспомнился Головня — он сейчас разъезжал по стране, как и три десятка делегатов будущего Земского собора из самых дальних (и, как следствие, новообразованных) уездов. Я выдернул их специально, чтобы они познакомились с «организацией службы» в старых уездах, на что отвел целый год. Ничего, потом наверстают.

— Чего хотел? — тяжко вздохнул Дима. — Сигаретку бы…

И картошки. Даже вареная каливка, хоть и малость похожа, не заменяет полностью, а хочется порой до судорог.

— Чего нет, того нет, — вздохнул и я. — Давай думать, что с царьградский делегацией делать.

— А что с ними?

— Да с ними-то все нормально, а вот что они рассказывают, в народ никак пускать нельзя. Натуральный антипиар выйдет.

— Турки слишком сильными выглядят?

— Именно. А православие слабым. Так что надо как-то повернуть, чтобы пользу извлечь.

— А чего я? Ты же за политику отвечаешь.

— А ты писатель, тебе и карты в руки.

Дима хмыкнул.

После гибели Васьки он заметно сдал и частенько пребывал в мрачном настроении, оживляясь только в делах. Вот я и хотел, чтобы он занялся делом.

— Ну… — вперил взгляд в синие дали соправитель, — турок надо выставлять злодеями…

Тем более, что изрядную часть пленных они попросту казнили. И не только пленных — венгра, чью пушку разорвало, тоже. А уж голову Орхана таскали по всему городу.

— Героизма православных побольше…

— Странно получится: турки злодеи, греки герои, а город пал.

— Артиллерия! — вскинулся Дима. — Надо упирать на артиллерию! Дескать, только большим числом пушек и взяли.

— Точно! У ромеев-то пушек почти не было! Ай, молодец! Пусть наши носы от пороха не воротят!

Так вот и осталась в Можайске редакционная коллегия по написанию «Повести о взятии Царьграда» во главе с Феофилом, а мы разъехались в стороны.