Великий князь Русский

Глава 6 Князь я или не князь?

Никаких сов, которые не птицы, жизнь XV века не подразумевает: люди тут сплошь и поголовно жаворонки. Солнце встало — значит, все уже на ногах. И никакие биоритмы ничего с образом жизни сделать не могут: светлое время надо использовать по максимуму, чтобы в сумерках или ночной тьме зря не палить лучину и не жечь свечи.

В монастырях, даже если не служат всенощное бдение, порой вообще не ложатся, во всяком случае, от полунощницы до утрени не разоспишься, а пропустить утреню, главное богослужение суточного круга — грех и стыдоба.

Что в селе, что в городе первыми, еще до света, встают бабы и девки — натаскать воды и растопить печь можно и затемно. Потом кормят и доят скотину, выгоняют ее пастухам (город-то от деревни разве что стеной отличается), творят квашню, ставят хлеб, пекут, жарят и парят.

Соседи с перфоратором тоже поднимаются на заре: плотники да кузнецы начинают свой перестук, опережая петухов. У сапожников, огородников, резчиков или портных, конечно, потише, но они тоже на ногах — время дорого!

— Посторонись! — орет возчик и щелкает храпящую лошадь кнутом.

— Да чтоб тебя лихоманка взяла, окаянного! — грозит ему вслед лотошник с коробом, едва не спихнутый скрипучей телегой в канаву.

Оба торопятся — один в длинную вереницу таких же к стройкам, другой на Торг, обоим зазорно отстать от прочих. В опаздывающих тыкают пальцами и хохочут здоровенные мужики, но не умеряют скорый шаг, чтобы поспеть на вымолы. Там весь день предстоит таскать груз — мешки с зерном или солью, бочки с рыбой или хлебным вином, дорогие иноземные диковины или чудесные творения княжеских мастерских, на которые нынче спрос немалый.

Купцы отпирают лавки, кое-где отвешивая затрещины заспавшимся сторожам или припозднившимся приказчикам и настороженно оглядывают ряды: не последними ли сегодня открылись?

Встает весь город и князю тоже невместно проспать зорю, как бы ни хотелось понежиться еще, обнять теплую и ласковую княгиню, вошедшую в самый золотой женский возраст, подгрести ее под себя… Но Маша уже вывернулась и вскочила, дел у нее никак не меньше, чем у любого на Москве.

Откинул легкое одеяло верблюжьей шерсти, зарылся ступнями в густой ворс ширванского ковра, секунду малодушно подумал «А не послать ли всех нахрен и не залечь ли обратно спать до полудня?», но тут же представил, какой переполох поднимется — князь занедужил! — и встал уже окончательно.

В мыльной палате уже приготовили кувшин, бадейку, толченый с мятой мел и щетку жесткой свиной щетины. Княжий постельничий полил на руки, на шею, на спину, подал рушник. Мальчонка с поварни притащил горячую воду, в малой мисочке кисточкой тож из щетины взбил мыльную пену, пока постельничий правил стальную устюжскую бритву на ремне.

Полированное серебряное зеркало отразило солидного мужа в возрасте Христа — тридцать три года, самый расцвет, пора свершений. Помазал щеки и шею пеной, привычно снял щетину бритвой, вытерся тем же рушником — надо бы бороду подправить, клочна местами.

Все, теперь краткая молитва и к делам. Маша уже ставила слуг на работы, на Житном и Заднем дворах принимали далеко не первые обозы, на конюшнях чистили и проверяли коней — кипела жизнь от самых глубоких подвалов и ледников до самых высоких светелок и маковок терема!

Дела же мои, как всегда, вокруг да около Спас-Андроника, так что поседлали коней и вперед, привычным путем.

Торг раздвинулся от прежнего вдвое, до самого Ильинского монастыря. Вдоль нового Псковского рва, названного так в честь зодчих Кремля, оставили пустое место метров в пятьдесят, где никакого строительства, даже шалашей-времянок, не дозволялось. Дальше ряды лавок с широкими проходами и тремя большими проездами к Никольский, Ильинской и Великой улицам. Под лавками нарыли погребцов, и в паре мест ушлые сидельцы размахнулись так, что и собственные, и соседние лавки завалилась, за что виновные были драны прямо тут, на торгу, и присуждены к восстановлению всего порушенного. Но торговый человек всегда ищет лазеечку — кто лавку за счет прохода расширить, кто товар на том же проходе разложить, кто вообще вынести торговлю в ближайшие улицы… Потому бирючи-глашатаи во всеуслышание объявили, что коли конные или пеший наступит на товар вне лавки и тем его попортит, то урон весь падет только на владельца товара, а иски о возмещении приниматься не будут. Но все равно попадались рисковые, кто нарушал.

Сотни, а то и тысячи человек ныне на Торгу! Продавцы и покупатели из Твери, Можайска, Новгорода, Смоленска, Владимира, Нижнего, Витебска, Устюга… Тезики персидские и ширванские, немцы рижские да ливонские, казанцы и крымцы, изредка генуэзцы-сурожане или залетные поляки… Монахи, коробейники, мастера в поисках найма, коробейники, шиши, юродивые, мытари, доглядчики, нищие, скоморохи — всякого роду-племени и занятия люди.

Каждый вечер и еще раз с самого утра ряды выметали назначаемые в очередь приказчики, да только уже через пару часов снова все замусорено, снова несет капустным варевом, подгнившей кожей, снулой рыбой или еще каким поганым запахом.

Шильники новгородские, девки гулящие, ярыжки княжеские гомонили, орали, спорили до крика, но рук не распускали — велено каждому, кто полезет в драку на Торгу, здесь же и всыпать десяток горячих, а коли нож достанет, то повесить высоко да коротко, не разбираясь.

— Проедемся, — остановил я свиту, и завернул в один из проходов.

Впереди заполошно убирали разложенное на земле: два десятка всадников это вам даже не сто пеших, коню пофигу, куда копыто ставить, да и потверже оно, чем сапог.

Сидельцы и покупатели отходили к стенам, скидывали шапки, кланялись, самые бойкие кричали «По здорову ли, княже!»

Продавали многое — нужные каждодневно мелочи и дорогие ткани на праздничные наряды, что наденут раз десять в жизни, топоры и белое оружие, зерно и сушеные дыни. Бабы торговались за иголки, ленты, чапахи для льна и шерсти, перед нами разворачивали восточные ткани «в огурцах», шелка и сукна, краску и сладости. Целая лавка торговала вязаным — носками, душегреями, шапками с завязками, варежками. Я наклонился с седла, пощупал — вязано ровно, плотно, петелька к петельке, на каждой вещи свой узор выведен… Хэнд мэйд, ручная работа из экологически чистых материалов, в мое время хрен знает, сколько бы стоило, а тут — повседневность.

Десяток лавок торговал железным товаром, от гвоздя до хитрых замков, и железо явно качеством получше, чем в момент моего попадания. Посмотрел устюжский уклад — добрый, но дорогонек пока, отчего твердо и окончательно решил, что пора ставить заводец на Выксе. Муром наш, Городец-Мещерский наш, случись что — мастеров вывезти успеем.

Но очень меня радовало, что «экспортный» товар — мыло, стекло, сукно — находил все больше спроса внутри страны. Даже резной гладкий змеевик-камень продавался, радуя глаз малахитовыми узорами. И это означало, что все больше серебришка не уходит иноземцам за привезенное, а напротив, остается в стране, оживляет оборот, льется налогами в казну. Так-то на Руси много чего интересного делали, но почему-то никто это до товарного производства не развернул, вот и утекали монетка за монеткой от черных людей к купцам, от купцов наших к купцам пришлым. Хреновенькая схема — князья да бояре своего не упустят, а расплачиваться за все низам. А мне нужен капитализм, для чего необходим внутренний спрос, которого без массового благосостояния добиться трудно.

В нос ударил вкуснющий запах свежевыпеченного хлеба.

— А вот пшеничны калачи, только-только из печи, с дужкой, с ручкой, тертые муромские, мятые московские, крупичаты владимирские, в полденги да в деньгу!

Не удержался, купил один у веселого калачника. Он ловко скинул с плеча палку с низкой продетых сквозь дужку булок, снял и подал мне с поклоном.

Куснул пару раз, но доесть мне не дал Скала, тоже учуял хлебный дух и все норовил повернуть голову, задирал губу, скалил зубы, храпел, требовал свое. Пришлось отдать половину коню.

Дальше поехал довольный, размышляя о том, что именно на Торгу лучше всего видно, как новые знания и умения оборачиваются новым товаром, тот деньгами, а деньги зримо встают красными кремлевским стенами, за которыми едва видны кресты каменных соборов.

От детинца, построенного при Дмитрии Донском, почитай, ничего не осталось: оплывший, а то и треснувший известняк везде уже заменили кирпичом. Вовремя — еще немного и стены, ставшие от времени и ненастий грязно-серыми, могли вовсе разойтись, рассесться как квашня, оставив нам вместо белокаменного Кремля кучу развалин. Последними заменили башни и прясла вдоль Москва-реки, откуда угроза меньше всего, теперь там высили новые стены во всем блеске, их еще не отметили потеки смолы, вылитой при осадах, еще не обожгли пожары, еще не закоптили тысячи городских печей.

Прикинул — от каменного строения Ивана Калиты только маленькая церковь Иоанна Лествичника и сохранилась, мы уже половину Кремля из дерева перестроили! Успенский, Архангельский да Благовещенский соборы, к ним церкви Чудова и Вознесенского монастырей, Шемякин двор, митрополичьи палаты, при них церковь Ризоположения, терема Ховриных, Патрикеевых и покойного Чешка, мой набережный терем, да недавно затеянная думная палата.

Вообще-то она думная де-юре, а де-факто она книжная, но заседать можно и в библиотеке, очень на умственный лад настраивает. Псковские мастера, раздухарившись после нескольких лет успешного строительства, да еще впитав от выписанных из Персии каменщиков секреты выведения сводов, представили мне проект нового княжьего двора с громадным по нынешним меркам тронным залом. Если я правильно понимаю, то нечто вроде Грановитой палаты — на столп в центре опираются крестовые своды. Но повременим пока, уже решил, что деньги пойдут на Выксу.

А Кремль… Дерева-то еще через край: помимо главных теремов и соборов полным-полно всяких построек, вроде амбаров, поварен, конюшен, изб причта, палат бояр и дьяков, клетей разного рода, от житниц до тюрем. Чего только нету в Кремле — псарни, сокольни, винокурня моя, Казанский двор, церквушки, владения Троицкого и Кириллова монастырей. Вот всякая мелочь до сих пор деревянная. Да, с резными балясинами и расписными крылечками, но — деревянная.

Ничего, всему свое время, понемногу заменим. Сейчас у нас главное каменное строение — мост. Наплавной регулярно сносило, по льду можно только зимой, на лодках не всегда удобно, вот и выписал я через Кассиодора византийских специалистов. Фундаменты все равно наши делают, греки к другому климату обвыкли, где земля на сажень вглубь не промерзает, а вот что наверху, арки и так далее, мы покамест не умеем. Вот и научимся.

Учиться я заставлял всех, все наработанные знания фиксировать, собирать и сохранять. По мере сил внедрял новые формы обучения — уроки, потоки, наглядные пособия. Тут же как было? Соберут детин разновозрастных человек двадцать и долбят им подряд, перескакивая с одного на другое. Никакой последовательности и систематичности изложения, сплошная зубрежка «от сих до сих». А у меня и у Димы за плечами школа, стоявшая на четырехсотлетнем опыте развития педагогики. Некоторые вещи внедрили сразу (те же классы по возрасту и уроки по теме), с некоторыми придется пока подождать. А некоторые пришлось из головы выдумывать, например, написание «Хронографов». Исторические и летописные сведения разрозненны, туманны, в них полно вымысла и легенд, вот ученики андрониковские обсуждали, выверяли, очищали от наслоений и сводили все в некое подобие учебника истории. Большую часть, разумеется, про историю библейскую, но и это неплохо — на ней набили руку и далее, при описании завоеваний Александра Македонского, Римской империи или Персии дело шло заметно легче. Греки, сербы да болгары дополняли известными им сведениями, включали куски из опросов иноземцев или дозволенные переводы из латинских книг. Худо-бедно получался приличный очерк мировой истории.

А ныне у нас в Спас-Андронике дипломатический семинар. Из обычной сколии часть в посольские дьяки попадет, из рындецкой почитай все так или иначе в иностранных делах отметятся. Вот их и натаскивали — на старой переписке, на посольских коллизиях или, как сегодня, на известиях из-за границы. Я присоединился по двум причинам — известия свежие, да еще и сам Патрикеев-старший прибыл. Так-то он по болезни все больше в поместье отлеживается, но вот выбрался по своим делам, заодно опытом с молодняком поделится. А еще Вереша, да новенькие, к которым я присматриваюсь — Васька Кулешин да Никитка Беклемишев, да другие с ними.

— Иоанн, базилевс и автократор ромеев, в бозе почил.

Все присутствующие перекрестились, кто с чувством, а кто, вроде меня, дежурно.

— Все, кто к унии понуждал, либо мрут вскорости, либо низложены! — пристукнул посохом Патрикеев.

Ну, насчет патриархов он прав — Иосиф помер во время Флорентийского собора, на котором он вовсю за унию топил, после него почти год патриарший престол «вдовый стоял». Император назначил нового, Митрофана — тоже кони двинул вскорости. Возвели Григория Мамму, сторонника унии — так его собственная паства за это так возлюбила, что патриарх предпочел смыться в Рим. И сейчас там не то местоблюстителем, не то патриархом некий Афанасий. Бардак, одним словом. А теперь вот зятек дуба дал — Иоанн первым браком на моей старшей сестре Анне женился. Правда, Васенька с ней никогда не пересекался — она в Царьграде померла, когда Васеньке на Москве только-только два годика стукнуло.

— Престол брат базилевса унаследовал. Оный Константин Палеолог в Морее деспотом сидел, по сказкам, муж воинственный, ярый, здравого рассудка.

Наставники и ученики пустились в обсуждения перспектив Византии — воспрянет она при новом императоре, на что все надеялись, или нет? А я смотрел и думал — чего вы все в Царьград уперлись? Своим умом жить надо.

— Синклит ромейский к салтану Амураду посылал, дабы он на царствование Константина согласился.

Ну вот, докатились, рухнет ваша Византия не сегодня завтра. Что там из осколков осталось? В Афинском герцогстве правят итальянцы Аччайоли, в Додеканесе тоже итальянцы, Эпирское герцогство вассал османов, Трапезунд платит дань. И везде — сплошное брато- и отцеубийство, дикие интриги, перед которыми деяния Всеволожа просто детская игра в крысу.

Как оказалось, худые вести на этом не кончились:

— Правитель венгров Ян Хуньяди на помощь Искандер-бею Кастриоти поспешал, но встретил его Амурад-султан с войском на Косовом поле, и в два дни разбил. Премного знатных мужей венгерских и хорватских, бояр и стратиг пленено или убито до смерти. Також сто тысяч христиан убиты, чьей кровью река текла, а нечистивых агарян всего две сотни.

Ну, это как обычно привирают, скорее, венгры потеряли тысяч десять-пятнадцать, а турки две-три. Но второй звоночек, после Варны — в Европе никто османам противостоять не может.

— Худо, — резюмировал Патрикеев и буквально повторил мои мысли: — Коли венгры разбиты, боле никто туркам противустать не может. Крали боснийский да сербский слабы, прочие же давно туркам данники.

Старый князь тяжело вздохнул, но все-таки закончил:

— По грехам нашим, а особливо грекам за унию, не стоять боле Царьграду. Как предсказано, при Константине воздвигся, при Константине же низвергнется.

Ученики, учителя, дьяки и рынды замерли на вздохе — умаление Царьграда и ромейской державы все видели явственно, но вот прямо сформулировать близость неизбежного конца не решались. Как же так, свет наш в окошке, да с материнской церковью в придачу, вдруг исчезнет? Это же все устои рушатся!

Вот тогда я прямо шкурой ощутил эту проблему — нет, не будущее падение Царьграда, а что интеллектуалы наши ориентированы вовне. Хоть ты тресни, надо эту установку разворачивать, а то так и пойдет — что сейчас не мыслят себя без греков, что при Петре будут с голландцев, немцев и французов обезьянничать, что потом на «цивилизованные страны» и «мировое сообщество» кивать.

А в силу того, что образованных людей у нас маловато, можно эти воззрения не рубкой с плеча, а понемногу ввести — свои светочи иметь, а не на чужой свет в окошке уповать.

Примерно так я и высказался, чем вызвал локальную гражданскую войну в пределах одной учебной палаты. Опытный Феофан или мудрый Патрикеев помалкивали, а вот молодежь кинулась, чуть ли не до драки. Причем засек я странную особенность: чем выше происхождение диспутанта, тем больше он на сторону глядел. А вот взятые из низов, вроде Вереши, стояли на принципе «Ништо, сами справимся!»

И это еще один довод в пользу постепенного избавления от феодальной иерархии. Князья у нас плодятся и размножаются, сколь ни есть сыновей у князя — каждый будет родоначальником новой княжеской фамилии, скоро плюнуть некуда будет, чтобы в князя не попасть!

Брат Патрикеева-старшего — князь Корецкий, племянник вотчиной на Хованке владеет, внука Щеней кличут, и я готов об заклад биться, что их потомство будет князьями Хованскими и Щенятевыми. Федьки Палецкого двоюродные братья — Ряполовские, Стародубские, Пожарские, Ромодановские, и все как на подбор — князья! И никакие различия, великий там или удельный, владетельный или безместный, не влияют — князь, и точка. То есть у нас даже иерархия не иерархична, никаких тебе рыцарей с баронами, да графов с герцогами, все в одном ранге.

Я так думаю, что носитель известного прозвища «Васильевич» озверел как раз из-за такого засилья князей, ткни в любого — если не Рюрикович, то Гедиминович! Причем каждый еще и права качает — желает в думе заседать и полки водить, да еще местничает… Вот и ввел опричнину, проредить малость.

Может, и мне что-нибудь подобное ввести? Ну, не прямо опричнину, а, например, военно-бюрократический орден, и назначать наместников и воевод только из него. А принимать только на условиях отречения от титулов.

Тоже не фонтан — внутренняя партия, прости господи. Но в любом случае, это при мне княжеские амбиции не очень демонстрируют, но претензии на максимально высокое положение в государстве никуда не делись, и надо что-то делать сейчас, чтобы Юрке не пришлось разбираться.

Надо форсировать ликвидацию уделов. Или вообще майорат вводить. Князь — только старший сын, остальные… а вот остальных как раз в орден. А то так и будут сидеть по вотчинам да княжествам в два села размером и всячески реформам противиться.

Но без митрополита такое не сдвинешь, а он на меня в обиде. Я уж по всякому пытался, но нет, нельзя на Царьград и тамошнюю патриархию бочку катить. Я, чтобы отвлечь от обид, подкинул Никуле идею отредактировать важнейший свод, Номоканон, и создать единый установленный вариант. А то получается, что от епархии к епархии руководства разные, где Мауринская, где Устюжская кормчая, где Новгородская, а где и болгарская, святого Саввы. Вот Новгородскую бы причесать и ввести в качестве обязательной, в дополнение к светскому Судебнику.

Кормчей книгой митрополит увлекся, но на этом и все.

— Також кролем у датских немцев Христиан, а у свейских Карла помазаны, — закончл политинформацию один из подчиненных Феофана.

Знать, кто там где правит, необходимо для общего развития, прямых же контактов у нас с датчанами долго еще не будет, а вот со шведами можем в Карелии пересечься, когда за железной рудой полезем.

Что же, еще один день забот можно считать завершенным. Поприсутствовал, идейную интервенцию произвел, а напоследок ухватил под локоть архимандрита и космитораса Феофана:

— Скажи, отче, чем мне митрополита порадовать? Авва наш в книги зарылся, сумрачен…

— Вестимо, — сверкнул веселым глазом Феофан, — вклад в митрополию сделать, сельцо или несколько отписать…

— Надо, чтобы душа возрадовалась, а мошну мы как-нибудь иначе наполним.

Феофан повел плечами воина, умственно возвел очи к потолку и высказался:

— Митрополит давненько поговаривает, что надо бы мощи святителя Алексия в Архангельский собор перенести…

А это мысль! Никула весьма неровно дышал к памяти митрополита Алексия, бывшего воспитателем и, так сказать, первым министром при Иване Красном и Дмитрии Донском. Опять же, без своих собственных святых государству тяжко, так Алексий достоин поболе многих. Мощи перенести, церковь в память успения построить, а то и не одну…

Перебирал я этот вариант и план действий — что, когда, как и через кого подсказать Никуле — ровно до того, как мы доехали и увидели происходящее у ворот загородного двора.

Возле закрытых дубовых створок колготилась толпа во главе с пятью-шестью всадниками в несколько необычной для Москвы одежде — слишком много меха, чуть другие шапки и прочие элементы.

— Скачи на Пушечный двор, — сразу же распорядился за спиной Волк, — пусть сюда полсотни пикейщиков гонят, бегом! И сынов боярских верхами, сколько есть!

И где-то он прав — кишевших у ворот было человек пятьдесят, но кишели они как две сотни, причем все с оружием.