Вера Хоружая

«ПРОЦЕСС ТРИДЦАТИ ОДНОГО»

Пятнадцать месяцев тянулось следствие. Наконец были вручены обвинительные акты тридцати одному политическому заключенному. В них перечислялись многочисленные «преступления» и Веры Хоружей перед польским буржуазным государством.

Заранее ее перевезли в брестскую тюрьму. И вот наконец на 10 января 1927 года назначен «процесс тридцати одного». «Тридцать один» — это наиболее активные коммунисты Бреста и его округи, схваченные дефензивой по доносу провокаторов в ночь на 7 ноября 1925 года. Было арестовано около двухсот человек, но к суду привлекались только руководящие работники и активисты. Буржуазные власти боялись судить всех арестованных, ибо это показало бы массовость революционного движения.

Накануне суда Вера уже не могла заниматься. В каждом ее слове, в каждом движении чувствовалось возбуждение. Завтра начнется сражение, открытое выступление против буржуазного строя, буржуазных порядков, буржуазной идеологии. Это уже не отвлеченный теоретический спор, а битва при неравных условиях. И тем не менее ее надо принять и одержать победу над врагом, если не физическую, то моральную.

На суд вели под большим конвоем. Зверски избитых на допросах девятнадцатилетнего секретаря комсомольской организации русской школы города Бреста Мишу Будько и коммуниста Томаша Стемпеня везли на телеге.

Уже возле самой тюрьмы колонну встретили жители города. Они образовали как бы второй караул — почетный. Толпа открыто высказывала свои симпатии заключенным.

Потом жандармы стали ежедневно менять маршрут от тюрьмы до здания суда, и всякий раз им приходилось вести заключенных сквозь живой коридор толпы, из которой раздавались выкрики в честь коммунистов.

Состав суда свидетельствовал о том, что польские власти не пощадят подсудимых. Председательствовал известный белогвардеец Реут. Вся надежда была на единство и сплоченность самих заключенных.

Секретарь суда долго и монотонно читал обвинительное заключение. Подсудимые не слушали, тихо переговаривались между собой.

Начались допросы. Реут вызвал в зал заседания эксперта Снарского.

Кто-то крикнул на весь зал:

— Вон палача Снарского!

Словно электрический ток прошел по рядам. Подсудимые вскочили со своих мест.

— Вон палача! — подняв кулаки, кричала Романа Вольф («Елена»).

— Прочь изверга! — поддержал ее Захар Поплавский, грузчик Брестского лесопильного завода.

— Долой гадину! — басил грузчик Лука Герасимчук.

Подсудимых поддержали присутствовавшие в зале заседания рабочие. Начался шум.

Снарский стоял, втянув голову в плечи, боясь как бы дело не кончилось потасовкой.

Реут предложил ему удалиться. Только когда дверь за ним закрылась, подсудимые прекратили шум и сели на свои места.

Дружная демонстрация окрылила их. Значит, и судьи идут на попятную, когда видят перед собой коммунистов, сплоченных в едином порыве.

Дошла очередь до Веры Хоружей. Она встала. На вопрос председателя суда ответила:

— Да, я имею честь принадлежать к Коммунистической партии Западной Белоруссии. Ее обвиняют в том, что она ведет агитацию, призывающую народ к борьбе, к революции.

— Подсудимая, вы говорите не по существу, — прервал ее Реут. — Предупреждаю, я лишу вас слова, если будете вести здесь большевистскую агитацию.

— Я говорю по существу, — возразила Вера. — Вы обвиняете меня как члена коммунистической партии, и я считаю своим долгом и правом доказать несостоятельность ваших обвинений. Коммунистическая партия борется против капитализма, против социального и национального гнета, поднимает сознание рабочего класса и трудящегося крестьянства.

— Как можно понять из вашего заявления, вы сознательно вступили в Коммунистическую партию, — резюмировал председатель суда.

— Да, я вполне сознательно работала в рядах коммунистической партии и уверяю, что буду работать и в дальнейшем, когда выйду из тюрьмы. Я предана коммунистической идее и буду верно служить ей всю свою сознательную жизнь. Меня не испугает тюремное заключение, как бы долго оно ни продолжалось. В одном я глубоко уверена, что дождусь того дня, когда мы будем судить вас по всей строгости пролетарских законов.

— Я лишаю вас слова! — вскипел Реут.

— А я уже все сказала, — ответила Вера, спокойно садясь на свое место.

Товарищи крепко жали ей руку.

Процесс длился восемь дней. На последнем заседании председатель суда зачитал бесстрастным голосом приговор:

«Именем Польской республики Пинский окружной суд 10–17 января 1927 года в судебном заседании уголовной коллегии в г. Бресте в следующем составе… рассматривал дело… На основании обвинительного заключения прокуратуры от 12 ноября 1926 года к судебной ответственности перед окружным судом были привлечены жители:

…Вера Хоружая, 23 лет, без постоянного места жительства… Вера Хоружая принимала участие в деятельности Брестского окружного комитета коммунистической молодежи Западной Белоруссии в качестве делегата Центрального Комитета КПЗБ, принимала участие в конференциях комсомола…

Окружной суд устанавливает, что действие, инкриминируемое обвиняемой… Вере Хоружей, содержит элементы участия в заговоре, организованном для совершения покушения на установленный основными законами государственный строй Польши и целостность ее государственной территории, в заговоре, участие в котором предусмотрено ст. 102, ч. I УК и грозит наказанием до 8 лет строгого тюремного заключения.

Принимая во внимание обстоятельства дела, сопутствующие совершенному каждым обвиняемым его преступления, окружной суд признает правильным приговорить… Веру Хоружую к шести годам строгого тюремного заключения…»

Когда Реут закончил чтение приговора, заключенные вытащили из карманов красные бантики, заготовленные накануне в тюрьме, и прикрепили их к груди. Один из них, рабочий Григорий Антонович Каленик, вскочил на скамью и звонким голосом выкрикнул:

— Долой фашистское правительство палача Пилсудского! Да здравствует диктатура пролетариата!

Вместе с другими членами тюремного парткома Вера разрабатывала порядок поведения подсудимых в суде. Тогда и решили, что именно Каленик начнет политическую демонстрацию в зале заседаний суда. Сейчас, поддерживая своего боевого товарища, она запела «Интернационал». Остальные осужденные дружно поддержали ее. Онемевшие от неожиданности, полицейские растерялись, не зная, что делать. Потом стали избивать заключенных прикладами карабинов, хватали за шиворот и тащили из здания суда.

А там, на улице, уже собралась огромная толпа.

Она гудела, раздавались выкрики:

— Изверги! Палачи! Убийцы! Кровососы!

— Долой правительство фашиста Пилсудского!

— Смерть палачам! Да здравствуют коммунисты!

— Дайте им сдачи, товарищи, мы вас поддержим!

Толпа грозно надвигалась на полицейских.

Могучие мозолистые кулаки поднялись над головами. Вот группа рабочих надвинулась на полицейских.

— Скорее, скорее! — охрипшим от страха голосом кричал офицер.

Поспешно затолкав узников в тюремные машины, полицейские еле вырвались из окружавшей их толпы.

Намечая политическую демонстрацию, партийный комитет не знал, что она получит поддержку трудящихся Бреста. Вера торжествовала. Их работа не пропала даром. Семена правды, которые и она сеяла среди тружеников Бреста, уже дают дружные всходы. Поэтому синяки и ссадины, полученные от полицейских во время потасовки, болели не так уж сильно. Что значит физическая боль, если на душе такое ликование: ее родной коллектив решительно заявил о своей силе, о своем влиянии на широкие массы трудящихся, о неразрывных связях с народом. И враги ощутили это!

Из Бреста ее отправили обратно в белостокскую тюрьму.

Однажды, как обычно, в камере начались занятия. Вдруг послышался шум. Бросились к окну. По тюремному двору вели пятерых девушек. Вернее, их не вели, а тащили. Лиц не различишь, так они были изуродованы. Палачи поработали усердно.

Увидев эту страшную картину, Вера возмущенно крикнула:

— Товарищи, надо протестовать!

Политические заключенные начали шуметь, бить в стены, колотить ногами по полу. Их поддержали в других камерах. Тюрьма гудела, гремела, клокотала. Тюремщики врывались в камеры, затыкали заключенным рты, наиболее активных сажали в карцер.

После короткого, но мощного протеста политические заключенные объявили голодовку.

Администрации тюрьмы был предъявлен ряд требований по улучшению положения заключенных.

Занятия прекратились, старались меньше двигаться, чтобы не расходовать остатки сил. Вера тихо рассказывала подругам о Минске, о молодежных вечерах и карнавалах на улицах белорусской столицы, о боях с белобандитами в Полесье, о людях, ходивших в школы по ликвидации неграмотности в Бобруйском уезде. Ей было о чем рассказать товарищам, которые только мечтать могли о жизни без помещиков и капиталистов.

Когда кончилась голодовка, снова взялись за учебу. На небольшом листе бумаги Вера по памяти нарисовала карту Европы, и начались занятия по географии.