С трудом удалось учебной части так спланировать расписание занятий на последние недели первого полугодия, чтобы совместить точное выполнение программы общеобразовательных предметов со строго нормированной работой. Не было урезано время и для всяких других дел. Ребята успевали ходить в кино и продолжали заниматься в кружках. Даже подготовка к спектаклю на английском языке не прерывалась и подходила к концу.
На одну из последних репетиций опоздал Семен. Все уже были в сборе.
— Не заболел ли? — встревожилась Ирина Георгиевна.
— Недавно ушел из общежития, — сказал Олег. — Обещал вернуться к репетиции.
Семен вбежал запыхавшийся и взбудораженный, молча подал Ирине Георгиевне завернутый в газету шар с ручкой, за которую он держал этот объемистый круглый пакет.
— Что это? — удивилась учительница.
— Это вам! — сказал Семен. — От меня… У вас сегодня такой день…
— Цветы? — догадалась она и, привстав на цыпочки, поцеловала Семена в лоб.
— Это просто так… Мелочь… — проговорил он срывающимся голосом. — Вот если вам потребуется что-то очень важное — только скажите! Я — в лепешку!
— Спасибо, Сеня! — Она сняла с цветов газету и окунулась лицом в большой букет. — Спасибо… Но скажи, пожалуйста, как ты узнал, что у меня день рождения?
— Я ведь пока еще Шерлок Холмс! — пошутил Семен и вздрогнул от громких хлопков — это ребята зааплодировали имениннице и Семену.
— Удачи тебе, Сеня, во всем, во всем! — пожелала ему растроганная Ирина Георгиевна. — И в роли Шерлока Холмса — тоже!
— Не будет, наверно, спектакля, — насупился Семен. — Не обижайтесь, если сорвется из-за меня… Повестка пришла — завтра суд.
Эта новость удивила всех не меньше, чем первая. Ребята и думать перестали о суде, а он, оказывается, завтра!
— Спектакль будет! — возразила Ирина Георгиевна. — И обязательно с твоим, Сеня, участием!
Но репетицию она отменила, понимая состояние Семена. Ни с кем больше не разговаривая, он ушел и пропадал где-то до позднего вечера. Напрасно поджидали его ребята в столовой к ужину.
Потом они долго сидели у себя в комнате, тревожно гадая, куда он мог запропаститься.
В девятом часу к ним зашел Никита Савельевич.
— Семена нет?
— Сами не знаем, где он! — ответил Олег. — Боимся даже.
— Не бойтесь — с ним уже никогда ничего дурного не случится. Одному побыть хочется — и пусть побудет… Я не за ним пришел, а за тобой, — сказал Никита Савельевич Олегу. — Ему суд завтра, а тебе — сегодня хочу учинить. Открыто заседать будем или с глазу на глаз?
Ждал Олег неизбежного разговора с Никитой Савельевичем и понимал, что теперь от своих друзей незачем скрывать правду, и все же он не был готов сейчас при всех повторить то, в чем с такой легкостью признался Зое.
— Ребятам я сам… потом, — смущенно произнес он.
Как и тогда, с Семеном, Никита Савельевич прошел с Олегом в обычно пустующую комнату отдыха.
— Трусоват ты малость, — произнес он. — Мог бы и сам мне во всем признаться, а не посылать Зою, как парламентера, для переговоров со мной.
Олег потупился, а мастер с необидной стариковской прямотой неожиданно спросил:
— Полюбили друг друга?.. Можешь не отвечать — я по Зое все увидел. Ну и любите себе на здоровье. Дело молодое, расчудесное! И она девица достойная!.. А про тебя все-таки скажу — рано ты уподобился заезженной пластинке! Слышал такую?.. Проиграет одну борозду, икнет и снова то же самое наяривает. Ты же не пластинка, а человек! Ты год из своей жизни вычеркнул, а лет этих не так уж много нам отпущено, чтоб разбрасываться ими не считая!.. И себе ущерб, и государству накладно!.. Надо тебе этот год наверстать!
— Как? — со вздохом спросил Олег. — Мы уж с Зоей думали…
— Ты мне честно скажи — в университет очень тебе хочется?.. Не юли! Отвечай прямо!
— Если б без экзаменов… Если б сразу зачислили… — промямлил Олег. — Может, и пошел бы туда… Или в педагогический…
— Где Зоя учится? — догадался Никита Савельевич. — Тогда я тебе так скажу — никуда тебя по-настоящему не тянет! Оставайся-ка тут, выбирай специальность, душу в нее вложи, а мы подумаем, как вернуть тебе год, который ты потерял по глупости… Рабочая аспирантура у нас намечается. Будем готовить специалистов экстракласса! — Мастер посуровел и закончил почти официально: — Ничего тебе не обещаю и ответа от тебя сейчас не требую. Поразмышляй до конца первого полугодия — такой тебе срок отводит училище… А там либо отчислим, либо зубами вгрызайся в специальность, до самой сути доходи!..
Двое в комнате номер семь плохо спали в ту ночь. С боку на бок ворочался Семен. Побродив по вечернему городу несколько часов, он надеялся, что устанет и ночью заснет, но сон так и не пришел к нему. И Олег после разговора с Никитой Савельевичем тоже никак не мог забыться. Оба встали утром невыспавшиеся, хмурые. Но у Олега настроение резко улучшилось, как только он перед первым уроком увидел Зою. Увидел издали и мельком — в другом конце коридора она открывала дверь комнаты комитета комсомола и не знала, что он смотрит на нее. Этого короткого взгляда Олегу было достаточно для того, чтобы почувствовать прилив радостной бодрости. А Семену еще предстоял длинный мучительный день. Заседание суда было назначено на пять часов.
Все в группе Никиты Савельевича хотели присутствовать на разборе дела, и Петька разрешил тем, кто входил в его бригаду, не работать после занятий. Ребята договорились в половине пятого встретиться в вестибюле и вместе с Семеном отправиться в суд. Лишь Борис ушел из училища сразу после обеда. Он собирался приехать в суд прямо оттуда — из старой часовенки, объявленной памятником архитектуры и взятой под охрану государства.
Оля, конечно, была с ним. В последнее время их часто видели вдвоем. Пропустив ее вперед, Борис, как всегда, неуклюже полез в трамвай и, зацепившись ногой за ступеньку, чуть не упал. Оля успела подставить ему руку и недовольно проговорила:
— Тебе никакая акробатика не помогает!
— Ага, — согласился Борис, грузно усаживаясь рядом с ней.
— Что ж, мне вечно тебя подстраховывать? — возмутилась она.
— Ага, — кивнул он головой.
— Вечно? — переспросила она многозначительно.
— Ага, — ответил он.
— Ты хоть понимаешь, что это значит — вечно? — рассердилась она.
— Долго, — коротко разъяснил он.
— Не долго, а всегда!
— Ну, всегда, — опять согласился он.
— И ты хотел бы?
— А чего — не спорю, — раздобрился он на целую фразу.
Оля испытующе заглянула сбоку в его лицо.
— А не надоем?
— Не-а, — невозмутимо ответил он.
Это было их первое такое длительное и очень важное выяснение взаимоотношений. И оно, вероятно, вполне устроило обоих, потому что оба замолчали и Оля тихонько приткнулась плечом к его плечу. Так они и доехали до нужной остановки.
Часовенка снаружи была загорожена и заставлена строительными лесами и помостами. Внутри горели многосвечовые лампы. Две женщины-реставраторы сидели на низких скамеечках около стены, возле которой возвышалась груда маленьких и побольше плиток обвалившейся штукатурки. Женщины осторожно брали их по одной и скальпелем отделяли верхние слои от основного — первого, на котором была обнаружена древняя роспись. Художники определили, что это не мазня бесталанного богомаза, а работа большого мастера. Потому и решили попытаться восстановить настенную роспись, отставшую от кирпича и рухнувшую вниз вместе с более поздними слоями мела и штукатурки. Работа адская, требующая не только величайшего терпения и знаний древнерусской живописи, но и исступленной любви к профессии реставратора.
Каждый очищенный от поздних наслоений кусочек штукатурки тщательно осматривали и, если замечали на нем следы краски, переносили на фанеру, прикрытую от пыли полотном. Там уже лежали первые находки, и кто-то из реставраторов пробовал сложить из них осмысленную картину. Пока получалось что-то похожее на глубокую голубизну неба, пронизанного яркими лучами солнца. Но эту схожесть можно было уловить лишь основательно пофантазировав, потому что большинства кусков не хватало — вместо них желтела фанера.
Оля принесла третью скамеечку и подсела к женщинам, а Борис устроился около кучи штукатурки, по-восточному поджав под себя ноги. И словно подменили парня — куда только девалась его угловатая неуклюжесть! Он брал обломки штукатурки так, что ни один другой кусочек не сдвигался с места. И скальпелем он действовал с осторожностью хирурга, оперирующего на бьющемся сердце.
Сначала ни Оле, ни Борису не везло — попадались обоим куски без следов краски. А женщины уже несколько раз с охотничьим азартом восклицали:
— Есть!
Остальные немедленно прекращали работу и подходили к той, которой посчастливилось обнаружить кусочек с краской. Не дыша, всматривались в небесную голубизну, ничуть не поблекшую от времени. Все это были кусочки того же неба. Находку торжественно переносили под полотно на фанеру и снова усаживались вокруг кучи штукатурки. Работали молча, увлеченно. Не рылись, выбирая плитки покрупнее, а брали те, что оказывались наверху.
Только Оля один раз тайком нарушила это правило. Убедившись, что ей опять попался пустой кусочек, она отложила его в кучу отработанных отходов и увидела, что пришла очередь брать довольно крупную четырехугольную плитку — сантиметра три на четыре. Прежде чем взять ее, она взглянула на Бориса. Тот заканчивал проверку очередного пустого куска. И она потихоньку вытащила из-под большой плитки другую — маленькую, а верхнюю оставила Борису.
Он взял ее, повернул к себе кромкой и сразу заметил тонкую, как ниточка, прослойку краски. Он не закричал от радости, даже вида не подал. Так же осторожно, не спеша, как раньше, он отделил один поздний слой, потом второй, а когда снял последний, из ладони глянул ему в лицо живой человеческий глаз. В нем не было ничего от стандартного ока иконных святых.
Это смотрела женщина, любящая людей, болеющая за них и желающая всем добра.
Борис прикрыл плитку другой ладонью и зажмурился. Потом раскрыл глаза и медленно отвел руку от куска древней штукатурки. Женский глаз смотрел на него все с той же скорбящей любовью. Борис снова, не дотрагиваясь до краски, накрыл его рукой и сказал Оле:
— Ты-ы.
— Что? — спросила она.
— Ты пришла.
Он протянул к ней обе руки, не снимая верхнюю со штукатурки. Добавил:
— Ко мне пришла, — и показал, наконец, находку.
Оля ойкнула с испуганным восторгом.
Отложив скальпели, женщины повскакали со скамеек и с минуту молча рассматривали первый многообещающий фрагмент росписи.
— Ну, Борис, — сказала одна из них, — быть тебе реставратором! Нам мало знать и уметь. Еще везенье нужно, счастливый случай, а ты, как видно, дружен с ним! Такое чудо тебе досталось! Лица и особенно глаза, как правило, редко остаются нетронутыми.
Когда Борис на вытянутой ладони понес плитку к тому месту, где была фанера с другими находками, Оля пошла рядом, чтобы поддержать, если он споткнется. Но имея в руке такую ценность, он вышагивал с кошачьей ловкостью.
И снова заработали скальпели. Женщины обменивались какими-то чисто профессиональными замечаниями по поводу найденного фрагмента, а Борис и Оля молча брали кусочки штукатурки, надеясь всякий раз на новую удачу. Они обследовали и отложили в кучу ненужных отбросов по пять или шесть небольших плиток, и только тогда Оля вспомнила о суде.
Был шестой час, и Борис недовольно хмыкнул. Он не любил опаздывать или отказываться от намеченного даже ради любимого дела.
— А без нас не обойдутся? — спросила Оля.
— Надо. Там Семен.
— Носитесь с ним, а мне он совсем не нравится! — сказала Оля. — Из-за него тебя побили!
— Надо, — повторил Борис.
Они добрались до суда, когда заседание уже кончилось. Ребята толпились у здания. Из взрослых здесь были Никита Савельевич в парадном костюме со звездочкой, Ирина Георгиевна и Зоя. Ждали чего-то. Судя по веселым оживленным лицам и голосам, все были довольны приговором.
Вышел Семен — осунувшийся, бледный, но счастливый. Покосился на стоявшую у тротуара машину с решетками на подслеповатых оконцах. Его окружили, и никогда еще не доставалось ему столько дружеских улыбок, шлепков и тумаков.
— Оправдали? — удивленно спросила Оля у Олега.
— Нет, но учли смягчающие вину обстоятельства, о которых я говорил все время! — важно, как адвокат после удачной защиты, произнес Олег. — Срок дали, но условно… Никита Савельевич — просто молодец! И Ирина Георгиевна отлично выступила. Про Зою не говорю — ее слово, как потерпевшей, было решающим… Ну и я, как комсогрупорг, сказал свое мнение. Неважно, что Семен не комсомолец, — меня слушали внимательно.
Толпа вдруг задвигалась и раскололась надвое, освободив проход от дверей суда до машины.
Показался милиционер. За ним с заложенными за спину руками вышли гуськом пять парней. Сороконог, прихрамывая, замыкал свою «компаху». Второй милиционер шел сзади всех.
Увидев Семена, Сороконог остановился, но милиционер был начеку и скомандовал:
— Вперед!
Забираясь в зарешеченную машину, Сороконог все-таки успел оглянуться на Семена и погрозил ему кулаком.
— Брысь! — крикнул Борис, и все ребята громко и облегченно захохотали.