Верховная жрица

Глава 17

Высоко над Индийским океаном Скуирелли Чикейн готовилась к предстоящей встрече на высоком уровне – с далай-ламой.

Скрестив ноги, она уселась на мягкую подушку, в свою очередь, положенную на роскошный восточный ковер. Актриса просто утонула в своем оранжевом облачении, но Лобсанг не позволял заменить его на изделие кутюрье из Беверли-Хиллз. Коричневая ламаистская шапка у нее на голове отбрасывала на лежавшую перед ней книгу тень, похожую на большой рог, чем сильно затрудняла чтение.

Была уже полночь, поэтому отдергивать занавески на иллюминаторах личного самолета Кулы было бесполезно.

Уже совсем близко до Дели. Или Бомбея, или куда там они летят.

Когда Лобсанг впервые объявил ей, что они отправляются в святую землю, Скуирелли заключила:

– Что ж, в Израиль так в Израиль.

Все азиаты как-то странно посмотрели на нее. Впрочем, они всегда смотрят на нее странновато. Наверное, никак не свыкнутся с мыслью, что бунджи-лама – белая женщина.

– Для буддистов, – терпеливо пояснил Лобсанг, – святая земля – Индия!

– Никогда не была в Индии, – отозвалась Скуирелли.

– Замечательная земля! Не только потому, что там находится колыбель буддизма, но и потому, что – в отличие от Тибета – это свободная страна.

– Я скоро разберусь со всеми нашими врагами, и Тибет будет свободен.

– Сперва вы должны восстановить свою веру.

– Я везу с собой полное собрание сочинений Германа Гессе и Уильяма С. Берроуза.

Оба ее спутника смотрели на нее непонимающими взглядами. Проницательными и тем не менее непонимающими.

Скуирелли показала им свой экземпляр «Льва драхмы», и стоило лишь Куле перевести заглавие, как Лобсанг блаженно улыбнулся. Так легко было доставить им удовольствие!

Скуирелли снова принялась за чтение. Странно, правда, что исчезли ее книги «Дзен-буддизм» и «Искусство вождения мотоцикла», которые она захватила с собой. Лобсанг почти ничего ей брать не разрешил, пояснив, что, будучи бунджи-ламой, она должна стремиться к отрешению от материального мира.

Однако ей оставили весь запас бханга. Это почему-то их не смущало. Тут-то Скуирелли поняла, что для нее будет истинным наслаждением быть буддисткой.

Чем больше актриса читала, тем более крепло ее убеждение, что она обрела совершенный дух в совершенном теле. Будучи бунджи-ламой, она, оказывается, оставалась в то же время Скуирелли Чикейн! Это куда лучше, чем делить сиамскую душу с Мэй Уест.

Ей нравилось все, что она читала о буддизме. Все одушевленное и неодушевленное находится в гармоническом единении, происходит только то, что предопределено. Поэтому в космическом смысле никто не перестает существовать.

– Все заранее предначертано! – восклицала Скуирелли в мгновения истинного прозрения. – Все взаимосвязано!

Убийство, разумеется, запрещено. Но вопреки западным представлениям, никто и ничто не умирает. Дух обретает то или иное тело в соответствии с кармическими последствиями своих дел и поступков. Убивать – грех, но кара за убийство не предусматривается. Все будет решено кармой.

Считалось, что имеется семь райских обителей и семь преисподних, вместо примитивной христианской системы, которая сужала выбор до двух возможностей. Умирая, ты сбрасываешь свою плоть, как вышедшее из моды платье. А когда хочешь молиться, запускаешь маленькое колесико, и оно молится за тебя.

Удивительно гармоничное, непредубежденное, никак не вторгающееся в личную жизнь совершенное верование, решила Скуирелли.

И Будды! Сотни Будд! Как бунджи-лама, Скуирелли была воплощением Будды Будущего, истинного великого Будды, чьего возвращения все ожидают с большим нетерпением. Как Будда, Скуирелли будет вновь и вновь возрождаться в этом мире, чтобы избавлять его от страданий.

– Все для меня исполнено смысла, – многозначительно произнесла Скуирелли, теребя шафранно-желтые кудри, выбивавшиеся из-под остроконечной шапки ламы.

Двигатели завыли как-то по-новому, из пилотской кабины вышел Кула.

– Мы прибыли, бунджи! – сказал он.

– Чудесно! – обрадовалась Скуирелли, подходя к иллюминатору.

Посмотрев вниз, она ничего не увидела. Совсем ничего. Земля внизу походила на только что вымытую школьную доску.

– Где же город? Огни?

– У них нет электричества.

– Надо же, какие экономные люди. Берегут электричество по ночам.

– Они запрещают нам посадку.

– Почему?

– Индийцы боятся навлечь на себя неудовольствие Пекина.

– И что же нам делать?

– Садиться, – с сияющим лицом ответил Кула. – Если нам чего-нибудь и надо страшиться, то только неудовольствия Будды.

Приземление оказалось не из легких. Аэропорт также был обесточен. Не работал радар, не горели посадочные огни, бездействовали подъездные трапы.

Но все это мало заботило Скуирелли. Она пыхнула сигаретой с марихуаной и закрыла глаза. Правда, Кула помешал ей полностью использовать новообретенные способности левитации.

После того как к самолету подкатили надувную лестницу, Кула открыл люк. Придерживая шляпу, Скуирелли ступила на верхнюю ступеньку.

Она внимательно огляделась: где толпы встречающих? Толп не было.

Затем женщина почувствовала запах.

– Что за ужасный запах? – еле выдавила она, зажав нос и дыша ртом.

– Какой запах? – удивился Кула.

Скуирелли вытащила его наружу, на лестницу.

– Такой!

– Это Индия.

– Пахнет как из выгребной ямы, – поморщилась актриса.

Кула кивнул.

– Да, это Индия.

Присоединившись к ним, Лобсанг втянул своим длинным носом воздух, видимо, нашел его вполне приемлемым и обронил:

– Вы приземлились в Индии.

– Здесь везде такой запах? – поинтересовалась Скуирелли, все еще зажимая нос.

– Такой хороший? – спросил Лобсанг.

– Такой плохой!

– Бывает и похуже. Пошли, нам нельзя задерживаться. Нас могут подкараулить китайские агенты.

– Может, нам подождать приветственного комитета? Обычно, когда я приземлялась в иностранной столице, мне преподносили ключи от города.

– Ключи от Нью-Дели, – проговорил Кула, помогая ей спускаться, – вряд ли останутся здесь надолго.

Их ждал автомобиль. Какая-то британская модель, определенно знававшая лучшие времена. Скуирелли села на заднее сиденье и закрыла окна. Но когда машина покинула аэропорт, удушливая жара заставила женщину снова открыть их.

Так они и ехали – когда запах становился невыносимым, Чикейн закрывала окна, а когда под шляпой слишком жгло, вновь открывала их.

В Нью-Дели, даже в темноте, был заметен общий беспорядок. Уличное движение представляло собой сплошной кошмар. Большой красный автобус едва не ударил в борт их машины. Резко вывернув руль, Кула столкнул автобус с улицы прямо в канаву, где он, трижды перевернувшись, и остался лежать в пыли, на боку.

Впечатление было такое, будто автобусы все, через один, пытаются столкнуть их с мостовой.

– Эти водители автобусов, они что, все чокнутые? – раздраженно взвизгнула Скуирелли.

Кула пожал широкими плечами.

– Они живут в Нью-Дели, все набожные буддисты, и потому их не страшит внезапная смерть. Они смело могут рассчитывать, что новое существование окажется лучше, чем это, теперешнее.

Между тем Лобсанг тянул свое:

– Не обманывайся приятным обращением делийского ламы, святейшая. Он будет завидовать твоему кармическому возвышению.

– Интересно, вспомнит ли он меня, – пробормотала Скуирелли.

– По какой-нибудь прошлой жизни?

– Нет, по этой. Я с ним однажды встречалась на приеме, он милый маленький человечек.

– Когда вы с ним встречались, он еще не предвидел, что ты станешь бунджи-ламой, его старинным соперником. Берегись, под ласковым его обличьем скрывается змея. Он будет взывать к твоим самым глубинным инстинктам, проповедовать опасные идеи.

– Какие, например?

– Пацифизм, – не сказал, а прошипел, как кобра, Лобсанг.

Скуирелли сморщила свое озорное мальчишечье лицо.

– Но ведь именно это проповедовал Будда?

– Господь Будда, – отчеканивая каждое слово, произнес жрец, – не страдал от железного ярма коммунизма.

Атмосфера раздражения, что воцарилась в тесном салоне машины, шнырявшей между автобусами, заставила Скуирелли Чикейн всерьез задуматься над тем, в какую историю она влипла.

Через некоторое время они въехали в пыльный городок Дхарамсала, севернее Нью-Дели, и в окружении жрецов около храма увидели далай-ламу.

Выглядел он точно так же, каким его помнила Скуирелли: маленький человечек с веселыми, но мудрыми глазками, прикрытыми пилотскими очками. Одежда на нем была коричневого цвета, а все его сопровождающие были в оранжевых шляпах. Лобсанг рассказывал Скуирелли, что далай-лама возглавляет секту верующих, которая ходит в желтых шляпах. Бунджи-лама, в свою очередь, – глава секты верующих, которые носят красные шляпы. Что до нее лично, то она предпочла бы бордовый цвет.

Держа в одной руке бронзовый дордже, другой рукой придерживая свою коричневую шляпу, Чикейн направилась по пыльной дороге к ожидающему ее ламе.

Далай-лама ждал, молитвенно сложив руки. Лицо его было и впрямь приятное, но ничего не выражало. Он не улыбался, не моргал и никоим образом не выказывал, что замечает приближение Скуирелли, даже когда она остановилась всего в шести футах от него.

– Что мне ему сказать? – спросила она у Лобсанга.

– Ничего не говорите.

– Чего он ждет?

– Чтобы вы поклонились.

– Почему же я не кланяюсь?

– Это означало бы, что вы признаете его верховенство.

– Чтобы избавиться от этой чертовой жарищи, я готова встать на четвереньки и поцеловать его шафранно-желтые сандалии.

– Спокойно! – предостерег женщину Лобсанг. – В этот момент решается вопрос о вашем верховенстве.

– Даже присесть нельзя?

– Ничего не делайте.

Скуирелли не присела, далай-лама не поклонился.

– Святейший, – заговорил Лобсанг, – я представляю вам сорок седьмого бунджи-ламу, ныне обитающего в теле Скуирелли Чикейн.

Далай-лама моргнул. Сопровождающие его жрецы вытянули вперед бритые головы, точно впервые увидели ее.

– Та самая Скуирелли Чикейн, которая играла в фильме «Медная жимолость»? – спросил кто-то.

Лобсанг посмотрел на актрису, не зная, что и ответить.

– Скажите: да, – пробормотала Скуирелли.

– Ответ – да, – произнес Лобсанг.

Окаменевшие лица советников далай-ламы вдруг просияли улыбками узнавания.

– Это Скуирелли Чикейн!

Ее окружили.

– Как поживает Ричард Гир?

– Превосходно, – рассмеялась женщина. – Каждый день поет.

– Какие новости из лотосоподобной западной земли? – поинтересовался еще кто-то.

Все это время далай-лама бесстрастно ждал, скрываясь за своими пилотскими очками.

– Он артачится, – шепнула Скуирелли Лобсангу.

– Такой уж он упрямый, – ответил тот.

– Да? Я знаю, как разбить лед. Держите. – И Скуирелли протянула свой дордже Лобсангу. Щелкнув пальцами, она взяла у Кулы шелковый сверток. Развязала и вынула свою сверкающую академическую награду за «Оценку медиума».

– Посмотрите-ка это! – воскликнула она.

– Это статуя давно исчезнувшего бунджи-ламы! – дружно выпалили жрецы.

И к удивлению всех, кроме Скуирелли Чикейн, далай-лама поднес ко лбу молитвенно сложенные руки и низко поклонился не один, а целых пять раз.

– Могу я получить ваш автограф, о Прозревшая? – смиренно спросил он.

Теперь все пошло как по маслу. Они удалились в личные апартаменты далай-ламы, жрецы закрыли двери, и все стали пить чай – к счастью, без прогорклого масла, – сидя друг против друга на подушках. Далай-лама восхищался «Оскаром» Скуирелли, в то время как она любовалась его Нобелевской премией мира.

– Вращение Колеса Судьбы приводит к странным последствиям, – изрек далай-лама.

– Я предвидела, что меня ожидает. Ведь я Телец, а у Тельцов лучшая карма.

– Теперь, когда вы признаны бунджи-ламой, что вы намереваетесь делать?

– Освободить Тибет. Для этого я и приехала сюда, – ответила Скуирелли, продолжая восхищаться Нобелевской премией. – Наверное, трудно получить такую премию?

Далай-лама, заколебавшись, отставил чашку чая.

– Почему вы спрашиваете, бунджи?

– Такая премия неплохо смотрелась бы между моим «Оскаром» и Золотым земным шаром. Кстати, я могу называть вас Дели?

– Называйте меня далай. Это означает «океан». Океан мудрости.

– Да, вот еще что. Давайте начистоту. Как лама с ламой. – Скуирелли подалась вперед. – Я хочу знать, что делаем мы, ламы, когда ощущаем плотское желание?

– Ничего не делаем. Наша жизненная цель – возвышать низменные желания.

– И сколько времени вы этим занимаетесь? – поинтересовалась женщина.

– Всю свою жизнь.

– О'кей. Скажите мне, если бы за сорок лет вам не удалось освободить свой народ, каким путем вы пошли бы к своей цели?

– Я получил Нобелевскую премию за поддержание мира. Мой принцип – принцип ненасилия. Вы ведь тоже выступаете за ненасилие, бунджи?

– Я всегда придерживалась таких взглядов. Хотя это нелегко – порой так и хочется дать сдачи.

– Рад это слышать. Невозможно разрешить проблемы Тибета агрессией, ибо китайцев очень много, а тибетцев мало и они бедны.

– Не беспокойтесь об этом. Я знаю, как обходиться с китайцами.

– Ваши слова радуют мое сердце. Ибо я последний далай-лама. Так уж предопределено судьбой. У меня нет преемника, и это ужасно огорчает моих людей. Но теперь, с появлением нового бунджи, надежда вновь расцветает. Может быть, за три или даже два десятилетия Тибет возродится и вновь станет дышать сладким воздухом свободы.

Скуирелли удивленно скривилась под своей отороченной мехом шапкой.

– Два-три десятилетия? Я думаю, это займет не более двух-трех недель.

– Недель?!

– Конечно, – подтвердила Чикейн и начала загибать пальцы с шафранно-желтыми ногтями. – Две-три недели на то, чтобы освободить Тибет, одна-две недели, чтобы объехать с визитом доброй воли все крупные города и деревни. Шесть месяцев на написание книги. И три – на постановку фильма.

– Фильма?

Скуирелли развела руками – так широко, словно хотела обнять весь мир.

– Подумайте, какая это будет сенсация! Всемирно прославленная американская актриса появляется из космической тьмы, чтобы освободить угнетенный народ. Это большое дело.

– Я не могу уследить за ходом ваших мыслей, бунджи Ринпоче.

– Люблю, когда меня так называют. Послушайте, у вас очень фотогеничное лицо. Вы не хотели бы сыграть сами?

– Сыграть?

– Ну да! Я могу еще поставить мюзикл «Агнец Света». Как в свое время «Эвиту». У вас хороший голос?

– Но вы же бунджи! Ваш первый долг – править Тибетом, если, конечно, китайцы не отправят вас на тот свет.

– Уже пытались, – махнула рукой Скуирелли. – Теперь я нахожусь под защитой Первой леди. Если со мной что-нибудь случится, она прикажет забросать их ядерными бомбами.

– Надеюсь, вы не стремитесь спровоцировать ядерное нападение на Китай?

– Я-то? Нет, конечно. К этому времени я уже реинкарнирую, и мне будет все равно, лишь бы только я не возродилась гражданином Китая.

Раздался стук в дверь. Далай-лама приподнялся.

– Принесли ужин. Прошу вас. Отужинаем и поговорим еще. Войдите.

Слуги внесли ароматные блюда на серебряных подносах.

Кула и Лобсанг оказались тут как тут.

Скуирелли шумно принюхалась.

– Пахнет классно! Что это?

– Тсампа.

– Видимо, диковинное что-то. А это что за суп?

– Тхукпа-лапша. Очень вкусная вещь.

– Тибетская лапша? Замечательно!

– Подождите, не прикасайтесь!

– Почему? Сначала надо прочитать какие-нибудь буддийские молитвы?

– Сперва всю еду должны попробовать.

– Зачем?

– А вдруг она отравлена.

– Кому взбредет в голову отравить вас? Вы такой милый человек.

– Отравить могут вас, – без тени злобы отозвался далай-лама.

– Эй, не нападайте на бедную девушку! Ведь в конце концов я, как и вы, буддистка.

Вошел пробовальщик еды, поклонился всем присутствующим и под внимательным взглядом Лобсанга Дрома, Кулы и свиты далай-ламы стал в огромных количествах заглатывать все подряд. Скуирелли Чикейн не сводила с него испуганных глаз.

– Вы что, не кормите его? – догадалась женщина.

– Его держат в постоянном голоде, – объяснил далай-лама, – чтобы ничто не мешало ему выполнять свои обязанности.

Пробовальщик наконец отведал все блюда и сел. Все выжидающе смотрели на него.

Скуирелли недоверчиво покосилась на свое окружение.

– Мы что, ждем, не отдаст ли этот бедный парень концы?

– Да, – подтвердил Кула.

– И сколько времени это длится?

– Если пища уже остыла, а пробовальщик все еще дышит, значит, отравы не подсыпали.

– Терпеть не могу остывшее!

– Ваш священный долг, как бунджи-ламы, подавлять соблазны материального мира, – напомнил ей Лобсанг.

– Горячая еда не соблазн, а необходимость, – произнесла Скуирелли, тайком погружая палец в свою тсампу. Самое время попробовать лакомство, пока все ждут, не окочурится ли пробовальщик.

Женщина уже хотела было облизнуть свой обмакнутый в пищу палец, когда пробовальщик вдруг позеленел и повалился набок. Он дышал часто-часто и с большим трудом. Агония длилась очень долго, пока смерть не оборвала мучений несчастного.

Лица окружающих вытянулись и окаменели. Жрецы далай-ламы зыркали глазами на Лобсанга и Кулу, те, в свою очередь, сверлили их злобными взглядами. Монгол вытащил кинжал.

Скуирелли с трудом перевела дыхание.

– Значит, еда была отравлена?

– Да, – ответил Лобсанг – Но чья еда? Бунджи или далай-ламы?

Обмен гневными взглядами возобновился.

– Послушайте, – вздохнула Скуирелли, вытерев палец о подушку. – Почему бы нам не выбросить всю эту отраву и не начать заново. Я готовлю неплохой фасолевый салат.

– Сейчас я приведу повара, – воскликнул Кула, выбегая из комнаты.

Поваром оказался маленький толстячок тибетец, словно слепленный из сырого теста. Он дрожал, как пудинг на сильном ветру.

– Как ты смел отравить еду, повар? – заорал громовым голосом Кула.

– Я ее не отравлял.

Монгол приблизил самый кончик своего кинжала к пульсирующей шейной артерии бедняги.

– Врешь! Сейчас я располосую тебе глотку!

– Не я отравил еду! Китаец!

– Что еще за китаец?

– Он сказал, что моя сестра в Лхасе будет изнасилована, если я не отвернусь, пока он кое-что подсыплет в пищу.

– В чью? Бунджи или далай-ламы?

– Бунджи.

– Ты уверен?

– Я не стал бы лгать, монгол, – затрясся от страха повар, – зная, что ты перережешь мне горло, если я это сделаю.

– Ладно. Хорошо, что ты сказал правду, – произнес Кула, резко повернул голову повара и перерезал ему кинжалом глотку.

– Зачем ты это сделал? – в ужасе вскричала Скуирелли, отворачиваясь.

– Я всегда караю предателей, – объяснил монгол, вытирая лезвие о волосы убитого.

Актриса долго смотрела на мертвого повара. Наконец до ее сознания дошло, какая ужасная смерть ей угрожала.

– Они хотели меня убить, – произнесла она каким-то убитым голосом.

– Да, – подтвердил Кула.

– Надо найти в себе чувство сострадания и простить их, – вставил далай-лама.

– Они уже во второй раз пытаются убить меня! Несмотря на то что я нахожусь под покровительством Первой леди. – В голосе актрисы чувствовались гневные нотки.

– Эти китайцы – сущие демоны, – высказал свое мнение Лобсанг. – Бездушные демоны.

– Преобразите свой гнев в понимание, – наставительно произнес далай-лама. – И новообретенное понимание употребите для создания подлинной гармонии. Озарите весь мир этим светом!

Скуирелли Чикейн поднялась с подушки, голубые глаза ее сверкнули стальным блеском. Воздев дрожащий кулачок к потолку, она воскликнула:

– Значит, война!

– Война неприемлема для Будды, – обеспокоенно сказал далай-лама. – Это путь, недостойный того, кто является живым Буддой.

– Знайте же, что война – путь этого Будды! – поклялась Скуирелли. – Мы войдем в Тибет и пинками прогоним мерзкие желтые задницы обратно в Пекин.

Далай-лама печально склонил голову.

– Оказывается, она из сражающихся буддистов! – восхитился Кула, задыхаясь от волнения. – На такое я не смел и надеяться.