Верховная жрица

Глава 34

Старому Тондупу Финтсо не спалось. Он беспокойно ворочался на шкурах яка, облаченный в свою темно-бордовую одежду, которую надевал очень редко. И размышлял, что же означает все происходящее.

Бунджи-лама – миг гар, белоглазый. Волосы, правда, шафранно-желтые, а это добрый знак. Но белые глаза?!

Ходили слухи, что бунджи-ламу отыскали в далекой Америке. Еще никогда тулку не находили так далеко от Тибета.

Размышляя обо всем этом, он так и не мог уснуть. На рассвете репродукторы начали изрыгать ненавистное: «Алеет Восток...» Музыка звучала с каким-то металлическим отзвуком. Тондуп Финтсо отбросил яковые шкуры и стал босиком бродить по прохладной Потале. Его обуревало сильное волнение.

Наконец он достиг покоев бунджи-ламы. Тяжелая деревянная дверь, несколько столетий назад доставленная на спинах рабов из Бхутана, была закрыта. Он приложил ухо к влажному дереву и прислушался. Внутри стояла мертвая тишина.

Тондуп Финтсо открыл дверь. Он знал, что петли скрипеть не будут, они и в самом деле не скрипнули.

Роскошные покои прорезал косой луч розового света. Постель на канге вся была разворошена. Не зная, что делать дальше, он растерялся. Сердце его бешено колотилось.

И тут он увидел бунджи.

Бунджи-лама – Тондуп Финтсо все еще думал, что это мужчина, – сидел на ночном горшке. Золотой струей стекая в медный горшок, моча тихо позванивала. Это был личный горшок самого далай-ламы.

Тондуп Финтсо прищурил глаза. Что-то здесь не так!

Бунджи поднял голову, голубые глаза его потемнели от досады. Только тут бывший настоятель понял, что это женщина.

– Господи Иисусе! – вскричала она. – Неужели Будда не имеет права на уединение?

С широко раскрытыми от изумления глазами Тондуп Финтсо поспешно ретировался. Запахнувшись в свои одежды, шлепая босыми ногами, он побежал к большой деревянной двери.

Какое святотатство! Оказывается, бунджи не только белый человек, но к тому же еще и женщина. Ее и близко нельзя подпускать к Львиному трону!

Тондуп Финтсо решил, что у него нет другого выхода, кроме как донести обо всем в Бюро общественной безопасности. Неприятно, конечно, но другого выхода нет.

Вполне возможно, подобный поступок может повлечь за собой ужасные последствия, но он утешался мыслью о том, что все изначально предопределено свыше.

Под сверкающими крыльями построенного в СССР турбовинтового самолета огромным желто-зеленым ковром разворачивались восточные районы Тибета.

Сидя на месте второго пилота, министр государственной безопасности наблюдал, как внизу проплывают бесконечные пастбища. Скудость здешней природы удручала его. Чтобы добраться отсюда пешком до цивилизованных мест, понадобились бы долгие дни или даже недели. И не так-то просто было бы выжить.

Впереди, на горизонте, смутно маячили горные хребты. Такие же неприветливые, как и эти восточные районы, но куда более суровые. Министра так сильно страшило приземление в Гонггарском аэропорту Лхасы, что думать ему даже не хотелось про горы. Чтобы приземлиться в Гонггаре, пилот вынужден преодолеть узкий проход между двумя пиками. В разреженном воздухе это нелегкое испытание для турбовинтовых двигателей.

На одном из пассажирских мест сидел таши. Среди сопровождающих его лиц он выглядел совсем крошечным. Скорее, какое-то мифологическое существо, нежели человек. Таши вращал твердое позолоченное молитвенное колесо, подаренное министром, как вознаграждение за трудный перелет. Эта жалкая фигурка должна была поддержать претензии Китая на Тибет.

Через десять, двадцать лет, когда таши получит надлежащее образование, досконально изучит свою религию, это станет вполне возможным. Но властителей – пусть и марионеточных властителей – не выбирают и не водворяют на трон за одну ночь. Появление бунджи-ламы смешало все карты. Остается только надеяться, что таши окажется столь же могущественен, как и бунджи-лама.

И все-таки главное, думал министр, благополучно приземлиться в Гонггаре.

В священной летописи говорится, что бунджи-лама взошла на Львиный трон без каких-либо пышных торжественных церемоний. Бескорыстно преданная делу избавления Тибета от горя и рабства, она явила в этом случае подобающую скромность. Ее водворение в священной Потале свершилось глухой ночью и, как уже отмечалось, без какой-либо помпы, во второй месяц года Железной Собаки. Свидетелями этого великого благого момента были только всевидящие боги.

Скуирелли Чикейн все еще пребывала в полусне. Ощущение было такое, будто ее мозг окунули в эфир. В сущности, не так уж и плохо, ей даже нравилось. Если бы только перестало молотить в висках! Проклятущая головная боль!

Оглядываясь по сторонам, она предавалась глубоким размышлениям по поводу своего местонахождения. Стены комнаты украшали изображения Будды, ботхисатв и всяких мифологических существ. Потолок был сводчатый, очень высокий. Обстановка – изысканно роскошная, особенно бросалось в глаза позолоченное кресло в углу, изобилующее резными изображениями китайских драконов, собак и еще кого-то.

Ничто так не привлекало Скуирелли, как это роскошное кресло, поэтому она подошла и не долго думая плюхнулась в него.

– Очень удобное! – одобрительно воскликнула она. В этот момент актриса решила, что сцена ее пробуждения должна быть заснята именно здесь, на месте. Если, конечно, позволит бюджет. В противном случае придется использовать павильон в Бербанке.

Но где же она все-таки находится? В ее затуманенном мозгу не сохранилось воспоминаний о том, как она здесь очутилась. Где-то далеко-далеко Скуирелли слышала какие-то звуки духового оркестра, который играл какой-то марш, как ей показалось. Где-то очень далеко.

Актриса мысленно отметила, что музыку необходимо будет заменить партитурой Джона Уильямса[38]. Если, конечно, она состряпает из всего этого мюзикл. В таком случае можно будет попытаться написать музыку самой. Кто может возразить против этого? В конце концов она ведь бунджи-лама!

За закрытой деревянной дверью послышались чьи-то шаги. Опасаясь, как бы к ней опять не заявился этот напоминающий сушеную рыбу тибетец, который, похоже, страсть как любит подглядывать, Скуирелли прикрыла одеждой свои скрещенные ноги.

– Бунджи! Бунджи! – позвал Кула. Огромный монгол в своих мохеровых, как бы вывернутых наизнанку штанах распахнул дверь.

Увидев Скуирелли, он остановился, и тревожное выражение исчезло с его лица.

Опустившись на четвереньки, он стал биться лбом об пол.

– Какое великое событие! – едва не прослезился он.

– О чем ты говоришь? – спросила Скуирелли.

– Ты взошла на Львиный трон!

– На Львиный трон?! Где он?

– Под твоим драгоценным задом, о бунджи.

Скуирелли подпрыгнула.

– Это Львиный трон? В самом деле? Ты, наверное, шутишь. Конечно же, шутишь.

– Я не шучу, бунджи. Настал час, которого так долго ждал весь Тибет.

Актриса опустилась на позолоченное кресло.

– Вот это да! Львиный трон. Я сижу на Львином троне. Какой замечательный момент! Я чувствую, как все мое существо вибрирует на какой-то высокой космической частоте. Что мне следует объявить в своем первом указе? Неужели этот момент так и останется незапечатленным?

– О Покровительница! Преврати этих китайцев, которые ломятся в ворота Поталы, в овечьи орешки.

– Каких еще китайцев?

– Нас предали, бунджи!

– Предали?

– Вонючий настоятель, предоставивший нам убежище, выдал нас этим проклятым китайцам.

– Это карма! – вскричала Скуирелли, соскакивая с кресла.

Кула тоже поднялся.

– Чем мы заслужили такую плохую карму?

– Нет-нет, это хорошая карма. Прекрасная! Просто замечательная!

– Что же тут замечательного?

Скуирелли широко раскинула руки, как бы вызывая к жизни живописную сцену.

– Это конец второго действия. Нет, погоди, начало третьего. Бунджи-лама пробуждается и, не отдавая себе отчета, усаживается на Львиный трон. И в этот момент полного, казалось бы, торжества ее предает один из подданных, который обожает подглядывать и сует свой нос не в свои дела. Но тут врывается ее верный слуга-монгол – это ты – с дурными новостями.

– Вы же сказали, что это хорошая карма, – удивился Кула.

Скуирелли принялась мерить комнату шагами.

– В реальной жизни это скверные новости, но в кино это потрясающий поворот сюжета. Не прерывай свою бунджи. На чем я остановилась? О, да. Теперь бунджи знает, что должна схватить яка за рога и, несмотря ни на что, победить. – Актриса хлопнула в ладоши. – Публика проглотит эту сцену с радостью, как попкорн!

Кула посмотрел на дверь.

– Зачем ты говоришь все это, бунджи, в то время как наши жизни в опасности?

– Этого требует сюжет. Надо предусмотреть такие острые моменты в сценарии.

Кула смотрел на нее непонимающим взглядом.

Чикейн продолжала расхаживать из угла в угол.

– О'кей, теперь мне следует повернуть ход событий. Но как это сделать? Как?

Снаружи послышался сильный грохот.

Скуирелли остановилась.

– Что это?

– Враги веры взломали ворота, – ответил Кула.

– Лучше не придумаешь! – воскликнула актриса.

– Сейчас они заполнят дворец, как полчища муравьев, – добавил Кула.

– Это просто фантастика! У них численное превосходство сто к одному. Публика будет просто рыдать от восторга. Отлично! Мне нравится, очень нравится. И мне нравится быть бунджи-ламой!

В комнату ворвался мастер Синанджу.

– Нам надо бежать, – выпалил он.

– Бежать? Ни за что в жизни! Я сейчас в сценическом костюме. Сижу на Львином троне. И надеюсь его удержать.

– Китайцы просто сомнут нас. Мы не в состоянии сражаться с таким количеством.

– Путь прегражден, – сообщил Лобсанг, появившись у двери. – Бунджи должна остаться здесь.

– Она умрет, – уверенно произнес Чиун.

– Если и умрет, – спокойно отозвался азиат, – значит, такова воля богов. Услышав о ее гибели, люди восстанут все как один.

– Бунджи находится под покровительством Синанджу. Ее гибель навлечет позор на мой род. Я не допущу, чтобы она погибла.

Кула подошел к Лобсангу и приложил лезвие кинжала к его горлу.

– Мы поступим так, как велит мастер Синанджу.

Скуирелли топнула босой ногой.

– У меня что, нет права голоса?

– Вы бунджи, – сказал Кула, склоняя голову перед актрисой. – Разумеется, мы выполним малейшую вашу прихоть.

– Хорошо. Так вот, я желаю...

К женщине незаметно скользнул мастер Синанджу и коснулся ее затылка. Губы Чикейн продолжали шевелиться, но ни одного звука не вылетело из ее уст. Она попыталась было откашляться. Безрезультатно, только горло заболело.

«Мой голос! – с нарастающей паникой подумала Скуирелли. – Я потеряла свой голос».

Кула бесцеремонно взвалил ее на свои могучие, подобные окорокам плечи и куда-то потащил. Скуирелли только подпрыгивала при каждом его широком шаге.

– Сюда, – прошипел Чиун.

– Этот путь никуда не ведет, – опасливо сказал Лобсанг. – Мы только попадем в руки к китайцам.

– Ты можешь идти другим путем, жрец, – презрительно бросил Кула.

В самом конце коридора стояла большая бронзовая статуя Будды, слишком тяжелая, чтобы ее могли унести китайцы, грабившие Поталу. Будда сидел на деревянных подмостках, с поднятыми вверх руками. В одной руке он держал лотос.

Чиун схватил статую, качнул ее направо, налево, затем во всех направлениях. Будда вместе с подмостками начал погружаться куда-то вниз.

Когда улыбающаяся голова Будды стала склоняться, Чиун жестом показал остальным, чтобы они встали на подмостки. Первым, придерживая барахтающуюся Скуирелли, поднялся Кула, за ним последовал Лобсанг, на худом лице которого отразилось сильное разочарование. Все четверо спустились на подмостках, как на грузовом лифте, в прохладный подземный ход.

Внизу стояла кромешная тьма. Лобсанг зажег свечу из сала яка, и в ее мерцании беглецы увидели отсыревшие стены – ход вел куда-то к сумеречной тени.

– Идите до конца и ждите меня там, – скомандовал Чиун. – Я попробую установить Будду на прежнее место, чтобы китайцы не догадались, где мы скрылись. Быстрее!

Освещая себе путь зловонной свечой, Лобсанг и Кула со Скуирелли на плечах двинулись вперед.

Мастер Синанджу внимательно осмотрел Будду. Он осел на кучу мягкого песка. Поворот лотоса высвободил захваты, удерживавшие статую. Под тяжелым весом куча песка расползлась во все стороны, и Будда очутился ниже уровня пола. Этот секрет открыл предыдущий мастер Синанджу и, как и полагается, вписал в летопись рода. Однако он не упомянул, как вернуть Будду в прежнее положение.

Вдали уже слышались крики и тяжелый топот бегущих ног. Солдаты искали беглецов. Если они обнаружат опустившегося Будду – все пропало.

Поняв, что для водворения статуи на прежнее место понадобится немало времени, Чиун решил, что самое разумное завалить подземный ход.

Проход по традициям тибетской архитектуры был сооружен из не скрепленных раствором блоков. Мастер Синанджу прошел до первого поворота и стал искать опорный камень. Оказалось, он находился в специальной нише.

Мастер Синанджу приложил к нему свою ладонь, пытаясь нащупать какие-нибудь трещины или разломы. Нащупав слабину, он сжал свои костлявые руки в кулаки.

Ударил по предполагаемому разлому одним кулаком, затем другим. Еще и еще, много раз. Камень с каждым ударом уходил все дальше в глубь ниши. Наконец он во что-то уперся и раскололся на части.

Окружающие камни, лишившись опоры, глухо застонали.

Чиун, откинув голову, энергично заработав руками, припустил что было мочи на своих худых, как щепки, ногах.

Мастер не сомневался, что остальным хватило времени добежать до выхода. Если боги по-прежнему благосклонны к нему, то он успеет присоединиться к беглецам, прежде чем проход завалит камнями.

Грохот падающих камней преследовал мастера Синанджу буквально по пятам.

Он возблагодарил богов, что с ним не было Римо. Его не очень-то проворный ученик наверняка отставал бы на несколько шагов, подвергаясь большой опасности, ибо безжалостный каменный дождь все усиливался.