Верное сердце

23

Приходил Лехович теперь домой поздно. Директор приказал весь третий класс оставлять без обеда на два часа ежедневно — до тех пор, пока не будет выдан виновный и все его соучастники.

Виновным считался тот, кто нарисовал карикатуры, а что за «соучастники», про это Гриша не знал. А еще был виноват весь третий класс в том, что в его стенах, как выяснилось, уже три месяца бесперебойно действовал тотализатор.

Дело было серьезное. Кое-кто мог и вылететь из училища.

Лехович однажды сказал Грише, сверкая глазами:

— К директору вызывали!

— Тебя?

— Меня. И всех других. По очереди. Поодиночке. И завтра еще будут вызывать. Не знаю, как другие, а я держался, как скала!

— Молчал?

— Скажешь тоже! Буду я молчать! «Не знаю», «не видал», «не слыхал» — другого ничего от меня не услышат. Пытать будут — ничего не добьются.

Гриша поглядел на Леховича с уважением. Ему представился пухлый директор с железными щипцами в руках: такие щипцы были нарисованы в книге «Под знаменем башмака» — ими в старые времена пытали немецких крестьян, восставших против своих баронов.

Ну, пытать-то Леховича, пожалуй, и не будут. Да и директор в палачи явно не годился. Но все ж таки: Сергей стоял, как скала! В этом Гриша не сомневался.

— Я даже хотел сар-ка-сти-чески улыбнуться, — сказал Лехович.

— Что?

— Ну, значит — со злой насмешкой: кого, мол, надеетесь вы сломить?

«Как Овод», — отметил про себя Гриша и спросил:

— А что ж директор?

— Его-то под конец я и пожалел. Он стал задыхаться, посинел — говорят, это у него не от злости. От болезни. А вот Стрелецкий, тот…

— И Стрелецкий там был? У директора?

— А как же. Стоял рядом. Он не сводил с меня своих змеиных глаз.

Лехович мог говорить об этом часами. Глядя на него, можно было подумать, что тяжкое наказание, придуманное начальством для третьеклассников, неожиданно обернулось для них прямо-таки праздником. Во всяком случае, жизнь у них пошла куда интересней, чем раньше. Рассказов, разговоров одних сколько! На третий класс было теперь обращено внимание всего реального училища. Даже семиклассники — и те не могли скрыть своего интереса нарочито снисходительными улыбками.

Правда, у очень многих учеников третьего класса отметки пошли хуже: не все успевали готовить уроки как следует. После двухчасовой отсидки (а после отсидки сколько времени уходило на жаркие беседы о том, кто и как ответил директору, Голотскому, надзирателю…) реалисты провожали друг друга и подолгу стояли потом у ворот — всегда находилось что-нибудь не рассказанное до конца…

Да, отметки пошли хуже. А между тем эта мера наказания — оставить без обеда — считалась в то время достижением педагогики. Карцер был упразднен не так уж давно — в 1905 году.

От этого «достижения» педагогики ученики оставались голодными, часто наживали себе малокровие, учиться начинали хуже за недостатком времени, а поведение у самых тихих начинало почему-то становиться все громче…

— А знают у вас в классе, что это ты рисовал? — спросил вдруг Гриша.

— Ну… знает кое-кто. Многие, должно быть, знают. А раз многие, значит — все! — засмеялся Лехович.

— Не выдадут?

— Что ты! У нас, в третьем, знаешь какой народ!

И все ж таки Сергей задумался на минутку:

— Правда, двоих я знаю… ненадежных. Нет, сейчас еще одного вспомнил. Значит, трое. Да они не решатся выдать. Побоятся.

Вся эта история, живо, конечно, интересовавшая Гришу, как и всякого реалиста, в общем мало его касалась. И вдруг она неожиданно сыграла свою роль в его судьбе.

Стрелецкий про него забыл! Ну, может, и не совсем забыл, но он так теперь занялся третьим классом, что ему, видно, стало не до Григория Шумова. Почти все перемены надзиратель проводил с третьеклассниками: с ними же он сидел по два часа после уроков, то уговаривая их «сознаться», то угрожая…

Правда, при встрече с Гришей надзиратель по-прежнему глядел на него загадочно. И это не сулило в будущем ничего доброго.

Но пока все обходилось благополучно, если не считать четверки по поведению, которая была проставлена в Гришином дневнике, — и это в конце года! В аттестатах после четверки писалось в скобках буквами: «хорошо». Но Гриша уже знал, что значит это «хорошо», когда дело касалось поведения. С четверкой по поведению в аттестате не принимали ни в одно высшее учебное заведение. Вот тебе и «хорошо»!

Ну, до аттестата Шумову далеко, можно было об этом и не думать долго. Он и не думал. По всем предметам (кроме поведения, которое тоже почему-то считалось предметом) у него были теперь круглые пятерки.

К самому концу года выяснилось: первым учеником стал Персиц. Он и по поведению получил пятерку.