Верю

Начинается…

В этот день ровно в 6.00 в одном из серверов, расположенном в южном полушарии, сработала закладка, активировавшая протокол рассылки архивированного пакета с файлами. В течение нескольких секунд пакетированное сообщение отправилось на адреса нескольких десятков человек, находящихся в разных местах по всему земному шару. Они были разного пола, возраста, социального статуса, разного цвета кожи, не имеющее почти ничего общего друг с другом. Объединяло их лишь одно — все эти люди могли по праву носить имя Лом, то есть лидер общественного мнения. Получатели пакета с информацией — популярные блогеры, ведущие известных теле и радиопередач, редакторы влиятельных печатных и сетевых изданий, медиамагнаты — оказывали прямое или опосредованное влияние на аудиторию ведущих стран с населением в 4–4,5 миллиарда человек.

Архивированный пакеты содержали файлы с чрезвычайно любопытной информацией о руководители одного из могущественных государств мира и его семье. Даже беглый взгляд на содержащиеся здесь сведения говорил, что в руки попала настоящая информационная бомба со взведенным взрывателем. Осознание этого факта привело к тому, что уже с восьми часов утра мировая информационная сфера начала сотрясаться от вбрасываемых в нее сведений. «Взрывалось» по всему миру, к распространению «горячих» фактов подключались все новые и новые информационные ресурсы, разрывались от звонков коммуникационные устройства дипломатических ведомств в разных странах.

Со всех «информационных» утюгов, особенно стран-соседей империи, звучали только две темы, соперничавшие друг с другом по степени важности. В рамках первой темы средства массовой информации на все лады склоняли российского императора, который всячески покрывает и выгораживает преступника-жениха своей младшей дочери. Информационная картинка рисует Бельского совершенно асоциальным и неприглядным типом, приписывает ему десятки вольных и невольных прегрешений: от нападения на своего одноклассника, оскорбления девушки-дворянки и до открытого нападения на государственного служащего. Мастерски подобранные факты, искусно сложенные в единый ряд, не оставляли и тени сомнения в том, что Алексей Бельский, жених цесаревны Анны, закоренелый преступник. Полностью была забыта красивая романтик-история, где парень своим телом закрывал великую княжну от террориста. Это не укладывалось в канву новой истории, поэтому было смело отправлено в утиль. Все раскладывалось по полочках, прикладывались многочисленные фото и видео материалы, подтягивались интервью неких свидетелей, давались комментарии опытных экспертов. Это была настоящая, мастерски организованная, загонная охота, целью которой, правда, был не этот никому не известный подросток, а лицо, обличенное высшей властью в империи. Истинной целью развернувшейся компании по очернению был император Российской империи.

Второй темой, сделавшей информационную повестку дня, стало известие о незаконности нахождения российского императора на престоле. Если первая новость была бомбой, то вторая, по-истине, стала горой из этих самым бомб. В самых разных СМИ это известие стало темой всех передач прайм-тайма: от новостей, политических шоу и до юмористических передач. Зрителю через самые разные технологические каналы предлагалось поверить в то, что нынешний император незаконным образом занял свой трон. Тиражируемые документальные свидетельства, выглядевшие и на первый и на второй взгляд абсолютно достоверными, доказывали этот факт максимально убедительно и красочно. Вбивалась в головы людей убежденность в том, что император Алексей отстранил от власти истинного наследника царской династии. Мол, император и его власть, по-сути, незаконны. На самом деле трон должен занимать совсем другой человек, про которого скоро все узнают. Правда, фамилия и имя истинного императора не называлась. Казалось, людям предлагалось самим ответить на этот важный и одновременно щекотливый вопрос.

Одновременно в столице империи через пять часов после рассылки пакета со сведениями состоялось открытие совещательного заседания Боярской Думы, которое должно было обсудить вопросы подготовки Имперского собрания и избрания на нем чрезвычайного комиссара с исключительными полномочиями. К началу заседания огромная площади перед многоярусным дворцовым комплексом Дома Империи оказалась забита фешенебельными автомобиля премиум-класса. Вся территория на несколько километров вокруг была оцеплена сотнями дружинников из охранных отрядов боярских родов, контролировавших периметр в полном боевом вооружении и штурмовой экипировке. На крышах высоток застыли активированные автоматические стрелковые комплексы, медленно водящие своими сенсорами и пулеметными стволами вдоль сектора обстрела. Барражировавшие вдали от них дроны медиакомпаний держались на расстоянии двух — трех сотен метров. Ближе операторы просто не решались подводить технику, опасаясь потерять дорогостоящих роботов. Видеокамеру дронов выхватывали характерные картинки массивных фигур дружинников в штурмовых обвесах, останавливались на их пехотных винтовках и излучателях, показывали армейские подавители магии. Словом, создавали полное впечатление того, что происходили по-истине грандиозные события.

Тем временем князь Воротынский, старенький дедушка в старинном, согласно протоколу, бархатном камзоле с золотыми позументами, подошел к небольшой трибуне. Ему, как старейшему члену Боярской Думы предоставлялось почетное право открыть ее заседание. Облокотившись на трибуну и несколько раз огладив жидкую бороденку, он начал:

— Родовитые бояре, божьей волей и нашим провидением, наше высокое собрание начато, — проскрипев это, он пристукнул посохом по полу. — Кто из родовитых бояр желает сказать свое слово?

Высказав традиционные слова, князь Воротынский бросил быстрый взгляд в зал. Этот вопрос был древней традицией, данью тем временам, когда возможность высказаться первым позволяла оправдаться от несправедливых обвинений или, наоборот, первым предъявить обвинение. Почти сто лет на каждом заседании Боярской Думы задавался этот вопрос и всякий раз встречал молчание.

— Хм…, - прокашлялся князь и уже открыл рот, чтобы вновь начать вещать свою речь.

Только в тишине старинного зала вдруг раздался звук шагов. Тяжелая походка тучного боярина, идущего под прицелами десятков взглядов, звучала особенно громко. Между рядами глубоких кресел, каждый из которых больше напоминал императорский трон, шел Михаил Андреевич Вяземский, патриарх рода Вяземских. Сегодняшнее его облачение было не в пример скромнее и даже беднее официальных одеяний. Он никогда не упускал случая подчеркнуть в одежде богатство своего рода перстнем с неимоверно крупным изумрудом или запонками с бриллиантами, чистыми, как слеза. Сейчас же боярин выглядел то ли палачом, то ли воином. Его камзол темного цвета без единой нитки золотого или серебряного шиться больше напоминал воинские латы. Ощущение еще больше усиливал скромный кожаный ремень, на котором висел лишь старинный кинжал в ножнах.

— Кхе…, - едва не поперхнулся князь при виде решительно идущей к нему фигуры боярина Вяземского; на какое-то время он даже забыл те слова, который согласно ритуалу должен произнести в этот момент. — Назови себя, чтобы Боярская Дума знала, кто желает сказать перед ней свое слово.

Подошедший к трибуне, Вяземский развернулся в сторону зала.

— Я урожденный боярин Вяземский Михаил Андреевич и желаю сказать свое слово, — уже боярин произнес ритуальную фразу.

Опустившаяся в зале тишина казалось гробовой. Некоторые даже дыхание затаили, желая услышать все, до самого последнего слова. Правда, кое-кто многозначительно ухмылялся, словно прекрасно знал, о чем сейчас пойдет речь. Таких бояр, как ни странно являвшихся сторонниками Вяземского, в зале было не так уж и мало. Примерно половина от всех бояр, собравшихся сегодня здесь.

— Я буду говорить не о радости, которую испытываю при виде всех вас. Ни слова не скажу о славной истории Боярской Думы, — начал он говорить такие слова, которые еще никогда не звучали под древними сводами Имперского Дома. — Я скажу о нашем позоре…

Нарушая тишину, поползли голоса — возмущенные, недоуменные, согласные и т. д. Собравшиеся переглядывались между собой, перешептывались, переговаривались, пытаясь понять, что именно имел ввиду Вяземский. Слишком уж странно и, более того, возмутительно звучали его слова в этих стенах. Ведь Боярская дума — это фундамент всего Российского государств, его основа основ, на которой держится сама власть в империи. Как боярину, вообще, могло прийти в голову говорить о каком-то позоре?!

— … Я вижу, чувствую и разделяю ваше возмущение, — сильный голос разносился по всему залу, отталкиваясь от стен и из-за этого усиливаясь еще больше. — Я говорю о нашем позоре, моем и каждого из вас. Мы все виновны в том, что Боярская Дума ослабла и перестала быть нравственной опорой империи. Где наше осуждение, когда открыто и нагло попираются древние законы империи? Почему никто из на не выступил в защиту нашего права жить по старой правде и совести?

Вяземский, словно опытная ткачиха, умело плел свое словесное полотно, возбуждая эмоции в сидевших боярах. Он взывал к их корпоративной солидарности, к чувству их сопричастности с древней элитой, к гордости. Не говоря ни слова по существу, боярин полностью завладел их вниманием.

— Прямо говори, Михайло, — выкрикнул с места, сидевший почти у самой трибуны пожилой полный боярин с красным одутловатым лицом. — Что сказать хочешь?

— Точно! Не юли! — поддержал его кто-то с задних рядов.

Хищно улыбнувшись в ответ на все эти выкрики с мест, боярин чуть подался вперед.

— Спрашиваю, почему мы слепы к деяниям того, кто должен быть первым из нас? Я говорю о нем! — Вяземский резко развернулся в пол оборота к стене и обличающе ткнул пальцем в огромный портрет, находящегося на троне, императора. — Да, да, мои слова именно о нем, братья!

Не давая никому опомниться, боярин продолжил «давить»:

— Его прегрешения бесчисленны, а вина огромна. Она подобно великой горе, что готова раздавить все то, что мы любим и ценим… Мой язык с трудом готов повторить те обвинения, которые брошены в его адрес. Император покрывает преступника. Его подручные сейчас делают все, чтобы напавший на одного честного служащего избежал своего наказания. Страшнее всего в сложившейся ситуации то, что преступник почти стал частью императорской фамилии. Подумайте только?! Наш император принял в свою семью того, кто нагло нарушает наши законы.

Выложив свой первый козырь в этой игре против своего главного противника, Вяземский потянулся за вторым козырем. Последний должен был вызвать еще большие эмоции у собравшихся, так как непосредственно касался каждого из них.

— Я обвиняю его и в том, что он стремиться отобрать у боярского сословия наши родовые привилегии, — в зале тут же прокатилась волна недоуменных голосов. — Я уже успел пострадать от него. Возможно, кто-то из станет его следующей жертвой…

Он в красках рассказал укороченную историю про свою тяжбу с родом Бельских, не так давно ставших родом-новиком. Поведал про многочисленные попытки договориться с должниками, про предложенные им варианты, про взятие их «под свое крыло» императором, про давление в суде, про характерные намеки, и т. д.

— … Получается, скоро не мы будем спрашивать с наших новиков и вассалов, а они с нас! — гневно звучал его голос. — Это есть порушение всех дедовских законов! Это новомодная свобода нравов! Не бывать такому! Слышите7! Не бывать! Пусть один останусь, но не преклонюсь перед клятвопреступником! Слышите, братья?!

С мест раздались крики, тональность которых была далеко от позитивной. Многие повскакивавшие с мест, бояре требовали доказательств, другие — разбирательства, третьи — смещения императора. Звучала дикая какофония звуков, в которой смешались крики, вопли, оскорбления, шлепки и удары.

…Волна негатива в отношении императора, поднятая Вяземских, вскоре должна была превратится в настоящую бурю. Настоящее его выступление по своей сути было предъявлением действующему руководителю государства обвинением в целом ряде тяжких преступлений. Это был едва ли не импичмент, официально провозглашенное недоверие императору. Как только указанная информация попадет в руки вездесущих репортеров (а эта информация обязательно попадет в нужные руки), разразится еще один информационный взрыв, который станет очередным ударом по трону.

С этими мыслями Вяземский, провожаемый плотным строем охраны, прошел до своего автомобиля и исчез в нем.

— Как все прошло отец? — внутри его ждал сын, сгоравший от любопытства; это было совсем немудрено, учитывая, какиестояли на кону ставки. — Ты выступил?

Старший сын видимо еще сомневался в том, что следовало переходить к решительным действиям. Он, несмотря на схожесть характером с отцом, предпочел бы еще выждать, чтобы род немного оброс жирком военной силы. Не слишком мужчина верил в успех выступления против императора.

— Все прошло именно так, как и должно было пройти, — произнес боярин без единой тени сомнения в голосе. — Узурпатор скоро узнает о моих обвинениях. Что недовольно сопишь? Не согласен, вижу… Зря, — Вяземский снисходительно ухмыльнулся, словно глупому несмышленышу, который в жизни ничего не понимает. — Все действия не несут для нас никакой опасности. Мы лишь пытаемся вывести врага из равновесия, заставляем делать его ошибки. Каждая из таких ошибок будет лишь усиливать нашу правоту и привлекать к нам все больше и больше внимания и, конечно, новых сторонников. Надеюсь, тебе это понятно.

От открыл встроенный бар и налил в стеклянный бокал напитка янтарного цвета, произведенного на одном из старейших коньячных заводов империи. Чуть пригубил, чувствуя, как обжигающая жидкость побежала по пищеводу.

— … А, вообще, сын, ты хорошо поработал. Твои закладки сработал очень вовремя, — довольно проговорил он. — Продукт оказался очень достойным. Качество просто исключительное. Отметь тех, кто этим занимался. Они должны знать, что Вяземские не забывают тех, кто хорошо им служит.

Сын кивнул. Обязательно вознаградит всех, кто был причастен к изготовлению материалом про императора и его дочь. Получилось, и правда, очень убедительная картинка. Знакомясь с ним первый раз, он и сам был сильно впечатлен информационным продуктом.

— Слушай, что нужно сделать теперь, — боярин наклонился в сторону сына; поручение, о котором сейчас должна была пойти речь, было не сильно законным. — Выйди на нашего человека в изоляторе. Жениха цесаревны должны хорошенько потрепать. Пусть он там взвоет так, чтобы его покровителя сами прибежали за ним… Наши стряпчие пусть поговорят с тем чиновником из Регистрационного комитета… э-э-э Гриньковым. Этот хлыщ не должен отказаться от своих показаний. Пусть стоит на своем… И не забудь про тот проклятый дом. Мне нужны бумаги Бельского! Слышишь, мне нужны эти чертовы бумажки!

Сын вновь кивнул. Это дело он тоже обстряпает. Гриньков уже давно был у них на примете, как очень перспективный молодой человек. Такого, не обремененного моральными обязательствами, человека грех было терять из виду и не использовать.

Вяземский больше ничего не говорил. Оставшуюся дорогу он молчал. Просто сидел с закрытыми глазами и молчал. В такие минуты, знал сын, боярина беспокоить не следовало. В это время Вяземский рассуждал, обдумывая какую-то очередную удачную мысль.

Боярин, действительно, обдумывал одну необычную мысль, даже немного парадоксальную по своему содержанию. «А если было «приручить» этого пацана? Сделать так, чтобы он у меня с руки кормился? Ведь несложно было. Проще простого сделать».

Заинтересованно хмыкнув этой мысли, он еще плеснул алкоголя. Вдохнул забористый аромат и снова погрузился в размышления. Бельский-младший при любых раскладах получался одним из ключевых звеньев его комбинации. Каждый из сценариев его использования должен был обязательно учитывать эту фигуру, так как ее действия могли оказать непредсказуемое воздействие на весь ход игры. Парень при одних раскладах становился мужем цесаревны, при других — его личным помощником. Такой эффект боярину был очень не по нраву.

— …Или убрать? — прошептал он, одними губами касаясь края стакана. — Нет человека, нет проблемы?