Весна

Аня срывалась с откоса и падала. Это повторялось снова и снова. Хотя давно пора было привыкнуть, да и что такого было в их ночных прогулках? Но нет, она проваливалась и переставала ощущать под ногами почву даже в те ночи, накануне которых бывала дома, с утра хлопотала, а затем, то задумчиво листала страницу за страницей, то беспорядочно включала и выключала телевизор. В такие дни ей то и дело приходили на ум предыдущие прогулки, а, когда вечерело, она уже предвкушала новую, чуть ли не готовилась к ней. Выходила из дома заранее, напряженно силилась угадать, откуда вынырнет Спирит, представляла, как он приблизится своей сомнамбулической походкой, отрывисто скажет ей: ”Здравствуй”, протянет руку...

Появление Спирита всегда оставалось внезапным. Нежданный вихрь налетал на Аню, смерч уносил её. Спирит брал её за руку и уводил в неведомый прежде город, и Аня не успевала понять, когда сгорели мосты назад.

Что говорить о ночах, перед которыми её носили троллейбусы и метро, она засыпала на лекциях, сдавала коллоквиумы, отсиживала часы. Заглядывала в кафе, в магазины, или к какой-нибудь приятельнице, с которой судачила о чём угодно, но не о том, куда уходит каждый вечер после заката. Ужинала на ходу, суматошно крутилась возле раковины и плиты, перекидываясь рассеянными фразами с мамой. Выбегала, едва поправив чёлку, выглядывающую из-под шапки, осторожно спешила по гололёду плохо освещённых улиц. И, поскользнувшись, вдруг – находила руку Спирита. Муравейник, кишевший вокруг неё, сметался, и Аня обнаруживала, что попала в многоликую и гулкую ночь. Она переживала подобное только в детстве, у моря. Её хотели увести от пахучих, нежно качающих волн, и, исчерпав все моленья остаться, даже слезы и всхлипы, она замечала – жар песка забрал прохладный полногрудый ветер, вместо ликующих голосов детей шуршит и бьётся неотступный рокот прибоя, и темнота опускается неумолимо быстро, будто только что, здесь же не царило раскалённое солнце.

И забыв обо всём, Аня бродила со Спиритом. Мимо закрывших свое уродство темнотой огромных стен и башен. По бликующим серым мостовым, по слякоти, нараставшей с появлением тепла. Под гуденье проводов, свист ветра и дальний шум одиноких машин. Каждый раз, сонная, поворачивая ручку замка своей квартиры, где мама давно забылась тревожным сном, Аня спрашивала себя, а была ли эта ночь или только почудилась. Она виделась ей чередой полутёмных картин, которые показывал ей Спирит, картин, открытых только ему и ей, неведомых никому другому. Ей больше не мерещились чужие взгляды, напротив, верилось – в эти ночи, кроме неё со Спиритом, нет никого во всей Москве.

Поначалу даже иногда забывала, что на этих прогулках они всегда были втроём.

Если Аня и отмечала, что Спирит пришёл один, проходило лишь несколько минут, и Джек неизменно возникал в отдалении, деловито сопровождал их, то забегая вперед, то труся в стороне или отставая. Чаще он сразу приходил вслед за Спиритом, наклонив морду к земле и недовольно перебирая лапами. Затем устремлялся подальше от них, подходя лишь на короткое время. Ошарашенная, удивленная рассказами Спирита, Аня умудрялась пропускать недолгие мгновения, когда Джек выбирался на освещённые места. Теперь выжидала, ловила их. Чтобы любоваться.

Джек нёс в себе все оттенки светлого. Если был недвижим, то, казалось, был сер. Если мчался – волны серебра и ослепительного белого, чередуясь, струились по нему, отбрасывая искры под свечениями города. Если вдруг замирал, гордо подняв огромную голову и востря треугольные уши, – щетина ещё колыхалась на нём, колыхалась всё медленнее – можно было увидеть, что самые кончики шерстинок подёрнуты серым, а глубже, внутри – белый пушистый мех. Наверняка такой тёплый! До чего ж Ане хотелось забраться в него пальцами, глубоко, глубоко. Но Джек всегда был вдалеке от неё. Можно было только любоваться.

Гибкой грацией. Искусно сработанным телом. Удивительными большущими лапами, величественно попирающими снег, с чётко выделенными мохнатыми пальцами, как у грифонов или сказочных чудовищ со старинных гравюр. Да он был им под стать, размерами превосходивший любую собаку, клыками не уступавший волку. С глазами мудрыми, всё понимающими. Если только посмотреть на него чуть снизу, присев, он псом не казался, он был словно человек в обличьи громадного хищника, словно мохнатый сатир с умудрённым, лукавым и грустным ликом.

И он был ребёнком, когда, сосредоточенно рыча, бежал вдогонку взлетевшим воронам, когда кувыркался и фыркал в снегу, когда, заметив, что за ним наблюдают, вставал и отряхивался надменно и гордо.

Похоже, он не любил, чтоб Аня смотрела на него. Никогда не давал ей приблизиться к себе, сразу срываясь с места. Правда, он и так нередко убегал, полностью скрываясь из виду. Спирит не обращал на это внимания. То ли держаться на расстоянии вообще было правилом Джека, то ли именно Анино присутствие мешало ему.

Несколько раз, идя на встречу со Спиритом, Аня замечала его, настороженно обнюхивающим снег вокруг мест, ставших привычными для свиданий. Пёс мгновенно уносился, завидев её.

Джек был так красив. Аня восхищалась им. Пыталась завести с ним более короткое знакомство, но пёс, или скорее волк, глухо рычал в ответ на её ласковые слова.

– Не бойся, – говорил Спирит, лёгким взмахом руки отправляя Джека прочь. ”Не бойся” – это было его стандартное обращение к Ане. Если она ни о чём не расспрашивала, Спирит редко произносил что-нибудь ещё. Рассказав ей, буднично и без прикрас, то, что скорей всего не открывал никому, никогда, он умолк, опять будто не нуждаясь в разговорах. Говорил только – не бойся. Она и так не боялась. Ей нравился Джек. Было обидно, что пёс не признает её.

Но всё же в первый момент испугалась, когда однажды он стремительно подбежал и принялся изучать её мерно посапывающим, подрагивающим носом, пытаясь проникнуть мордой под пальто. Хотя и сумела собраться, не показать виду, скороговоркой бормотала давно придуманные хвалебные прозвища. Но едва удовлетворив свое любопытство, Джек умчался вновь. Он был грозен и нелюдим. Несмотря на это обращаться к нему было во многом легче, чем к Спириту.

Аня мечтала завоевать расположение пса, но убеждалась что это невозможно. Он и не поворачивал морду к приносимым ей печеньям и кусочкам колбасы. Не стоит тратить время. Аня решила так. Но, уже и не рассчитывая хоть немного приручить его, не могла налюбоваться. Не могла удержаться от похвал его уму и силе. Которые Спирит слушал равнодушно. Или принимал как должное.

Это ли примирило Джека с ней?

Он стал прибегать к ним, подолгу идти рядом, не стесняясь принимать скупые ласки Спирита, которые превращали его в непомерно большого и неуёмно радостного щенка. Аня, кажется, больше не мешала ему.

Как-то раз он придвинулся к ней настолько близко, что почти тёрся об ноги. Как Аня была рада! Она робко обернулась к Спириту, ведущему её за руку, и в его глазах прочла согласие и одобрение. Не может быть! Она зубами сняла перчатку, Спирит тут же её подхватил, а Аня... прикоснулась к Джеку. Тот продолжал идти рядом, как бы и не замечая. Аня была счастлива! Она думала, он никогда не позволит сделать это! Согнувшись, неуклюже, на ходу, она принялась чесать ему спину, с наслаждением водя пальцами по его, в редких бликах серебрящейся шерсти. Мягкой, тёплой, густой. Джек трусил рядом с независимым видом, но прижимался к её ногам всё тесней.

Они стали друзьями. Он встречал её, по-собачьи виляя хвостом и довольно урча, он убегал и прятался, уворачивался от снежков, неожиданно наскакивал на неё, шутливо пугая. Преданно приносил палки, с достоинством подавал лапу. И даже... лизал её шершавым языком. Мягко охватывал её ноги, прижимался к ней. Отдавал ей, склоняя вниз, свою, дотоле никому, кроме Спирита, непокорную голову. Бросался, как возлюбленный, к ней на грудь.

Рассказы Спирита и жизнь ночи, открытая им, захватили Анино воображение, но сам он так часто казался ей недостижимо чужим. И Аня радовалась, что на этих прогулках у неё есть тёплый, нежный и преданный друг.

Уже вовсе не вызывало протеста, когда Спирит, найдя глухие улицы слишком светлыми и многолюдными, круто сворачивал к Битце. Как волновался, как счастливо скулил Джек. А раньше её нарастающее напряжение не позволяло Спириту дойти туда. Теперь она старалась делать чаще шаги, даже тянула за собой Спирита, ведь Джек крутясь возле их ног, всем видом просил – скорее, скорее, ну, что же вы медлите. А едва непроглядный массив леса открывался, он уже не мог терпеть, лапы сами несли его, он бросал Аню и Спирита. Белый ком на Аниных глазах становился снежинкой и таял во тьме. Но Джек неизменно возвращался и, чтобы подогнать их, отчаянно лаял. Да, лаял, то тихо, то требовательно звонко, Аня впервые слышала его лай. В эти минуты волк окончательно погибал в нём, он становился собакой.

Темная громада парка тянула, тянула, затягивала и проглатывала их. Тут уж действительно никого не было в этот час. Зато лежал настоящий, почти не таявший снег, разящий своей чистотой в сравнении с сырым месивом улиц. Они шли прямо по нему, или, если Аня уставала, по расчищенным дорожкам. Кроны деревьев причудливо сливались между собой, наплывали друг на друга, сцеплялись множеством обнаженных ветвей. Образуя над белым покровом тёмную – едва разбавленную фиолетовым или сиреневым неба – завесь, опущенную на лабиринт колонн из чернеющих стволов. Вдруг нарушаемую белизной гладких до самых верхушек берёз или пышной зеленью сосен.

Аня, Джек и Спирит забредали так далеко, что город стихал окончательно, у него не было сил сюда добраться. Аня с изумлением слушала первозданную тишину, очищенную от гудения и дрожи. Под ветром лес звучал подобно морю.

Тут не было так мрачно, как она предполагала, Аня открывала, что звёзды и Луна тоже светят, мерцая на хрупкой слюде наста.

Которую Джек безжалостно разламывал, куролеся вокруг. Он мчался, с ним тянулся белый шлейф, он прыгал, с ним вздымались пенистые волны. Он валился и барахтался в снегу, это были уже вьюга и буран. Аня смеялась беззаботно, как в детстве, глядя на него. Как ребенок шла вперёд, вцепясь в кисть Спирита.

Ночной лес был для Ани сказкой, феерией. Она порой не могла поверить, что видит всё это своими глазами. Что прожила свою жизнь рядом с этим лесом, не подозревая о его ночной красоте. Но она побоялась бы прежде оказаться здесь в такое время. Как мог ночной лес внушать людям страх?

Но Аня напрасно считала себя отныне свободной от подобного страха.

Однажды они уже возвращались, уже прошли границу снега и Аня спотыкалась и скользила по мерзлой земле. К вечеру нападала какая-то – не в каплях, не в снежинках – густая влага, но ударивший следом морозец сковал всё. Причудливые буруны глины, разбросанной кое-как по гравию и треснувшему асфальту, застыли будто-бы навечно, намертво смерзшаяся вода трещала и слюдой блестела под ногами.

Мороз всё креп. Ветер делал его тем более несносным, чем ближе Аня и Спирит придвигались к границе парка. Джек со сдавленным возмущением шествовал позади, он не любил уходить отсюда. Холод был нипочём его шкуре.

Аня же здорово замерзла. На сегодня всё было кончено, за стволами синел проспект. Если бы скорей очутиться в тепле дома. Ветер и тот гнал их прочь! С каждым новым порывом, плотно охватывая Аню, прижимал к спине тонюсенькие зябкие иголочки. И он обратился вихрем, едва Аня оказалась без защиты деревьев.

Холодным был мрак шоссе, за ним вздымались холодные махины небоскрёбов. Кое-где светились окна, но трудно было поверить, что там кто-то мог жить.

Каждый новый порыв был мощней, нужно было иметь силы, чтобы удержаться на ногах, а силы покидали Аню, отшагавшую много часов в ночи. Волны ветра шли ритмично, Аня заранее ёжилась, предугадывая появление следующей.

Вот новый порыв неясным шелестом зарождался где-то позади, среди голых ветвей. Коченели уже и стопы, зябь пробрала спину, Аня боязливо пыталась укутаться в пальтишко. Если б хоть идти, двигаться, но они застыли на краю дороги, пропуская машины, неведомо откуда возникшие. В звуке ветра, перекрывавшем жужжание моторов, было что-то не то, чем ближе, тем чётче Аня ощущала в нем неприятную странность, к ней подбирался трепет. Вдруг Джек залаял и погнался за ветром, вернее за тем, что было на его вершине. За тем, что плотное, как туча, перемещалось в высоте, перебивая ветер. Вот порыв догнал и толкнул Аню, а туча отозвалась нестройным хлопаньем крыльев. Прямо над головой вороны разразились громким карканьем. Отвратительным. Отвратительным и страшным. Сковавшим Аню льдом. Едва устояв, чуть ветер ослаб, Аня с тревогой взглянула наверх. Они летели, грязными пятнами усугубляя мрак тёмно-фиолетового беззвёздного неба. Джек за спиной проводил ворон рычанием. Грозным и мрачным.

Гладь проспекта была чиста, пёс первым тронулся в путь. Аня хотела посмотреть на Спирита и не смогла понять, что шевельнулось в ней и запретило сделать это. Они пошли вместе, не обменявшись ни жестом, ни взглядом, но не расходясь ни в шаг, ни в пол-шага, хотя руки их не были соединены, как всегда.

Под ногами был скользкий асфальт, над ними холодное небо. Вдали ждал мрак многоэтажек, в которых никто не жил. Джек был на той стороне. Взобрался на холм. Подставил мохнатую грудь ветру. Застыл, будто не ожидая Аню и Спирита, не глядя на них, душой устремясь назад, в черноту оголённых стволов. Волк! Изваяние волка! И с Аней не было его тепла. С ней был холод! С ней был страх! Страх, что уже не раз приходил к ней, с тех пор, как Спирит рассказал о врачах и диагнозах. Что тревожил в короткие раздумья, среди суеты. Страх, который она зачем-то пыталась отогнать, от которого пряталась незадачливо, как страус. Сейчас он владел ей и терзал её безжалостно.

Не проводит ли она время с сумасшедшим?

Зачем она уходит в холодные ночи вместе с ним?

Безлюдные небоскрёбы осуждающе качали головами. И гасили свои последние окна, без того горящие не взаправду. Гасили, одно за одним. Ане было бы легче, если б смогла заплакать. Она пересекла шоссе и дальше не могла ступить.

Спирит взял её за руку.

В груди стало горячо, это забилось сердце. Она ещё не могла повернуться к нему, ужасно было найти его лицо безжизненно-восковым, сросшимся с морозом и синим промозглым мраком. Он угадал, как всегда, угадал, о чём она думала.

Вороны давно обогнали их. Гомон был далеко, они уцепились за тот могучий порыв и стремились не отстать. Джек ждал Аню, спускался с бугра и – вилял хвостом. Ткнулся мордой к ней в ноги.

“Не бойся” – повторял ей Спирит так часто. В нём не было вражды, не было презрения, не было, похоже, даже обиды, и кровь, что лилась от сердца делалась горячей.

Он не безумен. С ним не холод и мрак.

Но Спирит молчал. Ане пришлось ждать не одну ночь, чтобы он заговорил.

**************