Вести приходят издалека

38

На следующий день, в субботу, она купила большой торт и после ужина водрузила его на стол. Мальчики вопросительно уставились на нее.

Маша вздохнула и вонзила нож в бисквитно-кремовое сердце.

— Заедаю муки совести, — пояснила она, виновато подавая Тимке тарелочку с внушительным куском.

— Мы не так богаты, чтобы содержать еще и совесть, Гитлер, кажется, сказал, — изрек Кузя, тоже принимая увесистый кусок.

— Мам, ты считаешь, что мы маленькие и глупые? — спросил Тимур.

— Нет, не считаю, поэтому надеюсь, что вы достойно закончите учебный год, а к экзаменам я уже, наверное, вернусь. Да, наверняка вернусь. Кузя, я боюсь только за твой русский…

— Мама, — остановил ее Тимур таким тоном, что Маше в очередной раз показалось, что вовсе не она глава этой семьи. Может, действительно, уже не она?

— Мама, ты не в первый раз уезжаешь в командировку. И не в первый раз надолго. Мы тебя ни разу не подвели. Не напились, не подрались и не взорвали квартиру. И даже голодные ни разу не сидели. Так что это тебя не может беспокоить. Но что-то ведь беспокоит. Что?

Кузя ковырял ложкой торт так сосредоточенно, будто только что обронил в него некрупный бриллиант.

Маша нерешительно пожала плечами и присела на краешек стула.

— Я еду не в командировку.

— А куда? Если в отпуск, то и слава Богу, тебе давно бы надо в хорошем санатории отдохнуть.

— Нет, я еду в Москву. Хочу уладить все дела тети Ани.

— С наследством?

Бедный ребенок, подумала Маша, ну почему он должен каждое слово из нее клещами вытягивать? Что я ему, не доверяю, что ли? Он не имеет права знать? Имеет!

— Ладно, половину я вам уже рассказала, нет смысла скрывать остальное.

Словно натянутая струна лопнула, и обстановка сразу разрядилась. Как приятно не врать и не изворачиваться.

Она рассказала сыновьям о похоронах Ани и о своем идиотском походе на кладбище, о похищенном диске с кулинарной энциклопедией, о неожиданном визите Кати Густовой и, конечно, о Клинском в больнице.

А про Шульмана, про Шульмана она умолчала. Все-таки дети, на ее взгляд, вовсе не должны быть посвящены во все подробности увлечений матери. Странно, подумалось ей, а разве Остап — предмет ее увлечения? Что ж, может быть.

— Мам, а что ты собираешься сделать? Зачем ты туда едешь?

— Точно не знаю, но я хочу попробовать все это остановить. Мне на многое наплевать и на многих. Но теперь это касается лично меня. И Клинский еще… Я думать спокойно не могу о том, что от меня зависит его жизнь, а сижу и ничего не делаю. Могу сделать и не делаю.

— А ты можешь?

Вопрос Тимура удивил ее своей простотой и одновременно мудростью.

— Мне кажется, что не могу. Но все вокруг уверены, что могу. И Аня совершенно определенно сказала, что передала все мне. Уже передала. Может, я просто не сумела догадаться? Но я должна найти эти документы, надо только хорошенько подумать. Даже если затея с документами мне не удастся, я все равно попытаюсь остановить то, что вокруг этих разработок происходит, я заставлю возобновить дело об убийстве Ани Григорьевой.

— Ты все-таки уверена, что ее убили?

— Теперь совершенно уверена. Она, без сомнений, участвовала в экспериментах, академик вживил ей имплантанты.

— А она болела разве? — нахмурил брови Тимур.

— Может быть, хотя и необязательно. Она своего академика любила и доверяла ему. Тебе, наверное, еще не понять, но если женщина любит мужчину, она доверяет ему беспредельно, как Богу.

— Да ну? — встрял Кузя, почуяв тему, в которой считал себя экспертом. — Когда женщина любит, она сводит человека с ума своим недоверием и дурацкой ревностью. Это как?

— Кузя, я говорю о настоящей, преданной и верной любви. Есть такая, ты уж мне поверь на слово. Бог даст, и ты ее встретишь в свое время.

— Конечно, когда мне будет семьдесят лет, как этому академику, мне тоже можно будет доверять, — энергично закивал Кузьма.

— Он ей пообещал, что она сможет отыскать свою дочку, — предположил Тимур, возвращаясь к прерванной братом теме.

— Да. И, судя по рассказу Ани, все это так и случилось. Я сначала не придала значения ее словам, я тогда ей ни в чем не верила, мне же казалось, что она с ума сошла. А теперь понимаю, что это правда. И еще более уверена: она не убивала себя. Она в самом деле видела все, о чем говорила.

— Если подумать, наверное, это возможно, — сказал Тимур.

— Если действительно подумать, то надо вспомнить игровые автоматы, — выдал Кузя.

— При чем здесь автоматы?

— Теть Маш, ну, ты же знаешь, почему мы с Тимкой в них не играем.

— Тьфу-тьфу! — сплюнула Маша и энергично постучала по Кузиной голове, как по дереву. — Вот еще нам не хватало. Кстати, почему?

Кузя авторитетно усмехнулся.

— Потому что обогатиться на них невозможно! Знаешь, как люди играют, тактику там всякую применяют, систему… А ерунда все это. В Америке, может, и случайным образом картинки выпадают, а как в Россию автомат попал — все! Плату перепрограммируют так, чтобы выигрыш выпадал в пяти, а то и меньше процентов. То есть автомат работает сам по себе, практически без участия игрока.

— Ты это все к чему? — не понимала Маша.

— А к тому, что может, этот академик поступал гораздо проще. Программа, которая зашита в приборе, не открывала никаких каналов, а просто транслировала, ну, передавала на эти встроенные в мозги процессоры нужную картинку. Или пробуждала воспоминания об умершем близком человеке. Или показывала кино про незнакомого.

— Зачем? — Маша тряхнула головой, будто пытаясь утрясти в ней эту новую, неожиданную идею. И выданную кем? Кузькой!

— Не знаю, зачем. Может, он этих людей заставлял что-нибудь для него делать. Надо их спросить. Он им свидание с умершими родственниками обещал, а они его за это благодарили или просто деньги платили. А?

Маша и Тимка переглянулись.

— Ой, только не надо мне рассказывать, какой я дурак! — замахал руками Кузя.

— Ты не дурак, — веско сказал Тимур. — Мам, а ведь он, скорее всего, прав. Это все бы сразу упростило.

— Не может быть. А как же тогда Цацаниди убивает оттуда своих пациентов?

— Никак!

— Но их же уже трое: сын Густовой и Клинский пытались, а Бураковский покончил с собой. Катя говорила, что есть и другие. А если считать еще и Аню…

— А если это не он их убивает? — стоял на своем Тимур. — Может, они что-то знают такое, за что их убивает кто-то другой, у кого есть такой же прибор.

— Такого прибора ни у кого больше нет, — уверенно сказала Маша.

— Откуда ты знаешь?

— Стольников сказал.

— Он может и не знать.

— Нет, ребята. Не может быть дубликата. Цацаниди даже плату с процессором сделал съемной и каждый день с собой уносил.

— Вот зачем он ее с собой уносил? — спросил Кузя.

— Именно для того, чтобы никто не сделал дубликат.

— Ой, не смеши меня! Ему ведь не студенты-первокурсники программу писали. Можно же зашить программу так, что ни за что не считаешь.

— Допустим, Цацаниди об этом не знал. Пожилые люди мнительны, — не сдавалась Маша, все больше сознавая, что в этом вопросе пальма первенства не за ней.

— Допустим, он таскал плату к программисту, а тот дописывал то, что Цацаниди велел. Он же разговаривал со своими больными. Ах, ах, у вас папаша когда помер? А какой он был? Расспросит там, а потом и передает больному картинки в мозг. Шарлатан!

Кузя с таким забавным видом махнул рукой, что Маша и Тимка не удержались и покатились со смеху.

— Как ты академика-то разделал! — восхитилась Маша.

— Зато это больше похоже на правду, чем сказки про убийцу с того света, — назидательно сказал Тимур и отрезал Кузе еще кусок торта.

— Какие вы у меня умные, — улыбнулась Маша. — Только вы мне все оставшиеся извилины заплели.

— Обе? — съязвил Кузька и получил по лбу кухонной прихваткой.