Ветер рвет паутину

Только бы не отстать!

Дни бегут так стремительно, что не успеешь, кажется, ничего сделать, а тетя Даша уже гасит в палате свет. Десять часов, отбой. Я кладу учебник на тумбочку и еще долго не могу заснуть. Лежу, смотрю в окно. По улице беззвучно пролетают ярко освещенные троллейбусы. Окна в них разрисованы морозом и инеем, людей мне не видно. Над круглыми фонарями в сквере тихо кружатся снежинки. Кружатся и кружатся, как будто даже не думают оседать на землю. В центре сквера стоит высоченная снежная баба. Малыши все-таки слепили ее, какие-то веселые парни помогли им взгромоздить третий ком. Глаза у бабы сделаны из угольев, вместо носа огромная (и где только среди зимы нашли такую!) морковь, на голову вместо шляпы насажено ведро. Ведро сбито на затылок, и от этого у бабы лихой и забавный вид. Кажется, она вот-вот взмахнет метлой, которую ей ребятишки сунули в руки, и пойдет отплясывать «Лявониху» по расчищенным от снега дорожкам.

Люблю снег. Это неправда, что снег всегда одинаковый — белый. Утром он сероватый, как будто припорошенный пылью, а в полдень отливает синевой, под ярким солнцем в нем осколками стекла зажигаются и гаснут золотые искры. К вечеру снег становится фиолетовым, и за этой переменой красок я могу наблюдать часами. Порой мне хочется взять карандаши и нарисовать снег. И озябшие черные кусты. И бабу с красной морковью вместо носа. Но просто не хватает времени: надо заниматься арифметикой, алгеброй, физикой, географией… Очень хочется догнать ребят. Тогда и мне, и им будет интереснее. А так они повторяют со мной то, что сами уже знают, что давно прошли. А это, по-моему, не очень весело: снова и снова повторять одно и то же.

Идет к концу вторая четверть. Кроме ребят, у меня побывали все наши учителя. Тетя Даша жаловалась, что такого беспокойного пациента у нее не было за тридцать с лишним лет, которые она работает в клинике.

Анна Петровна диктовала мне диктант. Она сказала, что это тот же самый диктант, который ребята писали в классе. Запнулся я только в одном месте — не знал, как правильно написать слово «по-прежнему». Написал «по прежднему» и сделал сразу две ошибки. Смешно, правда? Получил четверку. И в правилах я немного запутался — не мог разобрать, какие глаголы совершенного вида, какие несовершенного. Это еще в 6-м классе проходят, я повторить не успел и сбился. Так что, честно говоря, я даже обрадовался, когда Анна Петровна поставила мне по устному тройку. Зато литературу я ответил на отлично. Рассказывал биографию Алексея Максимовича Горького и «Песню о Буревестнике». Я ее знал на память. Анна Петровна похвалила меня и сказала, что устный в третьей четверти я вполне могу вытянуть на четверку. Ничего сложного в этих глаголах нет. Надо просто хорошенько понять, что глаголы совершенного вида отвечают на вопрос «что сделать?», а несовершенного — «что делать?».

Григорий Яковлевич поставил мне по алгебре четверку, хотя я решил обе задачи и три примера, которые он задал. Решал я ровно сорок пять минут — он поглядывал на часы. А по химии и по физике у меня тройки: я ведь не сделал ни одного опыта.

— Выпишешься, сразу возьмемся за опыты, — сказал он.

Воображаю, что скажет мама, когда он принесет к нам всякие приборы.

Неплохо справился я с белорусским языком и зоологией. А вот по истории поплавал. Просто стыдно было. Один раз прочитал и думал, что знаю. Что тут, кажется, сложного — Иван Грозный, Петр Первый, Полтавский бой?.. А в хронологии как увяз, потом даже тетя Даша ругала. «Экий бестолковый, — ворчала она. — Люди к тебе ходят, стараются, время убивают, а ты мямлишь черт-те что. Наука — дело серьезное, понимать надо».

Я хотел ей сказать, что понимаю, да только почти два месяца совсем не занимался, разве наверстаешь за такой короткий срок. Но потом передумал. Пусть поворчит. Я ведь знаю, что она не со зла, а потому что за меня переживает.

Оставалась одна география. С учительницей географии Клавдией Ивановной я уже был знаком. Она навестила меня вскоре после того, как я вернулся из Качай-Болота, расспрашивала, что мы проходили, когда я занимался еще в санатории, осторожно, словно невзначай, просила перечислить моря, которые омывают берега Советского Союза, рассказать о промышленности Урала, много рассказывала сама. Клавдия Ивановна объездила всю нашу страну — была в Якутии и на Дальнем Востоке, в Фергане и в Эстонии. Она достала из своего портфеля целую пачку фотографий и разложила их на моей кровати. За какой-нибудь час я побывал вместе с нею везде, где она работала в географических экспедициях. Только на фотографиях Клавдия Ивановна была совсем молодой, с тяжелой косой, короной уложенной на голове, с рюкзаком за плечами, в шароварах и клетчатой рубашке с засученными рукавами, а рядом со мной сидела пожилая, коротко остриженная женщина в темно-синем платье с большим белым воротником, и разве только глаза у нее были такие же, как у той, на фотокарточке, — чуть прищуренные и внимательные. Казалось, они все время хотят рассмотреть что-то такое, чего другим еще не видно.

Прощаясь, Клавдия Ивановна как-то очень просто сказала:

— Знаешь, Саша, часто бывать у тебя я не смогу. Времени нет. Дел всяких много, иногда дня не хватает. К урокам по ночам, готовиться приходится. Так что ты занимайся сам. География — не математика, здесь все понятно. А я тебе книги кое-какие подберу, чтоб ты побольше узнать мог. Заниматься, между прочим, тебе нужно много — про Урал ты совсем мало рассказал, а мы это уже давно прошли. На карту внимание обрати, карту надо знать, как таблицу умножения. В конце четверти спрошу по всему материалу. Учти, никаких скидок не будет. Не ответишь — поставлю двойку.

— Постараюсь, — неловко улыбнулся я и спросил: — Клавдия Ивановна, сколько лет вы преподаете географию?

— Сколько? — задумалась она. — Много. Четверть века скоро. А что?

— И вы каждый день готовитесь к урокам? Вы же, наверное, все уже знаете.

— Далеко не все, Саша, — добродушно ответила она и тряхнула коротко остриженными волосами. — Ну, будь здоров.

Дня через два Тома принесла мне целый ворох книг: «Над картой Родины», «Наша Родина», «Иду по меридиану»…

— Клавдия Ивановна передала, — сказала она, укладывая книги на моей тумбочке аккуратной стопкой. — Там отмечено, что тебе нужно прочесть обязательно, а что — если успеешь.

Я со страхом посмотрел на толстенные книги, потом на свой тоненький учебник географии, и мне сразу стало не по себе. Ну когда я это все прочту? Разве что к весне, не раньше. Вторая же четверть, как известно, оканчивается не весной, а в декабре. А мне, кроме того, надо на карту подналечь, я ведь ее ни-ни не знаю. Вот тебе и история с географией… Такой, вроде, легкий предмет, а попробуй подготовиться.

Что же делать? Я не могу целыми днями читать только эти книги, даже если они и очень интересные. Надо ведь заниматься по другим предметам тоже. Если читать по учебнику, любую тему можно подготовить за полчаса. Даже Урал с его промышленностью. А над одной задачкой по геометрии иногда часа два пробьешься, пока сообразишь, что к чему.

Ладно, наконец, решил я, отложу географию вообще в сторонку. И книги уберу, чтоб глаза не мозолили. Все равно Клавдия Ивановна сказала, что заходить не сможет, придет только в конце четверти. А Григорий Яковлевич приходит чуть не каждый день. Возьмусь сначала за математику и язык, а там посмотрим.

…И вот уже математика и язык позади, а с географией… Я достал книги, которые прислала мне Клавдия Ивановна, из тумбочки и с тоской смотрю на них. Читать уже нет времени. И тогда я решаюсь попросить профессора Сокольского:

— Федор Савельевич, разрешите, чтобы принесли настольную лампу.

— Это еще зачем? — удивился он.

— Мне обязательно нужно ответить географию хоть на троечку… Клавдия Ивановна придет через несколько дней, а книг вон сколько. Да еще карта…

Тетя Даша тут же заметила, что зажигать свет после десяти не положено, да и Женьке электричество будет мешать. Но Федор Савельевич внимательно посмотрел на меня и махнул рукой:

— Пусть работает, работа ему не повредит. А Женька уснет и при лампе, поспать он любит. Только чур — гасить не позже двенадцати.

И сейчас я читаю, читаю, читаю… Книга «Над картой Родины» такая интересная, что я просто глотаю страницу за страницей.

Боюсь только, не очень много остается от такого чтения у меня в голове.

Этот день начался необыкновенно хорошо. Утром был осмотр. Федор Савельевич пришел к нам в палату и, как обычно, начал ощупывать мои ноги выше колен. Я уж не знаю, как он сжал пальцы, наверно, здорово. Но я вдруг почувствовал, что в меня словно иголки впились, так стало больно. От неожиданности я заорал на всю палату. Федор Савельевич даже отшатнулся и побледнел. Потом снова начал осторожно разминать ноги. И опять я закричал от боли.

Это может показаться смешным, но вы и не представляете, какое счастье — почувствовать, что у тебя болят ноги. Ноги, которых ты долгих четыре года не чувствовал вообще. Вы бы только посмотрели на Сокольского, на врачей, которые собрались в нашей палате! У профессора просто руки задрожали, а лицо стало таким радостным!.. И над большими серыми глазами зашевелились мохнатые брови.

— Я так и предполагал, — сказал наконец Федор Савельевич врачам, окружившим его. — Начался процесс оживления тканей. Только как далеко он пойдет?

Глубокая морщина пересекла его лоб. Он нахмурился, о чем-то вполголоса поговорил с врачами и повернулся ко мне:

— Скоро начнешь учиться ходить на костылях.

Ну, скажите после этого, что у меня плохо начался день!

А потом пришел Григорий Яковлевич. Он сказал, что директор школы просмотрел все мои работы, побеседовал с учителями и теперь я по-настоящему зачислен в 7-ой класс «А». И мою фамилию внесли в классный журнал. А против нее поставили все отметки, которые я получил за это время.

— Сегодня Клавдия Ивановна заглянет, — сказал Григорий Яковлевич. — У тебя как с географией? Подготовился? Ну, тогда, как говорится, ни пуха ни пера.

Как только он вспомнил про географию, у меня сразу же засосало под ложечкой. Я понял, что день, который так хорошо начался, кончится, видимо, плохо. Очень плохо. Я с ненавистью посмотрел на книги, на карты, перепоясанные, как бочка обручами, параллелями и меридианами, и зарылся лицом в подушку. Чего уж теперь читать, не наелся, — не налижешься.

Клавдия Ивановна пришла в сопровождении Веньки и Алеши. Пока они развешивают на стульях возле моей кровати карты, я лежу и, с трудом ворочая языком, отвечаю на вопросы Клавдии Ивановны о здоровье, о том, как идет леченье. О сегодняшнем осмотре я не говорю — не хватало еще, чтоб она поставила мне тройку просто из жалости, чтобы не расстраивать меня! Пусть лучше думает, что, у меня все, как раньше.

Карты развешаны.

— Ну, Щербинин, что ты можешь рассказать нам о Казахской Советской Социалистической Республике? — негромко говорит Клавдия Ивановна и протягивает указку.

На мгновение я задумываюсь, смотрю на карту. Вот он — четко очерченный границей далекий Казахстан. Что я о нем знаю? Северная часть входит в пределы Западно-Сибирской низменности. Климат резко континентальный. Рельеф неоднородный — пустыни, степи, высочайшие горные хребты…

Все, что я читал в учебнике о Казахстане, разом выскакивает у меня: из головы. Зато вспоминается совсем другое. Вместе со мной в санатории лежал смуглый скуластый мальчишка-казах. Звали его Асхат. По вечерам, когда все укладывались спать, он рассказывал нам о Казахстане, о заросших серебристым ковылем степях, по которым ветер гонял круглые колючие шары перекати-поля. Шары эти катились далеко-далеко, потому что степь плоская, ковыль мягкий, и им не за что зацепиться. Степь эту назвали целиной — на ней никогда ничего не сеяли. Но потом на целину приехали комсомольцы. Они приехали из разных городов и деревень нашей страны. Асхат тогда еще был здоровым, он хорошо помнил, как в метель, в буран прибывали на станцию эшелоны и комсомольцы уходили в степь, туда, где колышками были обозначены границы новых совхозов. Тракторы прокладывали комсомольцам дорогу, парни и девушки мерзли в палатках и согревались у походных костров, и даже самый сильный буран, когда в пяти шагах не видно ничего, кроме белесой мглы, не мог их остановить. А осенью перестали круглые шары перекати-поля метаться по целинной степи — запутались в колючей стерне убранных хлебов, попали под гусеницы тракторов, которые поднимали новые и новые тысячи гектаров целины, пушистыми котятами улеглись у стены выросших, как в сказке, домов.

Асхат часто читал нам письма, которые получал из дому. Его отец работал трактористом в совхозе «Минский». Когда Асхат узнал, что я сам из Минска, мы с ним очень подружились. Совхоз «Минский» создали белорусские комсомольцы, но вместе с ними работали и москвичи, и казахи, и латыши, и грузины. Асхат тоже мечтал, поправившись, вернуться домой и стать трактористом. Он уехал из санатория немного раньше меня совсем здоровым. Как он там живет сейчас, в совхозе «Минский»? Он ведь уже десятиклассник, ему до своей мечты рукой подать…

Я отвечаю урок. В учебнике ни про Асхата, ни про его родителей нет ни слова. Но, по-моему, Клавдию Ивановну это не очень огорчает. Она слушает меня, облокотившись на тумбочку. А за ее спиной стоят Венька и Алеша, они тоже слушают, как я отвечаю урок.

В палату бесшумно входит профессор Сокольский. Он садится возле Женькиной кровати, облокачивается и потирает лоб там, где его пересекает след от руки Сачка. Мохнатые брови у него сведены на переносице — он тоже слушает.

— Довольно, — говорит наконец Клавдия Ивановна, и губы у нее улыбаются, и теплеют глаза, как будто их изнутри чем-то осветили. — Это ты знаешь. А сейчас расскажи нам о Грузии.

В палату входит тетя Даша. Оглушительным шепотом она зовет Федора Савельевича к телефону. Он отмахивается: «Скажите, что я занят» — и сидит, подперев руками голову и закрыв глаза. Лучше бы он ушел. Потому что я начинаю плавать.

Клавдия Ивановна огорченно останавливает меня:

— Ты очень хорошо ответил на первый вопрос, Саша. Просто прекрасно. Не торопись, подумай.

Я замолкаю, делаю вид, что думаю. А в голове пусто. Федор Савельевич мрачнеет и выходит из палаты. Венька не выдерживает и свистящим шепотом пытается мне что-то подсказывать. Но Клавдия Ивановна оборачивается к нему, и он тут же прикусывает язык. Собственно, она могла и не оборачиваться, я все равно ничего не слышу, подсказки мне не помогут.

Клавдия Ивановна встает.

— Ничего, Саша, — говорит она, — ничего, дружок. Ты много успел сделать, очень много. Но отметку я тебе сейчас ставить не буду. Дело ведь не в отметке, а в знаниях. А знания у тебя непременно будут, я в этом уверена.

Клавдия Ивановна протягивает мне руку. Красный, как помидор, я подаю свою. На душе у меня скребут кошки.

Учительница уходит, Венька и Алеша задерживаются. Венька беззаботно мурлычет что-то себе под нос, я вижу — он бодрится изо всех сил. И вдруг мне становится смешно. Вот еще новости! Ну я не смог ответить географию. Так ведь Клавдия Ивановна сама сказала, что я много успел. Просто надо будет в третьей четверти больше позаниматься.

И говорю им это, и оба облегченно вздыхают. И мы как ни в чем не бывало начинаем толковать про Леньку, про отрядные дела: по совести говоря, меня сейчас это интересует больше, чем география.